— Но с Эрмиром Шалой я никогда не сталкивался. Душко Заравич — да… из его бумаг следует, что один из сроков он отсидел в Швеции. Задержаний и допросов было много, но в остальных случаях ему удавалось улизнуть.
— Я допрашивал обоих семнадцать лет назад, — ответил Гренс, — как и тех двоих, что уже мертвы. Все четверо проходили по делу об убийстве четырех членов одной семьи. Мне так и не удалось выяснить, как это было связано с балканской мафией. Это один из немногих случаев, когда я закрыл расследование, так и не наказав убийцу.
— Ты знаешь, Гренс, что такие редко попадаются. Но один из четверки все-таки угодил в тюрьму — Душко Заравич — за нанесение тяжких телесных повреждений при отягчающих обстоятельствах, похищение человека и торговлю наркотиками. Загремел на девять с половиной лет, из которых отсидел от силы шесть. И это я засадил его благодаря своей агентурной работе — то, что не удалось твоей полицейской клике, Гренс. Первые годы Душко сидел в Бункере, при всех строгостях — ни отпусков, ни посетителей. Это тогда заболел и умер его пятилетний сын. Лейкемия, кажется. И Заравича не отпустили с ним проститься. Теперь у меня свои дети, понимаю, что это значит. И я благодарен тебе, Гренс, за то, что мое имя так и не всплыло на суде. Тебе и Вильсону хватило других доказательств.
Гренс выпрямился, и оба мужчины встали плечом к плечу. Два человека, которые подозревали всех, но были вынуждены довериться друг другу.
— Так оно и получается, комиссар, — подытожил Хоффман. — Или Шала и Заравич убийцы, которых деньги заставили забыть о старой дружбе, или в следующий раз мы найдем их с головами, простреленными в двух местах. В любом случае я желал бы держаться от них подальше, когда буду работать в банде. Они связывают мне руки. Поэтому предлагаю тебе их арестовать.
— Арестовать?
— На семьдесят два часа, то есть трое суток. Именно столько ты можешь держать человека за решеткой, не предъявляя доказательств по всей форме.
— Но за что?
— За что хочешь. Придумай что-нибудь. Тебе ведь не впервой или как, Гренс? Как только ты позвонишь мне и скажешь, что запер клетки в Крунуберге, часы затикают, и мы внедримся, я в свою банду, ты в свою. Одновре- менно.
Пит Хоффман вдохнул теплый воздух, любуясь рассветным небом.
— Трое суток, Гренс, потом все будет кончено. Это все время, которым мы располагаем.
Эверт Гренс так и не смог определить, в какой церкви на Кунгсхольмене так красиво били часы. Звуки разносились ветром, — то громкие, то тихие, иногда оглушительные, другой раз похожие на осторожный шепот. В то утро пять отчетливых металлических ударов донеслось до Гренса в коридоре полицейского отделения, таком же пустынном, как и всегда в это время, разве более светлом.
Прошло немало времени, прежде чем Гренс достиг дверей своего кабинета. По пути вернул одну пластиковую папку на плексигласовый стул Хермансон, другая легла на стол Свена возле телефона, и еще две — на столы в каморке, служащей кабинетом для стажеров. И каждый раз, выйдя из очередной комнаты, комиссар делал паузу возле кофейного автомата. В эти часы, прежде чем в отделении появлялись коллеги, ничто не мешало работе мыслей. Гренс любил это время и старался по максимуму его использовать.
Спустя полчаса после его ухода из квартиры Пит Хоффман все еще лежал на одном из купленных Анни роскошных диванов, в комнате, куда хозяин заходил лишь изредка. Внезапное появление Хоффмана изменило планы комиссара на этот день. К главной задаче — поиску девочки, некогда прыгавшей среди мертвецов в опустевшей квартире, добавилось еще две. Во-первых — арестовать двух уроженцев Балканского полуострова, чтобы развязать руки Хоффману. Во-вторых — выяснить, кто из коллег переметнулся на сторону противника, угрожающего семье Хоффмана.
Гренс поставил на стол пустую чашку, достал диск Сив с кипы бумаг на полке и в танце окунулся в музыку шестидесятых, как делал не раз, один и с Анни.
Девочка.
Начать надо с нее. Позвонить немедленно, пока это не сделали другие, с другими планами на малышку.
Гренс оглянулся на присланную по факсу копию следственного запроса семнадцатилетней давности. Шарлотта М. Андерсен, это она заведовала тогда отделом опеки в Сёдерчёпингской коммуне. Чиновница, давшая пятилетней девочке новое имя и новую семью. Она должна знать, где сейчас Зана Лилай.
Когда-то Гренс, следуя служебным инструкциям, сам уничтожил следы своей пятилетней подопечной. Объяснил девочке в убежище для свидетелей, что она должна немедленно покинуть это место, заменившее ей дом. Заодно оставить полицейского Гренса, доставившего ее туда, — своего защитника и единственного взрослого человека, на которого она могла положиться.
Комиссар взглянул на будильник на шатком ночном столике. Четверть пятого — слишком рано для звонка. Придется ждать.
Спустя полчаса он в первый раз набрал номер, принадлежавший, согласно поисковым базам, Шарлотте М. Андерсен с Гамла-Скулгатан в Сёдерчёпинге, но ответа не получил. Подождал до пяти двадцати пяти и позвонил снова.
Она ответила только без пяти шесть.
— Вы с ума сошли? Шести часов нет, а вы звоните восьмой раз. Кто вы? Что вам нужно?
Ее голос звучал устало, озлобленно.
— Меня зовут Эверт Гренс, я комиссар криминальной полиции из Стокгольма, и мне нужна ваша помощь.
— В такое-то время?
— Если хотите, могу перезвонить через пять минут… Потом еще через пять и еще…
Она давно вышла на пенсию, если верить информатору из налогового ведомства. Шарлотта М. Андерсен тяжко вздохнула:
— Ну, так что вам нужно?
— Речь пойдет о Зане Лилай.
Она замолчала. Надолго.
— О маленькой девочке, которой вы дали новое имя. И новую жизнь.
Следующая пауза оказалась еще более продолжительной. Гренс было подумал, что она положила трубку.
— Вы…
— Я здесь.
— И?
— Не понимаю, о ком вы говорите.
— Передо мной подписанные вами документы. Уверен, что подобные решения вам приходилось принимать не каждый день и год. Такое не забывается.
Снова молчание. Гренсу вдруг пришло в голову, что бывшая заведующая отделом опеки ведет себя профессионально. Потому что, признав, что документы подписаны ею, она тем самым указала бы неизвестному собеседнику направление поиска.
— Как вас зовут, вы сказали?
— Эверт Гренс.
— И вы комиссар…
— В полиции округа Сити, Стокгольм.
— Положите трубку и ждите. Я перезвоню.
Спустя семь минут она вышла на него через комму- татор.
— Вы и в самом деле полицейский. Но, видите ли…
— Мне нужно ее новое имя.
— …кто вы такой, не имеет никакого значения. От меня вы ничего не получите. Вы должны понимать…
— Я расследую убийство.
— Поищите по другим каналам.
— Над ней нависла смертельная опасность.
Последняя долгая пауза. Когда голос бывшей заведующей отделом опеки вернулся в трубку, он больше не был ни озлобленным, ни усталым. Холод — единственное, что в нем звучало.
— Вы можете расследовать, что вам угодно. Моя задача состояла не только в том, чтобы дать девочке новое имя и семью, но и обеспечить всему этому полную конфиденциальность. Я связана обязательством никому, никогда и ни при каких обстоятельствах не открывать ее новых персональных данных, и то, что я на пенсии, ничего не меняет. Такие обязательства не имеют срока давности. Хорошего дня, комиссар.
Она положила трубку. Гренс позвонил снова, потом еще и еще…
Бесполезно.
Он уже отчаялся, когда вдруг зазвонил мобильник.
Она передумала!
— Алло… Очень рад, что вы решились… Если сейчас вы дадите мне…
— Гренс? — спросил мужской голос в трубке.
Это была не Шарлотта М. Андерсен.
— Да, это я.
— Это дежурный. Регирингсгатан, 79. Звонок поступил полчаса назад, и мне кажется, вы должны взять и это дело.
— Что за…
— Еще один мертвец. Два пулевых отверстия в голове — в виске и справа во лбу.
Эверт Гренс быстро поднялся из-за стола и, не отрывая мобильника от уха, прошел в кабинет Хермансон.
— Что еще?
— Мужчина лет пятидесяти, спортивного сложения, с пистолетом в наплечной кобуре. Так его описали патрульные. Что еще показательно, во внутреннем кармане пиджака бумажник. Судя по всему, это казнь, расправа, которую убийца даже не пытался выдать за что-то другое. Удостоверяющие личность документы также не тро- нуты.
— Погодите-ка…
Пластиковая папка лежала все там же, на плексигласовом стуле Хермансон. Гренс пролистал, вытащил пару бумаг из середины.
— Имя?.. Хотя дайте мне угадать.
Вот они — снимки тех двоих из балканской четверки, которые до сих пор оставались живы. На тот момент, по крайней мере, когда Гренс и Хоффман беседовали на балконе.
— Душко Заравич? Или Эрмир Шала?
— Эрмир Ш… Откуда вы знаете, Гренс?
— Значит, Шала…
— Да. Патрульные нашли в бумажнике водительские права на это имя. Но как…
Гренс дал отбой, оборвав дежурного на полуслове. Нужно было сделать еще один срочный звонок.
Итак, теперь из балканской четверки жив только один, Душко Заравич.
Оказавшийся в свое время за решеткой стараниями Хоффмана.
И если это он за хорошие деньги учинил расправу над своими бывшими приятелями, если это ему удалось подкупить кого-то из коллег Гренса, чтобы получить доступ к секретной информации, то в этом случае у него имеются личные мотивы привести в исполнение угрозу в адрес Хоффмана и его семьи. Тогда этому Заравичу известно, что это не кто иной, как Пит Хоффман лишил его возможности проститься с умирающим сыном. И за это Пит Хоффман должен потерять собственных сыновей.
История становилась все более запутанной, и если до сих пор комиссар Гренс оставался на шаг позади своих противников, то теперь получил возможность их опередить. Стать из ведомого ведущим.
Именно с этой целью он выбрал один из немногих номеров в папке быстрого набора.
— Хермансон? Не спишь?
— Ну…
Она поднялась и вышла из спальни. Гренс давно научился угадывать их действия по фоновым звукам. Как Свен, — которому нужно будет позвонить после Хермансон, — заспанный, перекатывается на край кровати и осторожно шаркает из спальни, опасаясь разбудить свою Аниту. А Хермансон, которая живет одна, тяжело опускает ноги на пол и сразу говорит громко, чтобы прочистить горло.