Юлия Борисовна подошла к Клер, демонстративно взяла ее под руку и, игнорируя Комаровского, сама подвела ее к Черветинскому-старшему и представила, пожелала ему здоровья. Черветинский поднял голову, глянул на дам с полным равнодушием. Худые старческие его пальцы крутили пуговицу на панталонах.
Гости вереницей подходили с приветствиями. Гедимин подал руку своей нареченной невесте Лолите-Диане и через весь зал повел ее к отцу. Маленькая двенадцатилетняя девочка в полосатой белой амазонке со шлейфом и он – высокий и красивый мужчина. Он единственный из гостей (кроме Комаровского) был не во фраке, а в своей черной бархатной венгерке и охотничьих сапогах.
И тут вдруг…
Антоний Черветинский резко вскинул голову. Он смотрел на приближающуюся Лолиту-Диану. Девочка семенила, гордо вскинув свою маленькую головку с подколотыми кудрявыми волосами под цилиндром.
Антоний Черветинский встал с кресла. Глаза его расширились, в них мелькнул ужас. Морщинистое лицо перекосила дикая гримаса. Он выбросил вперед руку, указывая на Лолиту-Диану – так в первое мгновение показалось Клер и…
– Темный!! – визгливо завопил Антоний Черветинский. – Темный! Ты здесь! Ты явился ко мне!!
Он тыкал в сторону замершей на середине зала девочки. А за ней – как потом вспоминала Клер – находилась целая группа мужчин: Евграф Комаровский, князь Хрюнов и Байбак-Ачкасов.
Гости ошеломленно затихли.
– Темный! – заорал Антоний Черветинский так, что в окнах зала дрогнули стекла. Он рванул рукой кружевное жабо, словно оно душило его. Лицо его стало багровым, и, хрипя, извергая слюну изо рта, он грохнулся навзничь, сильно ударившись затылком о паркет.
– О майн готт, у него новый удар! – закричал управляющий Гамбс и ринулся через весь зал к больному.
Все смешалось в зале, все засуетились. Гедимин и Павел подхватили отца на руки и понесли в гостиную, где уложили на диван. Гамбс кричал, чтобы открыли все окна. Старик хрипел.
– Он умирает, – объявил Гамбс Павлу. – Не за лекарем посылайте, а за священником.
– Я сам быстро съезжу, – вызвался Гедимин. – Отец… папа…
Он опустился возле дивана на колени, сжал руку умирающего отца и поднес ее к губам. Затем встал и поспешил вон. Клер видела в окно, как он проскакал на своей вороной лошади, на седле его болтались охотничьи сумки.
Гедимин не успел еще скрыться из виду, как Антоний Черветинский испустил дух.
– Отец! – Павел рыдал, как безутешный мальчишка.
Глаза Черветинскому ладонью закрыл Гамбс, наклонился, внимательно осматривая посинелое лицо мертвеца, он словно принюхивался.
Они все вышли из гостиной, оставив Павла наедине с покойником.
– Яд? – шепнул Евграф Комаровский Гамбсу. – Он отравлен?
– Нет. – Гамбс покачал головой. – Повторный удар, все классические признаки. И старик его не пережил. При отравлении иная картина. Я никаких признаков отравления не вижу. Но я заметил другое.
– Что? – все так же тихо спросил Комаровский.
– То же, что и вы. Его нечто смертельно напугало. Это и стало причиной удара. Слышали, что он кричал?
Евграф Комаровский оглядел зал – гости, перешептываясь и судача, в спешном порядке покидали Успенское. От дома отъезжали кареты и экипажи. Зал пустел на глазах. Комаровский заметил старика-лакея, который привел Черветинского к гостям. Он подозвал его, кивнул на буфетную, где можно было поговорить наедине.
Клер устремилась за ними.
Она снова была встревожена до глубины души.
Ей вспомнилось искаженное дикой гримасой лицо Черветинского, когда он кричал: «Темный!», тыча пальцем в двенадцатилетнюю Лолиту.
– Что же это такое? – думала Клер. – Конечно, мы все отрицаем суеверия, однако… С чем мы столкнулись только что? С болезненным предсмертным видением или же…
– Барину Черветинскому давно служишь, старик? – обратился Евграф Комаровский к согбенному лакею.
– Давненько. Усоп он, упокой господи его душу. – Лакей истово перекрестился и внезапно перекрестил и Комаровского, словно отгораживаясь от него – чур, чур, меня.
– Он точно умом тронулся после удара или притворялся? Он самостоятельно передвигаться мог? Из дома уходил?
– Уходил, ваше сиятельство, – зашептал лакей. – Хватимся – нет его, потом возвращается – в пыли, в грязи весь. Барин наш Павел Антонович строго приказал глядеть за ним, а кому глядеть, караулить? Дворовых нет, слуг в доме я да брат мой Тишка Хромой. Имение заложено, мужиков в деревне почти не осталось. Разорение, одним словом. Вы думаете, это он, старый барин, убивец? Мы тоже с Тишкой так кумекали частенько. Ну, когда со двора-то он пропадал. Темный им владел, ваше сиятельство, с тех самых пор как он вызвал его из ада своим богопротивным колдовством!
– Что ты несешь? – такого Комаровский не ожидал. – Каким еще колдовством?
Клер вся обратилась в слух. Это что-то новое… с чем они точно не сталкивались здесь.
– Черным греховным колдовством, ваше сиятельство, – забормотал лакей испуганно. – Яко библейский царь Саул возжелал наш старый барин запретного. Душа его по Темному тосковала. Раньше-то он за ним как нитка за иголкой – во всем ему потакал, все ему разрешал, советы его слушал. Что тут творилось, когда барчуки еще отроками были – сказать стыдно! Старший-то Павел от всего этого бедлама кромешного аж на войну с французом убежал. Гедимин за ним хотел, уговорено у них было с братом, они ведь завсегда вместе, неразлучны, дружны! Так барин Гедимина поймал и в подвале запер. Держал его там чуть ли не на цепи… Ох, потом вроде как простил или Темный ему велел милосердие проявить к сынку. А как убили Темного, дела нашего барина в тартарары покатились, разорился он, несмотря на завещание кумира своего – земли получил, а работать на них некому и продать не продашь – слава худая, не покупают. Он к Темному за советом обратился, призывал его из преисподней. Книг себе накупил колдовских, читал их – все эти годы колдовством занимался. Только дело-то сие черное небыстрое. А как вызвал он, наконец, этого дьявола себе и нам всем на горе, так и ум его не выдержал, помешался он после удара.
– Я не понимаю, скажи ты толком, старик, – попросил Комаровский. – Твой старый барин колдун был, что ли? Некромант?
– Самый что ни на есть черный колдун! Только некоторым дар сей от рождения дан, а он все в книгах вычитывал, как царь Саул библейский. И не выходило у него ничего. А в ту ночь, видно, вышло – да так, что он на весь дом заорал: Темный! Темный здесь! И удар его хватил со страха. Под лестницей мы его нашли у парадного – упал он оттуда.
– Антоний Черветинский упал с лестницы? Когда?
– Да я вам толкую – год назад, когда удар его хватил.
– Я слышал, его вроде покойный стряпчий Петухов обнаружил.
– Да все сбежались – мы с Тишкой и их благородия молодые господа и стряпчий, он в тот вечер как раз с бумагами приехал к ним, и его помощник, чиновник из Москвы. Мы все слышали, как барин в кабинете кричал не своим голосом – Темный здесь! Вызвал он его на нашу погибель своим колдовством и сам же и устрашился безмерно. Вы думаете, чего столько лет все тихо было, а потом вдруг страшные дела пошли опять? Да потому что Темного барин наш колдун с того света сюда назад призвал!
Евграф Комаровский посмотрел на Клер – вот и ответ на наш вопрос. Он нас с вами устраивает? Клер вздохнула. Однако ей было очень не по себе.
– Ладно, я тебя понял, старик. Как имя помощника стряпчего, того чиновника из Москвы, не помнишь?
– Не знаю, барин, они вместе в имение приехали. Их молодые господа приняли, Павел Антонович и раньше, до болезни старого барина, во все дела имения вникал. Толку-то от того только мало. Я ж говорю – разорение сплошное!
– Ты сегодня днем барина для выхода к гостям сам одевал, готовил?
– Собственноручно, ваше сиятельство. – Старый лакей поклонился. – Церемониал знаю досконально.
– Как он чувствовал себя? Ел, пил? Что конкретно?
Клер подумала – Комаровский все же не может сразу отмести версию отравления, несмотря на вердикт Гамбса, что такового нет.
– Ничего он не ел со вчерашнего обеда. А пил шоколад, я сам ему приготовил, как он любит, с перцем кайенским. Кухарка-то наша, дура, и понятия не имеет, как шоколад на французский манер варить. Барин в уборной долго сидел, облегчался на горшке, запорами он страдал. А я шоколад варил на спиртовке ему. Потом помыл его. Сам-то себя он уже не обихаживал.
– По-твоему, он сегодня в зале при гостях снова Темного увидел?
– Вы же сами слышали, ваше сиятельство. Испугался он до жути.
– Я видел, что к барину твоему девочка подошла, невеста нареченная вашего младшего господина.
– Может, оно, конечно, и так, только мы с Тишкой братом иное видели, ваше сиятельство.
– Что вы видели?
– А то, что он прямо на вас указывал, ваше сиятельство. – Старик-лакей остро смотрел на Комаровского. – Он на вас при всем честном народе пальцем показал, уж не прогневайтесь. И то мы все тайком гадаем здесь – ну, девок насильничали в полях… ну ладно, это, может, и не Темный-то… А вот как вы тут появились вдруг, так всю семью стряпчего и вырезали. Темный, он ведь любой облик может принять, кожу с человека он сдирает и на себя надевает, словно новое платье. Так что… уж не прогневайтесь, слухи-то теперь о вас в округе ползут дурные.
– Вот так они всегда. И бороться против дури их идиотской невозможно. И даже смерть человека не кладет домыслам вздорным предел.
Они оглянулись – в дверях буфетной стоял Павел Черветинский. Лицо его до сих пор было мокрым от слез, и он их не стыдился. Багровые струпья кожной коросты на лбу выглядели как проказа.
– Мишка, уйди с глаз моих, – бросил он старику-лакею. – Стыдно тебе в такой скорбный час распускать сплетни о моем покойном отце, твоем барине и благодетеле, но я тебя прощаю. Потому что давно понял – с такими, как вы, поделать ничего нельзя. Вас хоть кнутом бей, а вы будете на своем стоять, что отец мой колдун, что Арсения Карсавина он позвал, как царь Саул в Библии: «тяжко мне очень, поэтому и вызвал тебя, чтобы научил меня, что мне делать»