Антоний пошел на обман. Ему помогал мой патрон-стряпчий. В валашской деревне они нашли бедную турецкую семью и тайно, за деньги купили там ребенка. Мальчику было три года. Антоний решил выдать его за Павла в случае, если тот скончается. Они ведь были, по сути, на театре военных действий, далеко от дома, от всех европейских столиц. Антоний полагал, что его вельможный родич кастелян никогда не узнает о подмене. Но Павел выжил. Антоний все равно решил подстраховаться – дети ведь часто болеют и умирают, оставить приемыша себе. На кону было такое состояние! Он сначала спрятал ребенка с помощью стряпчего, отослал его из ставки, объявив в письме родственникам и друзьям, что его жена родила ему младшего сына, а сама скончалась при родах. Так и появился в их семье Гедимин.
– Гедимин не родной сын Антония Черветинского? И не младший брат Павла? – не выдержала Клер.
– Он маленький синеглазый турок. Мой патрон мне потом говорил, что только его редкая экзотическая красота, тонкость черт позволила все эти годы скрывать, что они с Павлом, по сути, ровесники.
– А Павел знал, что Гедимин не его брат? – осторожно спросил Комаровский.
– Долгие годы нет, потому что Антоний и мой патрон хранили свою тайну крепко. Потом он узнал, но это ничего не изменило в его отношении к Гедимину.
Евграф Комаровский встал, с грохотом отставив стул, потом снова сел.
– Но этой тайне тридцать лет! – воскликнул он. – Почему, по вашему мнению, Гедимину потребовалось убить стряпчего именно сейчас, когда…
Клер глянула на Комаровкого: нет, Гедимин не убивал стряпчего и остальных… он говорил мне чистую правду…
– Я ничего не понимаю, – признался Комаровский.
– Я сейчас вам все объясняю, ваше сиятельство, – невозмутимым тоном юриста ответил чиновник Капустин. – Первое завещание кастеляна просуществовало неизменным восемь лет. Затем Антоний по приказу кастеляна повез обоих мальчиков – и Павла, и Гедимина – в Вену: кастелян хотел лично посмотреть на продолжателей рода Черветинских-Рагайло. Кожная болезнь Павла привела его в ужас. А он ведь был старший сын. И кастелян составил новое завещание. На этот раз он отписывал все свое имущество после смерти уже не Антонию Черветинскому, а Гедимину, который его просто очаровал своей красотой. По завещанию номер два именно Гедимин – тайный приемыш, обманом выданный за сына Антония, – становился наследником огромных богатств. Вы понимаете теперь, к чему я клоню?
– Да, теперь я начинаю понимать, – ответил Евграф Комаровский. – Однако…
– Подождите, ваше сиятельство, история еще не закончена. Когда началась война с Бонапартом, как рассказывал мне мой патрон, кастелян затеял с Антонием активную переписку. Вы знаете, что Польша в той войне возлагала определенные надежды на Наполеона, мечтая, что он вернет ей независимость. Кастелян требовал у Антония, чтобы тот… вспомнил свои национальные корни, скажем прямо – он склонял его к предательству. Он настаивал, Антоний колебался, выжидал… В тот момент Павел сбежал на войну и покрыл себя славой в боях, будучи совсем юным. Его наградили, про Антония и всех Черветинских вспомнили Кутузов и сам государь. Антоний ответил своему родственнику категорическим отказом, он остался верен русскому престолу. А кастелян в гневе объявил, что все связи между ними отныне оборваны и что он уничтожил завещание. И с 1812 года Антоний Черветинский так и считал, что этот вопрос закрыт, завещания не существует, кастелян оставит свое богатство не младшей ветви, а отпишет все дальним родственникам Радзивиллам и Понятовским. Он горевал, но… считал, что все потеряно безвозвратно. Он начал активно устраивать судьбу своих детей, не делая в этом различия между родным сыном и приемным.
– Он сделал различия, когда отдал Гедимина Арсению Карсавину, не пожалев мальчика, – горько заметила Клер, обращаясь к Комаровскому.
Но проницательный Капустин тоже понял ее.
– Я знаю эту давнюю печальную историю с Карсавиным от моего патрона. Да, здесь жалость отсутствовала. Однако Антоний, дела которого после войны совершенно расстроились, активно подыскивал Гедимину богатую невесту и нашел такую в лице юной дочери гофмейстера Кошелева, полуиспанки, наследницы тоже приличного состояния, хотя с богатствами кастеляна оно не шло ни в какое сравнение. Их сговорили. Но год назад Гедимин вдруг объявил, что он хочет расторгнуть сговор и на дочке гофмейстера не женится. Мы с моим патроном в тот памятный вечер как раз приехали к ним в Успенское – с бумагами насчет этого брака. Опекуны девочки выдвигали ряд условий и назначали срок свадьбы. Антоний Черветинский и его сыновья спорили в кабинете – потом там остался с отцом Гедимин, пригласили стряпчего. Позже он мне сказал, что Гедимин был резок и груб с отцом, требовал расторгнуть помолвку, Антоний же в припадке ярости назвал его неблагодарной турецкой свиньей. В ярости он крикнул Гедимину, что он ему не родной сын. Это слышал и Павел… Потом они там в кабинете снова остались вместе, а мы со стряпчим решили уехать, потому что скандал все не утихал. Юридические вопросы в такой обстановке не решают, сами понимаете. А затем мы услышали крики… Антоний истошно вопил: «Темный! Темный здесь!» Крики доносились уже не из кабинета, а с лестницы. Когда мы со стряпчим прибежали, то увидели, что Антоний лежит внизу, он упал с лестницы, и рядом с ним Гедимин и Павел. Павел пытался его поднять, а Гедимин просто стоял и смотрел.
Клер слушала Капустина: все складывается, да… За исключением самого главного. Не Гедимин убил стряпчего и его семью. Хотя Капустин уверен в обратном.
– Вы увидели Антония уже на полу? – уточнил Евграф Комаровский.
– Возле ступеней лестницы, внизу. Он лежал и хрипел. Он сильно расшибся, но был жив. Я сразу понял – у него апоплексический удар. Мой тесть умер подобным образом. Но Антоний выжил, хотя ум его пострадал и дееспособность тоже. Весь следующий год мой патрон уже не вел дела лично с ним, а только с Павлом. А затем произошло то важное событие, о котором я написал патрону, узнав это от своих партнеров в Европе.
– О том, что престарелый кастелян скончался в Баден-Бадене?
– Совершенно верно, ваше сиятельство. Но пока мое письмо с вырезками из газет в подтверждение шло из Москвы, патрон сам прислал ко мне нарочного – он уже получил эти известия и очень важные сведения.
– Какие?
– У него был свой собственный источник в окружении кастеляна в Баден-Бадене, кто-то из слуг или приживалов, и тот проинформировал, что то второе завещание на самом деле не было уничтожено. Все эти годы оно так и хранилось в секрете – кастелян так ненавидел Радзивиллов и Понятовских, что не желал оставлять имущество им, своим вечным соперникам. Несмотря на политические распри, ссоры, угрозы все оборвать – связи остались, ведь узы рода очень сильны. По завещанию именно Гедимин получал все.
– А Павел? – снова спросил Евграф Комаровский. – Он знал, что его брат – пусть неродной – получает такие богатства?
– Нет. Потому что официальное уведомление о наследстве от душеприказчиков кастеляна было послано именно Гедимину, на его имя. А копию уведомления получил мой патрон, он сам мне этом написал. Он хранил ее у себя среди бумаг. И я хотел бы спросить ваше сиятельство – во время обыска в его доме вы нашли копию уведомления?
– Нет. Только ваше письмо.
– Вот и ответ на все ваши вопросы и сомнения. Уведомление пропало. Его мог забрать лишь один человек, имя которого там упоминалось: Гедимин. Посудите сами, разве он мог оставить в живых такого свидетеля, как стряпчий, знавший самую главную его тайну, которая внезапно стала стоить миллион золотом – то, что он никакой не Черветинский, а всего лишь приемный сын и не может ничего наследовать кастеляну даже по его завещанию, потому что там он именовался сыном Антония, кровным родственником и продолжателем славного рода. Да, эту тайну также знал и Павел. И меня в нее посвятили. Но Гедимин с детства любил и уважал брата, он бы никогда не поднял руку на него. Обо мне он, к счастью, не знал. А стряпчий… он был просто судейский чиновник… И там, в доме ночью, находились еще и живые свидетели – дочка и кухарка, которые видели Гедимина.
Они молчали. Клер хотела было сказать: «Гедимин не убивал их, он мне поклялся!» Но она промолчала.
Она смотрела в окно, которое было открыто. На ветке жасминового куста сидела маленькая красногрудая птичка. Малиновка. Глазками-бусинками она остро глядела на Клер, словно призывая к чему-то.
– Когда я только узнал о зверском убийстве стряпчего, я имел на подозрении совсем другого человека, – сказал внезапно чиновник Капустин. – Потому что именно от его действий все последние дни перед убийством я сам предостерегал Луку Лукича, призывая его к осторожности и осмотрительности. Гедимин же все эти годы рос на наших глазах именно как член семьи Черветинских… И он сам много страдал в детстве и юности. А вина за его страдания лежит не только на Карсавине, но и на Антонии… Но когда я услышал, что, кроме убийства стряпчего, его дочери Аглаи и кухарки, Гедимин нападал и насиловал женщин и даже собирался убить свою малолетнюю нареченную невесту, последние мои сомнения отпали. И я теперь считаю, что вы на правильном пути. Вы поймали виновного.
– Но сначала вы так не считали? – спросил Евграф Комаровский. – Это связано со второй тайной стряпчего, я вас правильно понял?
– Да.
Клер, слушая их, смотрела на красногрудую птичку в окне. Малиновка перескочила с ветки на ветку, потом перелетела на створку открытого окна. И вдруг…
Малиновка вспорхнула и взмыла в закатное небо.
Как тогда, у беседки…
Когда ее напугал Человек-зверь.
– Мы с мадемуазель Клер хотели бы услышать и другую тайну стряпчего, – объявил Евграф Комаровский.
– Но… это был секрет, так сказать, судейский, юридический, он касался дел очень личных. Это конфиденциальные сведения.
– Расследование продолжается. Я, как должностное официальное лицо, обязан знать всю информацию по делу. Даже сугубо конфиденциальную.