Он заглянул в него и едва не отпрянул. Но справился с собой.
Внутри каменного гроба – гора мертвых червей.
Комаровский сначала подумал, что только они там и есть, а потом увидел в груде дохлых насекомых…
– О боже, – прошептала Клер, она тоже подошла к саркофагу.
Под покровом червей, словно под погребальным пологом, покоилась нетленная мумия мужчины с изуродованным ликом, облаченная в бархатный черный камзол, расшитый серебром – костюм явно немодного покроя в 1813 году.
Труп не сгнил и не рассыпался в прах, тело мумифицировалось.
Но это было еще не все.
Среди дохлых червей в ногах трупа лежала маска из бересты, похожая формой на морду оленя с прорезями для глаз. Рога маски оленя были сделаны из сухих ветвей. На ветвях извивались живые красные черви. Они выползали из глаз берестяной маски и валились в груду своих мертвых собратьев на дно саркофага.
– Тело в гробу, что и требовалось доказать, – хрипло объявил Комаровский, хотя… он ожидал увидеть обычный истлевший труп, а не эти странные пугающие мощи в камзоле среди груды червей. – Можете все сами убедиться и…
За стенами часовни послышался шум – стук колес, лошадь испуганно заржала, захрапела, раздались истошные крики:
– Прочь с дороги! Прочь!
И в часовню ворвался Пьер Хрюнов, облаченный уже не в атласный халат, а в дорожное платье, пребывающее, однако, в сильном беспорядке, словно он одевался в великой спешке. Да и сам толстяк Хрюнов был белый, как полотно, в полном смятении чувств.
– Что вы делаете, граф?! – заорал он на Комаровского. – Как вы посмели вскрыть могилу? Кто вам позволил?
– Властью, данной мне государем как командиру Корпуса внутренней стражи, в целях розыска и дознания я вправе производить подобные действия, если на то не имеется возражений ближайших родственников покойного, – отчеканил Комаровский. – Как я выяснил, таковых у Арсения Карсавина не имелось, а вы, мсье Пьер, никакой ему не родич, как сами мне в том признались.
– Прочь! Не сметь его трогать! – Хрюнов бросился к саркофагу, упал на колени. – О нет… нет… Я не дам, я не позволю… Я умру здесь, как пес, у твоей могилы, но не дам издеваться, костьми лягу…
Он погрузил свои руки в дохлых червей, обнял ноги мумии и, наклонившись, буквально приник, прижался к ним своим толстым бледным лицом, что-то шепча, словно умоляя или успокаивая мертвеца… или прося у него прощения…
Клер увиденное потрясло.
Особенно ее поразило лицо Хрюнова. Как оно изменилось! Он представлял сейчас разительный контраст с полукомичным типом – изобретателем корсетов от рукоблудства.
Она подумала – вот здесь он настоящий. И он страшен…
– Когда закончите лобызать стопы своему батюшке, – холодно объявил Евграф Комаровский, – ответите мне правдиво на вопросы, от которых вы уклонились во время нашей прошлой беседы.
– Я вам ничего не скажу! Не дождетесь! – Пьер Хрюнов обернулся, по его толстым щекам текли слезы. – Как вы могли… как вы посмели потревожить его прах… Мой драгоценный… любимый… мое сокровище. – Он снова приник к мумии Темного. – Я не дам тебя на поругание, я не позволю им… я клянусь тебе, как и раньше обещал… Пошли все вон отсюда! Это моя земля! Я здесь хозяин! Часовня и могила на моей земле! Вы не смеете здесь распоряжаться! Творить бесчинства и надругательства над прахом усопшего!
– Что означает оленья маска из бересты с рогами? – спросил Евграф Комаровский. – Зачем вы, когда хоронили своего отца, положили ее в его гроб?
Но Пьер Хрюнов не ответил ему. Он все бормотал тихо, обращаясь к мумии, гладил ноги трупа, окунаясь в море дохлых червей, касался сухих корявых веток, имитировавших рога.
Клер поняла, что он близок к истерике и они от него толка сейчас не добьются.
В сумрачный склеп вновь заглянуло закатное солнце – как и в первое их посещение. И гроб с червями и трупом в черном камзоле потонул во мраке, а вот статуя Актеона купалась в оранжевом закатном свете.
Каменный Темный смотрел прямо на Клер.
Глава 19Логово
– Мадемуазель Клер, я сейчас отвезу вас с Христофором Бонифатьевичем назад, в Иславское, – объявил Евграф Комаровский, когда они оставили Его Темную Светлость Пьера Хрюнова подобно псу сторожить останки своего отца в склепе. – А сам поеду по одному неотложному делу.
– Солнце садится, – заметила Клер, глядя на багровый умирающий закат. – Вам обязательно ехать по вашему делу сейчас, на ночь глядя?
– Да, как только я отвезу вас обоих в имение. – Комаровский кивнул. – Жаль, Христофор Бонифатьевич не смог в саркофаге осмотреть останки Карсавина при помощи своих врачебных инструментов. Мумия прекрасно сохранилась, и мы бы имели представление, как именно он был убит. Лицо у него сильно изуродовано. И это не следы гниения, это раны.
– Я был крайне удивлен, что в столь жестких погодных условиях, при сырости и влаге, труп в таком хорошем состоянии, – заявил Гамбс. – В гробу целая куча червей, но труп ими не тронут, наоборот, его присутствие будто для них смертельно ядовито, и они дохнут тысячами.
Они втроем сели в экипаж, Комаровский – за кучера, уступив удобное место рядом с Клер немцу-управляющему.
– Евграф Федоттчч… Гренни. – Клер отчего-то испытывала сильнейшую тревогу в душе. – А куда вы поедете? Что за дело неотложное, которое не может подождать до утра?
– Я хочу взглянуть на его дом. – Комаровский обернулся. – На пепелище, на все, что осталось от дома Темного. Имение Горки рядом с селом Домантовским, насколько я понял из планов землеустройства и доклада моей стражи, порасспросившей крестьян. Земли Иславского и Горок граничат, Карсавин был ближайший сосед обер-прокурора Посникова, его земли как бы окружали Иславское, если учесть расположение прудов и павильона. Однако Посникову, единственному из соседей-помещиков, Карсавин в завещании наследства не отписал.
– Вы хотите отправиться один в его дом ночью? – воскликнула Клер. Она внезапно сильно испугалась – чего?
– Завтра у нас много других дел, мадемуазель Клер.
– Я поеду с вами. И герр Гамбс… Христофор Бонифатьевич. – Клер почти умоляла немца-управляющего. – Вы же сами убедились, там, в склепе, эта могила… она очень странная и… пугающая… Нет, нет, мы просто не можем отпустить графа туда одного ночью – в это логово!
– Мадемуазель Клер, нет нужды беспокоиться. – Комаровский остановил экипаж на дороге. – Вы устали, вам надо обоим отдохнуть, утром я вам все подробно расскажу.
– Вы словно хотите сами себе что-то доказать. – Клер волновалась все больше. – Или убедить себя в чем-то. Поэтому вы едете туда ночью один… И не хотите поделиться с нами своими сомнениями или подозрениями. Но это ладно, это как вам угодно. Но я не отпущу вас туда одного. Я поеду с вами в Горки. Не забывайте, вы безоружны. А у меня пистолет, и он, между прочим, теперь надежно заряжен.
Евграф Комаровский смотрел на нее так, что деликатный управляющий Гамбс открыл свой саквояж и начал рыться там, погрузившись в свое занятие с головой.
– И вы умеете стрелять из своего пистолета, – произнес Евграф Комаровский, улыбка его была мягкой и снова какой-то потерянной. – Я под вашей надежной защитой, Клер?
– Как и я под вашей, Гренни.
– А у меня, к счастью, как раз полный коробок новейших серных английских спичек. – Гамбс торжественно извлек из саквояжа серники. – И спирт в склянке. Быстро темнеет, когда доедем до Горок, сделаем факелы из подручных средств, чтобы освещать себе путь в этом, как вы метко выразились, логове.
До Горок доехали в августовских сумерках – на западе на линии горизонта опять словно в костре догорали багровые угли. Тучи душили закатный свет, и вся округа выглядела как дикий мрачный пейзаж на картине – заброшенные, заросшие ковылем поля, черный лес – или то был парк разоренного и сожженного имения Горки?
Миновали село Домантовское – когда-то богатое, торговое, оно превратилось в безлюдный призрак: завалившиеся избы, заросшие кустами дворы, сгнившие плетни. Ни огонька в черных окнах, ни души.
– Село принадлежало Карсавину, душ крепостных у него было немало, все они сгинули кто куда, – заметил Комаровский. – Новых охотников селиться в этом месте рядом с Горками, видимо, за все годы так и не нашлось.
Сразу за околицей въехали в лес-бурелом, затем началась длинная аллея. Совсем стемнело, даже луна пока еще не явила себя августовской ночи. И в этой кромешной темноте они достигли пепелища.
На фоне темного неба – черный силуэт сгоревшего дома, половина которого вообще лежала в руинах.
Они остановились, нашли две длинные сухие ветки, Гамбс достал из саквояжа корпию, что возил с собой в качестве бинтов, смочил спиртом из склянки, и они сделали два факела.
При их свете приблизились к сгоревшему жилищу Арсения Карсавина, подожженному дворней. За тринадцать лет пепелище даже не заросло травой – Клер видела выступающую из ночного мрака груду обугленных бревен и камней, месиво из штукатурки, лепнины, обломков мрамора. Они осторожно шли по пепелищу – Комаровский первым, освещая путь факелом.
Впереди высились руины с обрушившейся крышей. Часть стены охотничьего зала или гостиной.
Клер замерла. На участке стены все еще сохранились обугленные черные охотничьи трофеи, некогда украшавшие зал – морды-чучела мертвых оленей с ветвистыми рогами. Их было так много… А другие обугленные чучела валялись среди пепла и бревен – черные рога, словно корявые сучья…
Клер вспомнила, что рассказывал им Ваня – сын белошвейки – об увиденном им в зимнем лесу. О голове-чучеле оленя на ветвях дерева, где был повешен обезглавленный труп. Но та оленья голова от пожара не пострадала. Эти же в руинах зала превратились в головешки с рогами. Значит, то чучело не могли взять с пепелища…
– Здесь он жил, наш охотник Актеон, у которого не было Артемиды, – заметил Евграф Комаровский, водя факелом, чтобы лучше разглядеть руины зала. – Такое ощущение, что после давнего пожара все так и осталось, здесь никто не рылся в пепле в поисках несгоревшего добра, все так и бросили.