Они пробирались в темноте, мимо раскидистого дерева и колючего малинника. Зофия смотрела прямо перед собой. Давным-давно, когда они только купили этот дом и Зофия была беременна Хюго, Пит перестроил подвал и получил бумагу с разрешением земельных работ на участке. Тогда они жили в тесной квартире в городе, и Пит был другим человеком из параллельной реальности, которую Зофия уговорила его оставить. Но прошлое никогда не уходит просто так. Оно дает о себе знать — будь то в виде документов с угрозами или секретного туннеля, по которому сейчас семья Пита бежала из собственного дома.
Они приблизились к машине, припаркованной в другой части спящего квартала, и погрузили в багажник рюкзаки, которые Зофия собрала в спешке. Уговаривая мальчиков сесть на заднее пассажирское сиденье машины с незнакомым водителем, Пит так стиснул зубы, что чуть не прикусил себе щеку. Когда же рядом с ним устроилась Зофия с Луизой на коленях, стиснуть зубы оказалось недостаточно, и он включил радио на полную громкость, потому что только так и можно было выдержать все это и не выдать себя.
Дорога от Эншеде до Тильбакена, к тридцать седьмой квартире на первом этаже, проходила в полном молчании.
Но уже на подъезде к дому Хюго не выдержал:
— Кто ты?
Хоффман поймал взгляд сына в боковом зеркальце.
— Друг. Твоего папы.
— Если ты друг, почему мы никогда не виделись раньше?
— Мы виделись.
Хюго покосился на мать, и та кивнула.
— Когда?
Хоффман развернул зеркальце, чтобы лучше видеть своего рассудительного сына.
— Что «когда»?
— Когда мы виделись?
— В первый раз, ты имеешь в виду? Ты был совсем маленький.
— И почему нас привез сюда ты, а не папа?
— Честно говоря, я и сам этого толком не понял. Но твой папа попросил меня помочь тебе, твоему брату, маме и сестре — вот все, что мне известно. Он все объяснит сам, как только уладит свои дела и вернется домой.
Теперь Пит не спускал глаз с Хюго. Лишь убедившись, что тот снова откинулся на спинку сиденья, сжал руку Зофии.
Как видно, Тильбакен просыпался раньше, чем Эншеде. В доме с подковообразным подъездом горели почти все окна.
Расмус и Луиза уснули за время короткой поездки, в то время как Хюго не оставлял упорных попыток прояснить ситуацию.
Он посмотрел в окно.
— Что… зачем это все?
— Папа сказал, что сегодня вы будете ночевать здесь.
— Почему?
— Этого он не объяснил. Но попросил меня помочь вам, привезти сюда, все показать.
— Мама… — Хюго обеими руками схватился за спинку переднего сиденья и потянулся к Зофии. — Это правда, мама? Мы будем здесь ночевать?
Пит Хоффман с новой силой сжал руку жены, не решаясь встречаться с ней глазами.
— Да, мой мальчик. Мы останемся здесь на эту ночь и, может, еще на следующую.
— И ты об этом знала? Тогда почему не сказала раньше?
Зофия сглотнула, но Пит опередил ее с ответом:
— Твоя мама тоже этого не знала. Это твой папа во всем виноват. Он должен был хоть как-то предупредить ее и вас. Так он сам мне говорил, когда просил вам помочь. Он жалеет, что забыл об этом.
Зофия несла Луизу, Пит Расмуса и обе небольшие сумки. Хюго демонстративно шагал позади, выбрав кратчайший путь между машиной и домом.
— Здесь? Серьезно?
Хюго успел осмотреть все три комнаты, пока родители укладывали младших брата и сестру досыпать.
— И как мы будем здесь жить почти без мебели?
— Только одну ночь. И, может, еще одну, как сказала ваша мама.
К кроватям претензий не было, это главное. Кухонный стол, еда в холодильнике, а здесь…
— Смотри, Хюго, — Хоффман проводил сына в гостиную, — здесь диван и телеэкран. А в сумках компьютерные игры для вас с Расмусом. Вы сможете играть как обычно и когда захотите.
Пит распаковал консоль, дистанционный пульт, а потом и пакет с играми, в которых мало что понимал. Выложил все на ночной столик перед старшим сыном. Открыл гардероб и осторожно поставил сумки на его но- вое дно.
И уже спустя некоторое время, после того как Пит сходил в туалет, где долго разглядывал себя в зеркале, после того как шепотом попросил Зофию сообщить завтра в школу о внезапной болезни мальчиков, запер дверь в подъезд, вышел на проливной дождь и возвращался в квартиру, его догнал Хюго.
— Это ведь ты, да?
Хоффман остановился.
— Что?
— Я знаю.
— Прости, не понял.
Хюго дернул отца за рукав.
— Я знаю, что это ты, папа.
— Послушай, тебе не кажется…
Мальчик еще сильней дернул его за руку.
— Хватит, папа. Я догадываюсь, что знаю не все. Что-то случилось, это понятно. Но там, дома… ты двигался, как мой папа, как двигаюсь я… руками, ногами — мы же с тобой ходим одинаково.
Пит почувствовал, что обессилел, что не мог и дальше сдерживаться, чтобы ненароком не обнаружить свой страх. Что пришел наконец момент истины.
— Это я, Хюго, но обещай, что не скажешь об этом Расмусу.
Старший задумался, а потом кивнул. Совсем как Зофия, когда Пит зажимал ей рот в постели.
— Но зачем, папа? Почему ты так выглядишь и так говоришь? Зачем мы вообще сюда приехали?
— Этого я тебе сказать не могу.
Хюго глубоко вздохнул. Он не испугался, потому что был очень серьезный мальчик.
— Нам угрожает опасность, да?
— Что ты сказал?
— Опасность, папа. Поэтому мы здесь.
Хоффман поймал руку сына, притянул его к себе.
— Нет никакой опасности, Хюго. Просто так надо.
— Хватит, папа.
Хоффман прижал мальчика к себе, обнял и прошептал ему на ухо:
— Ты прав, сын. Нам угрожает опасность. Поэтому мы здесь, и я прошу тебя вернуться в квартиру и оставаться там, пока все не утрясется.
Пит разжал объятья, и они с Хюго долго еще смотрели друг на друга. Мальчик сглотнул, опустив глаза в мокрый асфальт, а потом повернулся и убежал, ни слова не говоря.
Давно Пит Хоффман не чувствовал себя таким одиноким.
Часть третья
Бух-бух-бух.
Она прыгает, выше и выше.
Бух-бух-бух.
Это она, малышка, прыгает у него на животе.
На ее платье грязные пятна, она смеется и поет.
С днем рожденья те-бя-я…
У нее такой высокий и чистый голос. Здорово поет, хотя и фальшивит.
Но вот прыжки становятся тяжелее.
Бух-бух-бух.
Это не прыжки, а выстрелы — оглушительные, как камнепад или извержение вулкана.
Вот и они — совсем близко.
Он видит детскую голову, которая хочет уклониться в сторону и не успевает. Одна пуля пробивает лоб, другая висок.
Бух-бух-бух.
Клочья кожи и кровь летят в разные стороны под взглядом холодного металлического дула.
А палец снова и снова жмет на курок.
Он просыпается в холодном поту. Сердце в груди как молоток. Он смотрит на потолок — такой знакомый. На стены, которые защищают его. Потом поднимается с вельветового дивана. Резкая боль в ноге отдается покалываниями в мышцах спины и затылке.
Что-то изменилось — Эверт Гренс еще не понял, что именно.
Он подходит к окну, прихрамывая, оглядывает опустевший внутренний двор.
Потом слышит выстрелы — еще и еще. Кто-то стреляет, кто-то бежит.
Совсем как во сне.
Наконец Эверт Гренс понимает, что произошло — стало легче дышать.
Небо заволокло тяжелыми, серыми тучами, и в них уже что-то блеснуло.
Сейчас ливанет — можно спорить на что угодно.
Вода обрушивается стеной — стучит в окна, о карниз.
Бух-бух-бух — так вот что за выстрелы он слышал.
Вот что разбудило его.
Комиссар улыбается путаным мыслям. В конце концов, это его мысли, они родились и мечутся в его голове. Он почти ничего не видит из-за ливня, слушает его шум. Очертания зданий быстро размываются, контуры крыш растворяются в тумане. Он открывает окно, выставляет наружу сложенную «лодочкой» ладонь. Умывается — лоб, щеки — и духота отступает. Смачивает волосы на макушке — мутное отражение на покрытом каплями стекле повторяет жест.
Стокгольмская ночь подходит к концу, отступает, теснимая рассветом.
Он прилег вздремнуть что-то около двух часов ночи. И, похоже, действительно уснул. Теперь Эверт Гренс возвращается к столу и двум папкам из особого архива. Листает протоколы более чем двадцатилетней давности и не видит ничего нового.
Совсем ничего.
Выходит, за эти двадцать лет комиссар не продвинулся ни на йоту.
Он поручил Нильсу Кранцу — криминалисту и ветерану участка, проработавшему здесь почти столько же, сколько сам Гренс, — еще раз прочесать квартиру по Далагатан, 74 — отпечатки, волосы, ДНК. Сам Эверт Гренс вот уже в который раз прокручивал в памяти визиты в архив за последние несколько месяцев. Он отдал криминалистам чистые листы из выпотрошенных папок, и не только на предмет отпечатков пальцев. Проверили бумагу, ее производителя, дистрибьютерскую сеть — все впустую.
Эверт Гренс бродил по комнате, как и всегда, когда хотел подстегнуть работу мыслей. Круг за кругом, уворачиваясь от столкновений с гардеробом и книжными полками. Когда круги сузились настолько, что комиссар стал натыкаться на самого себя, он вышел в коридор, — к кофейному автомату и пластиковым чашкам с черным, дымящимся напитком. Отсюда было недалеко до комнат Свена и Хермансон, куда и направился Гренс, чтобы открыть окна — настежь, как только что сделал в своем кабинете. Сквозняк — отличная идея! Свен Сундквист и Марианна Хермансон единственные в этом участке умели ладить с Эвертом Гренсом. Сейчас они нежились дома в теплых постелях, а комиссар мог только мечтать о том времени, когда у полицейских отпадет необходимость ночевать на потертых вельветовых диванах в участке.
Вторая папка с программой защиты свидетелей лежала на столе Хермансон, потому что именно ей комиссар поручил обследование чистых листов. Он не мог упустить возможности лишний раз туда заглянуть, хотя каждая такая встреча поднимала в нем волну ярости. Оно должно быть здесь, продолжение истории маленькой девочки, — кем она стала и куда привела ее жизнь.