– Я когда взглянул на камзол из черного бархата на мумии, невольно вспомнил графа Калиостро, – вздохнул Гамбс. – По легенде, он продал душу дьяволу за бессмертие и тайные оккультные знания.
– Арсений Карсавин страдал французской болезнью, сифилисом, – ответил Комаровский. – Не забывайте об этом факте. Это вполне земное, реальное. Не из легенд о слуге дьявола и абсолютном нетленном символе зла.
Глава 21Все женщины ревнивы по-своему
Уже рассвело, когда Евграф Комаровский в экипаже отвез Клер и Гамбса к барскому дому. Он сказал, что вызовет взвод стражников, потому что дел днем предстоит немало, а на крестьян полагаться, когда речь заходит о Темном, бесполезно. Попросил Клер поспать немного. И уехал.
Двери дома были заперты, Клер долго стучала. Наконец, заспанный лакей открыл им, Клер вошла и увидела Юлию Борисовну, спустившуюся из спальни в ночной рубашке, чепце и шелковом шлафроке.
– Это что-то новое, Клер, – произнесла она нервно и насмешливо. – Вы забыли, где живете? Надеюсь, ночь оправдала ваши ожидания, моя дорогая?
И тут она заметила управляющего Гамбса, который вошел следом за Клер.
– Мы вскрыли могилу Арсения Карсавина, мадам, – объявил он. – Мы побывали на пепелище его дома в Горках и в оранжерее, мы всю ночь вместе с графом читали документы и донесения о расследовании двух ужасающих убийств, случившихся здесь тринадцать лет назад. Конечно, вы тогда еще не были замужем за обер-прокурором Посниковым, но, думаю, потом он вам что-то рассказывал о тех событиях, потрясших Одинцовский уезд. Вам ведь знакомо имя Арсения Карсавина, которого здешние крестьяне называют Темным и Тем, кто приходит ночью?
– Пять часов утра, – ответила Юлия Борисовна, игнорируя вопрос своего управляющего, повернулась спиной и ушла.
У себя в комнате Клер сразу уснула, потому что усталость буквально свалила ее с ног. Пробудилась она, когда в окно уже ярко светило солнце, а каминные часы в пустой столовой, куда она вышла в поисках завтрака, показывали десять часов. Выпив черный кофе с бисквитами и вареньем в полном одиночестве, снова захватив шляпку и ридикюль с лорнетом и пистолетом, проверив английские булавки, приколотые к кушаку желтого летнего платья, Клер заспешила вон – она думала: зачем Комаровский вызвал взвод своих стражников, что им предстоит совершить сегодня? С кем встретиться? Куда поехать?
В начале липовой аллеи она увидела три ландо, в которых сидели нарядные дамы, – Клер пригляделась и узнала знакомых Юлии по Петербургу и Москве: богатую московскую барыню Аграфену Дурасову с внучками, сестер Лассенгефнер и жену сенатора Пухова-Лайкова, даму-графоманку, морщинистую, словно мопс. Все они имели летние дачи-имения вдоль старой царской Рублевской дороги и приехали с утра звать Юлию Борисовну на прогулку в лугах.
– Вот решила прокатиться с друзьями, развеяться, – объявила Юлия Борисовна, выходя из дома в черном платье – траурном, однако весьма изящного покроя – и дамском цилиндре с вуалью для конных прогулок. – Вы же окончательно бросили меня в моем горе, дорогая Клер. А может, вы все же присоединитесь к нам, а? Ваш рыцарь-спаситель подождет денек. Порой мужчин надо заставлять ждать, их следует помучить. Так дело вернее.
– Серьезные дела не ждут, мадам, – тоном скромной гувернантки ответила Клер.
– Ну как хотите, вольному воля. – Юлия Борисовна взмахнула закрытым зонтиком от солнца и танцующей походкой, помахав дамам, направилась к экипажам. – Гедимин, догоняйте нас!
Клер обернулась – из-за угла дома выходили Гедимин Черветинский и управляющий Гамбс. Гедимин вел в поводу вороную оседланную лошадь. Он был одет в костюм для верховой езды – в черную бархатную венгерку, с которой, однако, были спороты шнуры, белые лосины и охотничьи высокие сапоги. Темные волосы его в полном беспорядке падали на лоб. Он увидел Клер – и его серо-голубые глаза разом потемнели, засверкав, как сапфиры. А Клер снова подумала, что более красивого мужчины она не видела никогда, даже Байрон не мог с ним сравниться.
– Я, конечно, дам все, что просит ваш брат. – Гамбс, семеня рядом, обращался к высокому Гедимину. – Однако его кожный недуг не лечат ртутью. Он просит не только ртутную мазь, но и настойку. Эти снадобья не предназначены для лечения его болезни, ими лечат совсем иные вещи. Пусть он проконсультируется со своим врачом.
Он передал Гедимину две склянки, и тот засунул их в карман черной венгерки. Гамбс направился в дом, а Гедимин, не обращая внимания на махавших ему из экипажей дам и девиц, подошел к Клер.
– Здравствуйте, вы на прогулку? А можно вас пригласить поехать с нами? – спросил он на отличном французском. – Все собираются у старого дуба, чтобы путешествовать в такой приятный день к Москве-реке. Мой брат Павел и моя невеста Лолита Диана с гувернантками ждут остальных, а я заглянул по делам к вашему управляющему. Так поехали кататься, мадемуазель?
– Нет, у меня неотложные дела, спасибо за приглашение. – Клер зашагала по аллее к прудам и павильону.
Гедимин, однако, не отстал. Он шел рядом, ведя лошадь в поводу.
– Ходят слухи, что его сиятельство граф – генерал Комаровский – вознамерился поймать здешнего убийцу, – молвил он. – Где он раньше был? Они, жандармы, вечно так. Считают, что все просто.
– Все очень непросто, Гедимин, – ответила Клер. – Мы с графом и герром Гамбсом вчера узнали страшные вещи.
– Сорока на хвосте принесла, что вы вскрыли могилу Карсавина в храме его греческого фетиша Актеона. Ну и как он там? Сгнил? – Гедимин усмехнулся. – Старое чучело рассыпалось в прах?
– Гедимин, а вы ведь его знали в детстве. Вы бывали у него в поместье в Горках? А в оранжерее? В Охотничий павильон вы ведь приходили ребенком. – Клер смотрела на своего прекрасного спутника.
– Отец нас водил в Охотничий павильон, там были все пьяны в лоск и распутны – и сам Карсавин, и его лакеи. В поместьях пьют, мадемуазель, потому что жизнь провинциальная скучна. – Гедимин вздохнул. – Я плохо помню те времена, все рассуждали о войне с французом, только и разговоров тогда было зимой и весной двенадцатого года. А потом пришел Бонапарт, и все изменилось… Мой брат Павел сбежал на войну из дома, я тоже рвался за ним. Мы до этого с братом никогда не разлучались. Все, что я помню из своего детства, так это то, что он всегда за меня заступался, защищал меня. И перед отцом тоже. Он был всем для меня. Он поддерживал и оберегал меня. Да и сейчас мы очень с ним близки. Брат – самое дорогое, что у меня есть в жизни. А тогда, в моем детстве… все, что я хотел и к чему стремился, это находится рядом с ним, а не с отцом – с моим любимым Полем, пусть и на войне с французом. Отец посадил меня под замок… Запер меня. Он страшился, что я тоже сбегу из дома. Он мне говорил, что, если меня убьют – это будет полной катастрофой.
– Но что-то из своего детства вы ведь помните, помимо отношений с братом и отцом, – осторожно заметила Клер.
– Мало чего. Яркие воспоминания совсем уж юных лет – как я играю на земляном полу. Земляной пол… я его ковыряю щепкой. – Гедимин усмехнулся. – Я спрашивал отца – что это? О чем мои воспоминания? А он говорил, что в те времена, когда я едва научился ходить, он служил в канцелярии главнокомандующего нашей армией на Дунае и в Валахии, и там матушка, сопровождавшая его в дальнем походе, меня и родила, умерев при родах. Но условия были столь спартанские, что штаб и ставка располагались в валашских хатах, полных блох, с земляными полами, потому что это край бедный и дикий. Это было при императоре Павле, земля ему пухом.
– Нам с графом Комаровским стало известно, что умер ваш родственник – последний кастелян Польши Черветинский-Рагайло. Газеты новость напечатали.
– Да? Я не читал. – Гедимин пожал плечами. – Надо брату сказать. После того как отец заболел, он ведет все наши дела. А насчет родственника… Мы ведь польский род. И при разделе Польши мой отец, тогда еще совсем молодой, выбрал службу при дворе Екатерины, он получил чин камергера двора. А бо́льшая часть рода, старшая ветвь, осталась в Австро-Венгрии.
– Известия о смерти вашего родственника получил в письме от знакомого чиновника стряпчий Петухов.
– И неудивительно, брат уже говорил вам с графом, что стряпчий помогал отцу в делах, давал советы, как общаться с казной, потому что имение наше расстроено, увы.
– Но вы поправите дела своей женитьбой, – улыбнулась Клер.
Гедимин усмехнулся:
– Жертва вечерняя, как в молитве, да? Была бы моя воля и удача, я бы выбрал себе иную спутницу жизни. Которая бы мне более подходила по складу характера, по взглядам на жизнь… Клер… Мадемуазель, а можно вас спросить о том, что я читал о вас в газетах?
– Да, конечно.
– Правда, что вы и ваша сестра, знаменитая писательница Мэри Шелли, – сторонницы так называемой свободной любви?
Клер ощутила румянец на щеках. Вот ты, малиновка, и снова попалась в тот старый силок… Интересно, что за смысл вкладывает красавец в свой нескромный вопрос?
– Мы с сестрой всегда были против того, что молодых людей принуждают к женитьбе, как вас – обстоятельства или желание семьи. Для женщин этот вопрос стоит особенно остро. Мы ратовали за то, чтобы женщины сами решали свою судьбу. И в любви тоже.
– И вы бунтовали в юности против условностей?
– Да. – Клер кивнула. – Читали, наверное, в тех же газетах, что мы с Мэри сбежали в шестнадцать лет из дома, как ваш брат Павел. С теми, кого сами любили.
– Посмели, решились. Вот это ценю! Это по мне. Я, как только вас увидел на том музыкальном вечере, сразу подумал, что вы особенная, не такая, как другие. Ну, иную женщину для себя такой человек, как лорд Байрон, и не выбрал бы.
– Другой вопрос, чем все это обернулось, – вздохнула Клер. – Шелли мертв, Байрон тоже… Мэри написала роман ужасов, а я нанялась в гувернантки в России. Гедимин, и все же я хочу вернуться к прежней теме. Арсений Карсавин… мы видели в его оранжерее дыбу и лавки для порки. Он водил знакомство с маркизом де Садом, исповедовал его идеи. Он ведь был жестоким человеком, как я это теперь понимаю. Его внебрачный сын князь Хрюнов… у него на руках отметины… шрамы от плети… Гедимин, если вы что-то помните, пожалуйста, скажите мне… то есть нам с графом Комаровским, потому что это крайне важно для расследова…