Поэтому они решили пожертвовать Каной, ведь мертвый, он будет молчать. Они не предполагают, что Пит уже получил доступ ко всей этой информации, вместе с криптокодом и ноутбуком, который лежит у него в рюкзаке.
— Оплошаешь, Хоффман, — к вечеру останешься один-одинешенек. Как управишься, возвращайся, и мы продолжим наш разговор, а жена и дети получат лишь небольшую отсрочку. Потому что мы с тобой все еще далеки от взаимопонимания.
Теперь Пит слышал все тот же монотонный, механический голос. Иллюзии человечности как не бывало.
— И еще, Хоффман. Не вздумай втягивать в это полицию. Один паршивый коп возле дома, где прячется твоя семья, — и все взлетит на воздух, несмотря ни на какие соглашения. У нас это хорошо получается, как ты знаешь.
18.29 (Осталось 3 часа 33 минуты)
— Ты можешь говорить?
— Говори.
— Ты был прав, Гренс.
— О чем ты?
— Оборотень где-то рядом с тобой.
— Я тоже так думал, но теперь понял, что ошибся. Те, кому я всегда доверял, здесь ни при чем.
— Ты сам видел, как я уничтожил свой телефон. Оборвал все контакты. Ты еще предупредил меня тогда. Только ты, Латифи, Зофия и Энди знали мой новый номер. Энди — охранник в моем агентстве, и он был убит час или около того тому назад. Но он ничего им не сказал, в этом я уверен. Зофия единственная, кому я доверяю, и Латифи, как тебе известно, не из болтливых. Честно говоря, Гренс, не думаю, что это ты. Скорее кто-нибудь из твоего ближайшего окружения.
— Что ты сказал? Убит с час или около того тому назад? Что это значит, Хоффман?
— Мне некогда говорить об этом, Гренс. Я вышлю тебе адрес, когда закончим разговор. Позаботься о нем.
— Если ты…
— Они убили моего сотрудника, Гренс. И позвонили на мой новый номер, чтобы сообщить мне об этом! Кому-то стало известно, что я здесь. Вообще, скольких ты посвятил в наше с тобой сотрудничество? Женщина из полиции, которая видела меня на твоей кухне, кто еще? Сколько их, Гренс?
— Успокойся.
— Время истекает, а мы… Я не могу быть спокойным, пока информацию, которой я с тобой делюсь, перехватывает купленный полицейский и передает тем, кто ждет приказа возле дома, где прячутся мои жена и дети. Они пронесли мобильник и документы в камеру Заравича! И теперь ему известно, что он отсидел шесть лет благодаря некоему агенту полиции. Если вы выпустите его сегодня вечером, он узнает имя. Мое имя, Гренс!
18. 34 (Осталось 3 часа 28 минут)
Сначала раздались тяжелые шаги. Потом голос.
Уйе.
Это было одно из немногих албанских слов, которые успел выучить Пит. По дороге из аэропорта к Шкодеру он останавливался на бензозаправке. Две бутылки тепловатой жидкости. С тех пор он постоянно покупал нечто подобное, без чего невозможно было выжить летом в городе со средиземноморским климатом.
Уйе — вода.
Теперь это слово раздавалось под дверью.
Пит бросился к окну. Охранников во дворе не было.
Должно быть, они услышали стук, когда дверца сейфа ударилась о стену.
Внимание Хоффмана отвлекли два телефонных разговора, между тем как привлеченные звуком охранники успели добежать до второго этажа. Первым делом они увидели воду, которая залила пол и просачивалась из щели под дверью.
Сейчас они взломают замок.
Пит Хоффман огляделся — четыре стены превратились в смертельную ловушку.
18.36 (Осталось 3 часа 26 минут)
Вышколенные.
Это слово пронеслось в голове Пита, когда вооруженные охранники вломились в комнату в «башне» и четкими, выверенными движениями прошмыгнули к стене.
Вышколенные — они допустили одну ошибку.
Осматривая изолированное помещение, стены и окно в котором оставались нетронутыми, они ни разу не взглянули вверх.
С поднятыми пистолетами, они приблизились к шкафам вдоль дальней стены, недоумевая, откуда под полками, уставленными посудой и безделушками, могло взяться столько воды, и застыли именно в той позиции, в какой ожидал увидеть их Пит. Теперь ему, лежавшему на животе над пропиленной в потолке дырой, оставалось хорошенько прицелиться и спустить курок.
18.43 (Осталось 3 часа 19 минут)
— Свен? Хермансон? Поставьте чашки и следуйте за мной.
После недолгих поисков Гренс обнаружил их в небольшой комнате для отдыха в конце коридора, с чашками кофе за разбросанными по столу бумагами, кипы которых громоздились на холодильнике и посудомоечной машине. В другой раз Гренс опустился бы на стул с облегчением, оттого что не нужно идти домой и можно провести остаток вечера в компании коллег за работой.
— Быстро, я сказал!
Но на этот раз Гренс даже не замедлил шага, а продолжал идти по коридору, уверенный, что подчиненным будет достаточно его голоса. Вскоре он и в самом деле услышал за спиной знакомые шаги, уверенные и упругие — Марианны и более плавные и быстрые Свена. Если манера переставлять ноги хоть что-то говорит о человеке, Гренс хотел бы знать, как звучат со стороны его собственные.
— В чем дело, Эверт?
— Вопрос жизни и смерти.
Когда Гренс нажал кнопку лифта, Марианна и Свен уже стояли по обе его стороны.
— Разве у нас не всегда так?
— Да, но на этот раз счет идет на часы или даже минуты.
— О чем ты?
— Об информации, которая просочилась в камеру Заравича.
Два лифта, три коридора — и комиссар на восьмом этаже Крунуберга, нетерпеливо переминается с ноги на ногу, пока охранник гремит ключами, отыскивая нужный.
Душко Заравич лежит на койке, уже не во фраке, а в обычной одежде заключенного, и не выглядит особенно удивленным, когда трое полицейских вламываются в его камеру площадью восемь квадратных метров.
— Рановато вроде… какого черта?
— Встать.
— По моим подсчетам, я должен сидеть здесь до десяти часов. Хотя ничего не имею против того, чтобы отправиться домой прямо сейчас. Ты ведь тоже, наверное, планируешь испить пивка сегодня вечером, комиссар?
— Встать, я сказал. Чтобы мы могли обыскать здесь все.
Заравич заухмылялся, между тем как Гренс, Марианна и Свен принялись переворачивать вверх дном то немногое, что можно было перевернуть в камере.
— Ты что-то потерял, комиссар?
— Раздевайся.
— Ммм… Тогда пусть они выйдут… ты и я, комиссар…
— Рубашку, брюки, трусы, носки, тапки… Скидывай с себя все, чтобы я мог посмотреть, и складывай в кучу на полу.
Лукавая ухмылка сменилась грязноватым смешком, когда Заравич обнажил свое бледное тело. Он бросал одежду на пол, подмигивая Хермансон.
— Ну что, такой я вам больше нравлюсь, да? Что скажешь, девушка? Или ты, молчаливый незнакомец? Или престарелый комиссар, что, если ты…
— А ну, становись раком и раздвигай ляжки.
Заравич не впервые оказался за решеткой, поэтому молча пожал плечами и сделал то, о чем его просили.
— Так?
— Можешь одеваться.
— Ты разочарован, комиссар? Похоже, ты все-таки что-то искал. Потому что, если здесь и был какой-нибудь телефон или, к примеру, кипа бумаг, — ну, то, что обычно бывает у людей в камере, — то с полчаса назад я сходил в туалет и потом смыл все вместе со всем этим. С мобильником и бумагами, я имею в виду.
Ни слова не говоря, Гренс отодвинул стоявших у него на пути Марианну и Свена, хлопнул дверью и помчался по коридору в сторону туалета. Он вытащил латексные перчатки, которые всегда носил в кармане рубахи, и, морщась от боли в ноге, лег на живот возле унитаза. Но, сколько ни шарил в трубе, где только мог достать, рука хватала только воду. Мобильник улетучился. А вместе с ним и возможность локализации разговора.
На мгновение комиссар ослеп от ярости, которой ухмыляющийся дьявол ни в коем случае не должен был видеть.
Он крикнул Марианну и Свена, с силой толкнул дверь камеры снаружи, избегая лишний раз глядеть на голого Заравича, и побежал к охраннику.
— У вас есть свободная камера?
— Что?
— Камера… которая на этот момент не занята?
Молодой охранник как будто сомневался, что расслышал правильно.
— Свободная камера, вы сказали?
— Да.
— И зачем она вам?
— Так есть или нет?
Третья дверь на противоположной от Заравича стороне, где еще несколько часов назад сидел суицидальный героинист, после которого еще не успели прибраться. Но Гренс не замечал ни грязи, ни вони, когда, пригласив в камеру Марианну и Свена, плотно закрыл дверь.
— Так кто из вас?
Свен и Марианна переглянулись и посмотрели на шефа.
— Что, Эверт?
— Кто, черт возьми! У нас с Хоффманом опять утечка! И это может быть только кто-то из вас! Кто?
Они поняли. «Оборотень» кто-то из своих, кто все время рядом с Гренсом. Других объяснений здесь не нужно.
Эверт Гренс имел привычку срывать гнев на предметах мебели. Все лучше, чем бить людей. Сверкающая стальная койка из отдела судмедэкспертизы в Сольне звенела, как колокольчик, — печально, как только и могла звенеть койка, на которой резали мертвецов ради информации для следствия. А шаткий ночной столик Гренса в его кабинете всегда глухо стучал, мягко врезаясь в диван с вельветовой обивкой.
Здесь же не было ни столов, ни коек, поэтому Гренс стукнул кулаком в стену. И этот удар не имел никаких последствий, если не считать крови, проступившей на костяшках пальцев и оставившей на белой бетонной стене розоватый след.
— Эверт, дорогой, успокойся.
— Успокоиться, Хермансон? Я работал здесь больше сорока лет! Скоро пенсия, и до сих пор меня ни разу — ни разу! — не водили за нос мои же коллеги.
Гренс никому не доверял, в этом они с Хоффманом были похожи. Они даже как-то говорили о том, что жизнь научила их выбирать время от времени, кому можно довериться. Но еще один урок, которого Хоффман еще не получил, а Гренс уже усвоил, состоял в том, что даже тот, кого ты выбрал, может в конце концов предать.
— Отвечайте!
И это было то, что случилось с комиссаром.
— Кто из вас?
Марианна Хермансон было попятилась, но теперь подошла и встала рядом с Гренсом. Просто она ужасно не любила, когда ее запугивают.