– Я отвечу вам, как сия метаморфоза со мной произошла. – Евграф Комаровский обращался вроде как к Юлии, но глядел при этом в глаза Клер. – Я уже обещал объясниться. Видимо, пора настала нам снова проявлять предельную искренность… мадемуазель Клер… мадам… Да, я находился в Париже в те времена – до революции это был очаровательный город: бесконечные балы, театры, праздники в Версале и Фонтенбло. Все порхали, как бабочки: наряжались, покупали красивые вещи, развлекались, путешествовали, вольнодумствовали за бокалом шампанского. Это была жизнь-праздник. А потом тот праздник закончился взятием Бастилии, народным бунтом. И пошла уже другая череда: расстрелы, казни, гильотина, гражданская война, убийства, изнасилования, грабежи, смерть, кровь… Я видел ту метаморфозу и дал себе слово, что никогда не допущу здесь, у нас дома, таких гибельных перемен. Умру – не допущу. Можете называть меня как угодно: царским псом, сатрапом, душителем свобод – мне наплевать на все оскорбления. Я делаю, что должен, и будь что будет.
– Судя по тому, что вы написали прошение о бессрочном отпуске и впереди ваша отставка, вам не все равно, граф. – Юлия Борисовна усмехнулась. – И есть человек, мнение которого вам крайне важно, что вы и доказываете нам так пылко сейчас. Клер, голубка, оставьте нас, пожалуйста. Я должна поговорить с графом о том, что давно уже назрело.
Клер отправилась к себе. Она была рада уйти – по его лицу она читала, в каком он состоянии после ее слов в экипаже. Но она сейчас не могла ничем ему помочь. Есть вещи, через которые настоящий мужчина должен проходить сам.
– У вас ничего не получится, Евграф Федотович. – Едва Клер ушла, Юлия Борисовна перешла на русский.
– Что у меня не получится?
– То, о чем вы мечтаете, чего жаждете, ради чего вы остались здесь и притворяетесь, будто заняты сугубо расследованием убийств. Вы никогда не получите Клер Клермонт. Я сделаю все, чтобы вы никогда ею не завладели. Вы вашим чудовищным приговором в суде отняли у меня человека, которого я страстно любила и с которым надеялась прожить остаток моих дней. Так я отниму у вас ту, кого страстно полюбили вы. Я употреблю все свое влияние, чтобы она никогда не ответила на ваше чувство.
– За что вы меня так ненавидите, мадам?
– За то, что вы обрекли на смерть Петра Каховского, который был для меня всем, моей любовью, моей вселенной. – Юлия Борисовна смотрела на огонь свечей. – Вы разрушили мое счастье, я уничтожу ваше, граф. Клер никогда не будет вам принадлежать. Она достойна счастья, а вы ничего ей дать не можете. Разве жандарм женится? – Она зло усмехнулась. – Нет. Тогда что вы можете предложить такой женщине, как Клер?
– Свою жизнь.
– А кому она нужна, ваша жизнь? – Юлия Борисовна уже снова издевалась. – И вообще, кто вы такой? Она была возлюбленной Байрона, подругой гения. Она стала матерью его ребенка. Они были как одно целое, связаны нерасторжимо, несмотря ни на что, ни на какие их столкновения. Знаете, что это такое в жизни женщины? Она никогда его не сможет забыть. И она постоянно сравнивает вас с ним. Вы в лице изменились, граф, вы сами этого боитесь… Да, она сравнивает вас обоих. Тот гений, поэт, который привлекал сердца и волновал умы, оставивший нам великолепные стихи, что переживут нас всех. Клер уже вошла в мировую историю, потому что ее любил и ненавидел Байрон, потому что сражался с ней за дочь, писал о ней в десятках своих писем, испытал с ней счастье и несчастье полной мерой. А кто такой вы – граф Комаровский? Бывший генерал-адъютант, царский охранник, сейчас командир какого-то там корпуса какой-то там внутренней стражи, созданной, чтобы подавлять бунты в империи. Вспомнят ли о вас потомки через двести лет? О Байроне будут помнить даже через тысячу, а о вас, генерал?
Евграф Комаровский повернулся к ней спиной и направился к выходу.
– Вы никогда, никогда не получите Клер Клермонт, генерал! – вдогонку бросила ему Юлия Борисовна. – Даже не мечтайте. На войне как на войне.
– Я с женщинами не воюю, мадам.
Юлия Борисовна пришла в комнату Клер, когда та, уже забравшись в постель, собиралась гасить свечу. Юлия в шлафроке с распущенными светлыми волосами, в шелковых ночных туфлях сама принесла ей на подносе стакан теплого молока с печеньем – как матушка дома в детстве в Англии.
– Клер, голубушка. – Юлия Борисовна поставила поднос на кровать и села рядом, обнимая подругу крепко, прижимаясь щекой к ее плечу. – Тяжелый был день, да? Все эти ужасы… не надо больше вам их видеть, моя хорошая. Бросьте все это, умоляю вас. Бросьте ради меня, вашего друга.
– Юлия, дело не в том, чтобы не видеть, все зашло так далеко, что я не могу уже бросить наше расследование даже ради вас. – Клер сама обняла свою хозяйку и подругу.
– Это из-за Комаровского вы? – спросила та тихо. – Клер, все напрасно. Пусть сейчас он ослеплен страстью, околдован вами, безрассуден. Но он не женится на вас. Он никогда не разведется. В России развод очень сложен, церковь откажет в расторжении брака. Да и потом сам царский адъютант и государственный вельможа – даже бывший не сможет себе позволить жениться на иностранке, английской гувернантке, не вычеркнув себя окончательно из круга, в котором он привык вращаться всю жизнь.
– Юлия, вы все неверно понимаете. Вы судите как женщина. Вы вообразили себе то, чего нет. Вы забываете, что меня пытался изнасиловать человек, который потом совершил убийство целой семьи. Оглянитесь вокруг – вы живете в Иславском словно в стеклянном пузыре. Но и он давно уже треснул – на меня напали в парке недалеко от вашего дома. Мы сейчас даже не можем позволить себе вернуть назад из Бронниц ваших детей, потому что убийца не пойман! Никто не может чувствовать себя сейчас защищенным, учитывая те ужасы, что творились в здешних местах годами. Это дело должно быть доведено до конца, а тайны раскрыты. И вы ложно истолковываете мое отношение к графу Комаровскому. Мы с ним союзники в поисках убийцы.
– Не обманывайте сами себя, голубушка. – Юлия еще крепче, жарче обняла Клер. – Ну зачем он вам? Вспомните, как хорошо нам было в Италии вдвоем, когда мы познакомились и сблизились. Я сразу прониклась к вам доверием, полюбила вас всем сердцем. Ваш сильный характер, Клер, ваши передовые взгляды, ваше свободолюбие, ваша семья философов и писателей, ваше пылкое сердце произвели на меня такое впечатление, что я решила – если вы станете воспитывать моих детей в своих идеалах свободы, то они вырастут людьми, которыми в будущем стану гордиться не только я, их мать, но и наше Отечество. Вы опередили свое время, Клер. Если граф Комаровский покорен вами, то и я вами покорена тоже. Но вы подумайте – мы с вами люди одного круга, одних убеждений и взглядов, мы едины во многом. Это он чужой! Он никогда не изменится, Клер. И он самый худший из них всех – он все прекрасно понимает, он умный человек и видит все убожество тирана, всю пагубность его политики репрессий. Но он из упрямства, благородства и ложного чувства долга продолжает ему служить. Он не пресмыкается, не льстит, не заискивает, он просто давит царских врагов. Если ему прикажут – он раздавит и меня…
– Нет, – сказала Клер.
– Да. Да! Поймите вы это. Здесь Россия, не Англия. И сделайте свой собственный добровольный выбор.
– Юлия, ради безопасности ваших детей, которых я люблю, как родных, я хочу… я должна найти убийцу. Найти правду.
– Хорошо. Но потом вы останетесь со мной? Или уйдете с Комаровским? – Юлия заглядывала ей в глаза, она уже плакала.
– Я останусь с вами и детьми, я ведь приехала в Россию, чтобы быть с вами, с вашей семьей, которая теперь мой единственный дом.
Юлия поцеловала ее порывисто, а Клер ладонью вытерла слезы с ее мокрых щек.
В Охотничьем павильоне, куда Евграф Комаровский вернулся уже поздней ночью, верный Вольдемар лишь глянул на него, мрачного и потерянного, и забормотал свое: «Ох горе-злосчастье! Опять! И чего она о себе воображает? Ишь ты, писательница – а чего она такого написала? Да не стоит она, мин херц, чтоб так из-за нее убиваться!»
На столе как обычно ждала почта – толстые пакеты, депеши, донесения. Евграф Комаровский сломал сургуч на одном пакете – перлюстрированная копия стихов Перси Биши Шелли, посвященных Клер, «К Констанции поющей». Они не издавались, но ходили по Европе в рукописных списках. Твой голос… огонь твоих касаний вмиг зажег мои ланиты… То сердце кровоточит, не забыть тех грез…
Если к Байрону Комаровский испытывал глухую тяжелую чисто мужскую ревность и неприязнь, то к Шелли, прочтя поэму до конца, ощутил чувство жалости – э, брат Перси, и ты туда же, оказывается, при живой-то жене… Такой же, как я… В одной лодке мы с тобой, но и ты уже покойник. А она… английская роза… Клара Малиновка… богиня… комета, привлекающая мужские сердца, оставляющая в небе яркий свет, что влечет и слепит. Прекрасная гибельная женщина-комета, перечеркивающая огненным шлейфом своим всю прежнюю мужскую жизнь…
Он любил сейчас Клер так сильно, что ничего другого просто уже не существовало.
Чувство любви не приносило радости, одну лишь боль – он ощущал, как оно не просто разрушает его самого, но обращает в прах то, что он после своего прошения об отпуске и отставке, после краха своей придворной карьеры видел в качестве панацеи и лекарства для себя – свой дом, семью, жену, детей…
Их тоже словно больше не существовало в его жизни. Они уходили все дальше… Оставалась только она… эта удивительная редкая обожаемая женщина, которую он хотел и любил так, что сердце было готово выпрыгнуть из его груди каждый раз, как он слышал ее голос или смотрел на нее. Клер царствовала в его мире, и он все больше ощущал себя в ее власти, сходил по ней с ума. Он остро жалел сейчас об одном: почему он не зацеловал ее всю с головы до ног прямо там, в карете, когда вытащил ее из воды, когда она лежала полунагая в его объятиях? Зачем он тогда отвез ее в Иславское, в это царство ужасов и тайн, а не забрал сразу навсегда себе – не увез в Москву, в Петербург, а потом за границу – в Италию, в Париж, на Мадейру? На райские заморские острова, на край света, где не было бы никого, кроме них двоих, и где бы он на коленях вымолил у нее любовь и счастье.