– Двадцать две минуты.
Офицер медленно подошел к нам и сел напротив. Одна рука у него лежала на сумке, словно приклеенная.
– Ребята, разбудите меня через двадцать минут. Хорошо?
Не дожидаясь ответа, он закрыл глаза.
– Курьер? – спросил Дик вполголоса.
– Ага, – ответил я. Впрочем, откуда мне было знать?
– А почему он не попросил робота разбудить его?
Я молчал. Дик поднялся и, почти шатаясь, словно протрезвел за эти минуты, подошел к окну.
– Ну и помятая же у него машина… Взгляни-ка!
Но я остался сидеть. Когда двадцать минут прошли, я осторожно тронул офицера за плечо. Слабая, сонная улыбка исчезла с его губ, когда он открыл глаза. Офицер кивнул мне и пошел к дверям. Золотые ромбы на его плечах сверкали в свете пыльных ламп, черный комбинезон стлал за собой темноту, рука крепко прижимала к бедру сумку. Серой тенью мелькнул за ним робот, и хлопнула дверь. Прошла минута, и забилось в окне пламя, вскинуло к небу темный круг катера.
А потом наступила тишина. Дик сказал:
– У него в сумке, наверное, пакет командору эскадры. Или мезонная бомба.
– Он бы не поднял бомбу.
– Ха, он же здоровый как бык. Хотя в нашей команде есть и посильнее. Вот Боб например! А удар у Боба! Вратари и не пытаются взять. В прошлом сезоне…
Почему-то мне не хотелось с ним спорить. Вообще говорить не хотелось. А почему – черт его знает.
Пастор Андрей, корабельный мулла, по совместительству – Великое воплощение Абсолютного Вакуума
Когда Андрей выходил из своей каюты, к двери робко приблизился Бенедикт Райх, инженер-навигатор крейсера.
– Вы уходите, пастор? – неуверенно спросил он.
Мысленно Андрей произнес что-то очень и очень далекое от смиренной радости при виде заблудшей паствы. Вслух он сказал:
– Входи, Бенедикт. У меня есть время выслушать тебя.
Перед тем как вернуться в каюту, Андрей набрал на клавиатуре электронного замка три буквы: «ЛЮТ». Лютеранство.
За медленно открываемой дверью возник едва уловимый шорох. Пластиковые шторки спустились на многочисленные иконы, стеклянный ящичек с мощами Святого Гуго-марсианина утратил прозрачность и стал походить на небольшой комод. Забытую на столе книгу Дора Манихейского «Основы веры Братьев Господних» подхватил высунувшийся из стены манипулятор, и торопливо поставил на книжную полку – так, чтобы не было видно надписи на корешке.
Когда Бенедикт Райх вошел в каюту своего пастора, она вполне отвечала самым строгим требованиям веры.
– Опять беспокоит работа, Бенедикт? – сочувственно спросил Андрей.
Инженер закивал, и, помедлив секунду, с жаром заговорил:
– Высчитывая курс крейсера, я должен всецело полагаться на приборы. Но ведь сказано: свет Луны есть знак божественной заботы, изучать его как отражение солнечного света – дело ученых. Следовательно, производя расчет траектории, я…
«Какой черт занес лютеранина в инженеры?» – с ужасом подумал Андрей. И произнес:
– Сомнение твое верно, но лишь отчасти… Вдумайся…
Через пятнадцать минут Андрей торопливо шел по коридору. Опаздывать к капитану крейсера не хотелось. Формально корабельный священник ему не подчиняется, но…
На площадке перед скоростными лифтами Андрей увидел Мустафу. Старший электронщик сидел на корточках, разостлав перед собой маленький зеленый коврик.
– Андрей-молла! – укоризненно воскликнул Мустафа.
«Шайтан тебя возьми – подумал, содрогнувшись, недавний пастор. – Время намаза!»
Выдернув из широкого нагрудного кармана тончайший молитвенный коврик, Андрей-молла плюхнулся на пол. Поерзал, поворачиваясь лицом в ту сторону, где предположительно находилась Земля – и, следовательно, Мекка.
Совершив намаз, мулла и электронщик пошли к лифтам. Мустафа отправился в столовую, а Андрей в главную рубку, к капитану. Увы, невезение продолжалось. По дороге ему пришлось исповедовать вошедшую в лифт Агнессу, ревностную католичку и крайне привлекательную девушку. Отпустив ей случившийся накануне плотский грех, Андрей натолкнулся на огнепоклонника Сококу. Втолковав рослому негру, что межзвездный полет – это не предательство Отца-солнца, а наоборот, паломничество во славу небесного огня, наставник-протуберанец Андрей почувствовал легкую усталость. Дальнейший путь был легче, если не считать того, что последние сто метров по коридорам исполинского крейсера Андрей проскакал вместе с Эдвином из секты Укротителей Плоти.
На прощание Андрей с Эдвином обменялись парой пощечин. В своей неизмеримой заботливости верховный бичеватель Андрей добавил Эдвину третью пощечину, необязательную, но показывающую его крайнее расположение к молодому сектанту.
Конечно же, Андрей опоздал. В рубке уже не было никого, кроме капитана, лампы были притушены, а часть приборов выключена.
– Вы опоздали, Андрей, – мягко упрекнул его капитан.
– Проведем церемонию по меркурианскому времени, – твердо ответил Андрей – Великое воплощение Абсолютного Вакуума.
– Не будет ли это ересью? – задумчиво спросил капитан, отключая последние лампы и переводя управление на компьютер.
– Нет, – уверенно соврал Андрей. – Поскольку двигатель корабля нашего делали на Меркурии, а в Третьей Книге Чистых листов сказано: «Где пусто, там и чисто; где сердце, там и голова». Сердце корабля нашего – двигатель, голова его – рубка.
– Это толкование мне в голову не приходило, – признал капитан. – Начинайте.
Андрей устроился в кресле поудобнее и произнес нараспев:
– Во имя Звезд пылающих, во имя Солнца огненного…
– Андрей! – испуганно вскрикнул капитан. – Не богохульствуйте!
Секунду Андрей с недоумением смотрел на него. Потом покраснел и извинился:
– Это все Сококу, наш огнепоклонник. Я только что с ним говорил, ну и… Я не виноват, что в ваших ежегодных молитвах такие похожие начала.
– Во имя Вакуума, молчите! – взмолился капитан.
– Хороши, хорошо… Я начинаю.
Андрей откашлялся и затянул:
– Во имя Космоса холодного, во имя Вакуума иссушающего…
Когда церемония ежегодной молитвы поклонников Пустоты окончилась, капитан участливо посмотрел на Андрея.
– Трудно вам приходится, ваше пустейшество…
– Да. – Андрей со вздохом натянул комбинезон, который полагалось сбрасывать в ходе молитвы. – А что поделаешь? На крейсере пятьсот верующих, исповедующих девяносто три религии. Нельзя же для каждого заводить отдельного священника. Вот и верчусь, как белка в колесе…
Помолчав секунду, Андрей добавил:
– Кстати, «белка в колесе» – самое непристойное ругательство анималистов. Слышал бы меня наш биолог…
– Что поделаешь, идет Второе Религиозное Возрождение, – посочувствовал капитан. – Новые верования появляются каждый день. На Лагосе мы должны взять на борт двух механиков. По анкетам они – промиски. Что это?
– Секта полной сексуальной свободы, – ответил Андрей, подходя к двери. – Верят в животворную силу фаллоса и раз в три дня устраивают коллективное публичное совокупление.
Оказавшись в своей каюте, Андрей заблокировал дверь и выключил видеофон. Перевернул вверх ногами ящичек с мощами. Пульнул в самую большую икону жеванной бумагой. Достал из-под матраса толстенную книгу: «Сатанинские стихи. Забавная библия и другие шедевры антирелигиозной литературы».
Корабельный священник был убежденным атеистом.
Именем Земли
Центральный Штаб Сообщества – капитану крейсера «Рубеж».
Срочно. Секретно. Голубой шифр.
Файл распечатки 23‑А:
Получением настоящего приказа немедленно вывести крейсер в двенадцатый планетарный сектор восьмой галактической зоны. 16 марта 38.09.17 единого времени ожидается прохождение в секторе конвоя Лотанского десанта. Конвой и охрану уничтожить.
Именем Земли.
Они разворачивались. В космосе нет веса, но остается масса, и двести тысяч тонн металла не затормозить мгновенно. Они разворачивались, и пальцы, вдавленные в клавиши форсажа двигателей, уже не могли ничем помочь. Неделю назад на далекой планете Лотан земной агент равнодушно взглянул на маршрутную карту конвоя. Три дня назад в Центральном штабе защиты Земли антенны грависвязи приняли его короткий доклад. Кто-то из офицеров сверился с компьютером и пожал плечами – на перехват успевал лишь один крейсер – «Рубеж». Возможно, он даже посоветовался с начальником штаба и тот с сожалением вздохнул. Но слишком несоизмеримы цены – крейсер, один из сотен, несущих патрульную службу, и набитый десантниками конвой врага. И их бросили в бой – в бой без надежды победить и без надежды выжить…
Они разворачивались. Вряд ли хоть половина людей в рубке понимали, что это значит. И уж точно не подозревали о происходящем сотни астронавтов на боевых постах корабля. В наушниках бились, мешая друг другу, их крики, просьбы, доклады…
– Главный пост, главный…
– Он уходит из сектора поражения, подбавьте же…
– Рубка, у нас плывет защита, до двух рентген в максимуме, ждем разрешения на эвакуацию…
– Главный пост…
– Да влепите же ему кто-нибудь, он в мертвой зоне!
– Почему молчит правый сектор?!
– Капитан, двигатели на пределе, можно ли снять форсаж?
– Главный пост…
– Правый сектор! Он же прет на тебя!
Виктор повернулся в кресле. Руки соскользнули с пульта, расслабились впервые после двухчасового бега по клавиатуре. Он посмотрел на первого помощника и поразился его позе: спокойной, отдыхающей, такой нелепой среди скорчившихся над пультами командиров… И поймал его взгляд.
Первый помощник тоже все понимал. Они разворачивались прямо под удар лотанского линкора, разворачивались правым бортом, ослепшим, оглохшим, онемевшим в самом начале боя, после сильнейшего радиационного удара. Если там, среди оплавленной брони и застывшей серыми буграми противопожарной пены, и остались орудия, ими уже некому было управлять. И ничего не оставалось, кроме как ждать, ждать те последние секунды, пока враг не выйдет на дистанцию абсолютного поражения и тот, неведомый ему лотанский капитан, не скажет в микрофон: «Всем бортовым – залп!»