Топот копыт за спиной – ее лошадь, получив свободу, ускакала прочь, как и пони, словно чем-то напуганная.
Лолита присела в траву и, раздвигая низкие кусты руками, уже ползла. Клер, стараясь не шуметь, быстро преодолела разделяющее их расстояние – если бы девочка оглянулась, она бы увидела ее, но Лолиту привлекало что-то впереди – там, в кустах бузины…
Сдавленные всхлипы…
Стон боли…
Потом звук… словно удар… шлепок… Треск рвущейся ткани…
Лолита вскочила на ноги. Черные глаза ее впились в то, что она видела, а Клер все еще нет – кусты мешали.
Внезапно девочка дико, испуганно завизжала.
И на ее вопль кусты затрещали. Из них поднимался, являя себя им…
У Клер перехватило дыхание, и она тоже едва не закричала от страха.
Человек-зверь.
Туловище человека, а голова…
Актеон. Рогатый. Темный. Огромный.
Но в следующий миг Клер осознала, что это маска. Она видит маску из бересты. Серая кора, черные провалы глазниц, сухие ветки, воткнутые в маску в виде рогов, – они надломлены и болтаются, падая на плечи Человека-зверя.
У его ног распласталась в траве ничком женщина в задранном на голову темном ситцевом платье и располосованных нижних юбках. Голова ее буквально вдавлена в сырую землю, а голые ноги бесстыдно раскинуты.
И еще один предмет – нечто темное на ветках кустов, брошенное туда впопыхах, чтобы не запачкать в крови и земле.
Человек-зверь в рогатой берестяной маске оленя прыгнул, как тигр, схватил визжащую девочку, поднял в воздух. А она, болтая ногами, вцепилась судорожно обеими руками в его маску из бересты, крича все громче, царапая, сдирая ее с него…
– Отпусти ее! – крикнула Клер, сунула руку в свой ридикюль и…
Завязки! От скачки шнур ридикюля затянулся туго, Клер дергала его, стараясь открыть сумку и достать свой пистолет.
Лолита, продолжая кричать, сдернула с Человека-зверя берестяную маску…
Крик ее разом оборвался. Она потрясенно уставилась в лицо человека, который собирался ее убить.
Это был Гедимин.
Он схватил Лолиту за горло.
– Маленькая сссука… шпионка… я тебе сссто раз твердил, что подсматривать за мной не сссмей… Ах ты маленькая дрянннььь…
Его голос звучал глухо и… отчаянно. А красивое лицо кривилось в гримасе.
– Не смей ее трогать! – Клер изо всех сил дернула шнурок ридикюля, оборвала его, сумка ее открылась.
Но в этот миг Гедимин, прорычав чудовищное ругательство, отшвырнул свою невесту в сторону, с силой ударив ее о ствол березы.
Девочка упала, задыхаясь от сильной боли.
Гедимин стремительно бросился на Клер, а она выхватила свой пистолет и, не целясь…
Выстрел!
На белой сорочке Гедимина, справа, красное…
Фонтан крови ударил вверх!
Гедимин как подкошенный рухнул в траву, зажимая рану рукой и хрипя.
Клер обеими руками удерживала свой пистолет, прикидывая, сколько пуль в нем – она забыла. Однако была готова выстрелить снова.
Гедимин сделал усилие и приподнялся на одной руке, он смотрел на Клер, кровь текла сквозь его пальцы, марая белую сорочку и траву.
– Что ты наделала, сука английская?! Ты убила меня! Я умираю, – шипел он по-русски, его красивое лицо исказила боль.
– Ты не умереть. – Клер отвечала ему тоже по-русски, целясь в него, стараясь, чтобы и голос ее от великого волнения, и руки не дрожали. – Рана – грудь, не сердце. Ты сказать мне все сейчас. Правду. Я тебя перевязать и везти к лекарь. Ты не умирать. Правда – обмен твоя жизнь. Говорить французски – я понимать лучше, а девочка слышать, свидетель.
– Какая тебе правда нужна? – выкрикнул Гедимин по-французски.
– Почему ты насиловал, нападал, убивал? Ты же редкий красавец, любая женщина и так была бы рада принадлежать тебе! Или скажешь, Темный из могилы тебе приказал, ты слышал его голос?
– В моем случае Темный – это сифилис! Последний его рубеж! – выкрикнул Гедимин. – Когда я был еще юнцом, он заразил меня им. Заставлял меня пить вино из одного с ним бокала. Спаивал меня, мальчишку! Я сам не знаю, в какой момент я заразился, но это случилось. И вся жизнь моя пошла под откос. И сейчас никаких баб для меня уже нет и быть не может. Если бы только они увидели, что я представляю сейчас, каким я стал… То никто, никто, понимаешь? Никогда уже! От меня бы все шарахались в постели, но я не Карсавин, не Темный, тот сифилитик вообще не мог ничего, был не мужик, а я… я все еще могу и хочу… Да ты и сама, сука, убедилась там, у беседки, когда я… Нам помешали, иначе ты бы стала моей, как были полностью моими все те тупые коровы! Я дарил им наслаждение, я их брал, я заставлял их кричать в экстазе… Когда на меня накатывало… я как замок замыкался на ключ… Это был уже не я… Я так хотел… боже, как же я хотел, как я жаждал обладать, любить… Любить, понимаешь ты это?!
– Нет! Такой любви нет и быть не может!
– Такая любовь есть. Темный знал все о ней – о такой любви. И ты бы узнала… если бы осталась у беседки со мной, если бы нам не помешали… Я, когда тебя увидел на том вечере у рояля… я сразу тебя возжелал… А ты, дрянь… ты убила меня! О, как же мне больно! В грудь словно кол забили!
Он царапал траву, выл, как зверь, а кровь все текла. Он слабел прямо на глазах.
– А как же твой будущий брак с ней? – Клер кивнула на перепуганную Лолиту, которая успела уже немного оправиться от удара, сидела в траве и внимательно слушала, пристально наблюдая за ними.
– Это была целиком идея сначала отца, а потом брата. Брат Павел мечтал устроить мою жизнь, сделать меня богатым и счастливым… Он всегда хотел мне добра… Но через три года, когда маленькая богатая испанская дрянь подрастет, я превращусь уже в полного сифилитика, в развалину, в урода! Если сейчас мои язвы и гной видны, лишь когда я разденусь, то к ее брачному возрасту я весь покроюсь паршой, как Поль… Только это будет в сто раз хуже, страшнее. Я стану как прокаженный. Слышишь ты, оса? – Он обратился к Лолите. – Я бы никогда на тебе не женился! Думаешь, я не понимаю, чего ты от меня хотела уже сейчас, будучи маленькой развратной соплячкой-шпионкой? Может быть, я бы и развлекся с тобой… Но мужем твоим в церкви я бы не стал никогда.
– Ты хотел меня убить сейчас? За то, что я застала тебя с другой? – тоненьким детским голоском, но совсем как взрослая женщина спросила Лолита, поднимаясь на ноги.
И только тут Клер вспомнила о жертве! В горячке она даже не взглянула на несчастную изнасилованную.
Пятясь к кустам, держа Гедимина на прицеле, она посмотрела на ту, что лежала в траве. Женщина была жива! Она перевернулась на бок и дергала свои юбки, стараясь закрыть ноги, ее волосы, заплетенные в косу, уложенную короной на голове, были все в земле, платок сбился, платье разорвано.
– Как вы? – спросила Клер по-русски. – Вы ничего не бояться… Сказать мне – кто вы есть?
– Я… господи всемилостивый, стыд-то какой… я попадья! Жена священника церкви здешней Успения… Я от сестры из Заречья возвращалась, решила крюк срезать через этот лес по дороге… Шла, а меня как что-то вдруг толкнет сзади в спину, за волосы он меня и в чащу поволок, как зверь дикий… Снасильничал… Вы, барышня, не здешняя? Вы ради христа только никому не говорите, барышня! Стыд-то какой! – Попадья лихорадочно шептала все это, шаря по своей одежде, поправляя юбки, платок.
– Вы встать? Пытаться!
– Не могу встать, ноги не держат…
– Ты на нее напал в лесу, когда ехал за священником для отца. – Клер глянула на Гедимина. – Твой отец умер, а ты… Ты безумный! Сумасшедший! Ты насиловал женщин в округе! А Темный? Ты нападал в его маске – такой же, что у него в гробу! Но что случилось с ним самим тринадцать лет назад?
– Я его убил. Это я его убил, слышишь ты, английская сука! – Гедимин вскинул голову, синие глаза его сверкнули.
– Но ты был юнцом! Я не верю тебе!
– А ты поверь. Англичанка… что ты знаешь о нас, о нашей жизни здесь? О наших муках и слезах? О том, что я видел здесь с детства? Мой брат Поль пытался меня защищать, но что он мог? Он не выдержал всего этого, он сбежал на войну с Бонапартом тогда! Считал, если погибнет в бою, так будет лучше, чем… А меня мой родной отец посадил в подвал, чтобы и я тоже не сбежал к брату в полк. А потом он отдал меня Карсавину… Тому наскучили его лакеи да крепостные мужланы и девки. Он захотел меня – сына своего приятеля, который всю жизнь ему во всем потакал! Он пообещал отцу земли, деньги, крепостных рабов за меня, все, что тот только пожелает… Я был и тогда уже красив, и Темный полюбил меня всем сердцем – правда, на свой лад… В Охотничьем павильоне в ту ночь он напоил меня, пятнадцатилетнего мальчишку, шампанским, и когда я опьянел, он воспользовался этим. Я очнулся привязанный ремнями к стульям. А он бил меня без пощады. Гляди, англичанка, что он сделал со мной там!
Гедимин рванул на себе сорочку. Вся его грудь, плечи были в застарелых шрамах от ударов кнута и плети.
– Хочешь знать, как я орал там, как исходил слезами и кровью? А потом, когда муки мои достигли апогея, я… словно сила какая-то меня подняла вверх, словно крылья темные… Я порвал ремни. Я ударил его ногой. Я схватил со стола нож. Он прочел по моему лицу, что произойдет дальше. Голый, он выскочил из павильона и бросился от меня бежать по берегу пруда – как его поганый идол Актеон от собак. Я дал ему насладиться мифом, которым он грезил – побывать в шкуре загнанного Актеона, а потом догнал у статуи. Я убил его у ее подножия! Ты думаешь, я жалею об этом?! Нет! Повторись все снова – я бы опять его убил!
– А топор? – спросила Клер. Она была снова потрясена рассказом, теперь она поверила Гедимину. Но жалость… Жалость к этому порочному и несчастному созданию смешивалась с отвращением в ее смятенной душе.
– И топором тоже я его. – Гедимин охрип. – Он получил от меня сполна по заслугам. Он извивался, как червяк, когда я его резал и рубил. А потом издох у подножия своей собственной статуи.
– А его лакеи… вольноотпущенники… в лесу зимой? За что ты их убил, Гедимин?