Они все молчали. Сведения были столь важны и весомы, что все теперь выглядело словно в ином свете.
Евграф Комаровский поднялся. Взял со стола перо и лист бумаги.
– Мсье Капустин, я просил бы вас задержаться на несколько дней в Одинцовском уезде. Сейчас уже скоро вечер, надо устроить вас на ночлег. Идите по берегу пруда до аллеи к барскому дому – я напишу записку управляющему Гамбсу, он наверняка вернулся из фармации. Он вас устроит с комфортом – отвезет на постоялый двор в гостиницу, оплату и полный пансион, стол, все расходы, я беру на себя. – Комаровский, наклонившись, быстро написал записку.
– Что вы, что вы, ваше сиятельство! Так любезно с вашей стороны. Конечно задержусь. О чем речь? Рад был вам услужить и помочь!
Комаровский вручил ему записку, а появившийся с кухни Вольдемар показал, как берегом пруда дойти до аллеи и дома.
– Мы должны немедленно поехать к Хрюнову, – выпалила взволнованно Клер. – Эта его фраза о другом человеке… Евграф Федоттчч, я не могу этого объяснить словами, но я чувствую, что мы… что мы нашли с вами убийцу стряпчего и Аглаи! Я понимаю эту фразу о другом, как никто… И пусть в реальности он не сын Темного, но по духу он и есть то его земное воплощение, о котором все здесь только и говорят!
Евграф Комаровский выслушал ее, затем приказал Вольдемару:
– Седлай свою клячу и пулей в присутствие в Одинцово. Пусть пришлют на Николину Гору отряд стражников для обыска княжеского поместья. А мы с мадемуазель Клер сейчас прямо туда. Сын Темного Хрюнов или нет, но правду об убийстве стряпчего… о его гнусной кровавой инсценировке я от него получу еще до захода солнца.
Они вышли с Клер на улицу.
Но внезапно…
Из-за кустов со стороны проезжей дороги послышался стук колес, шум, и к Охотничьему павильону подкатило старое рассохшееся ландо.
В нем сидел Хасбулат Байбак-Ачкасов, одетый на этот раз в модный синий повседневный фрак, панталоны, пестрый жилет и кружевное жабо. Рядом с ним в своем кудлатом пудреном парике и платье с фижмами восседала верная служанка Плакса. На плечи она набросила свалявшуюся белую кавказскую бурку.
Байбак-Ачкасов выскочил из ландо.
– Я к тебе, граф. И вот по какому делу! – крикнул он петушиным фальцетом.
Клер увидела под мышкой у него ящик с дуэльными пистолетами.
На бледном лице Байбака-Ачкасова были налеплены аж три мушки. Что на языке причудливого века минувшего означало: берегись! Я страшен в гневе!
Евграф Комаровский едва не плюнул с досады. Как не вовремя!
Глава 34Сатисфакция
– Я к твоим услугам завтра. Утром на рассвете, – объявил Евграф Комаровский.
– Ты сказал в любое время, граф. Я и часа ждать более не могу! Сегодня! К барьеру! Стреляться! У нас на Кавказе традиция хоронить врагов до заката солнца. – Хасбулат Байбак-Ачкасов глянул на Клер соколом и расправил свои узкие плечи. – А ты что, уже на попятный, граф?
– У меня срочное важное дело. А завтра утром мы вернем с тобой часть замечательных традиций. Я имею в виду сатисфакцию.
– Три года назад ты тоже кормил свет подобными отговорками, когда тебя вызвал тот господин… запамятовал его имя. – Байбак-Ачкасов усмехнулся. – Все ждали вашей дуэли, но она так и не случилась. Говорят, тебе приказал отступиться сам покойный государь. Но кто поверил тому анекдоту? Над тобой потешались в свете, граф Комаровский. Ты стал всеобщим посмешищем. Ты желаешь, чтобы я рассказал всем, что ты снова увильнул от сатисфакции?
– Можешь врать что хочешь. Я сказал – завтра. Сейчас мы с мадемуазель должны срочно уехать по неотложному делу.
– По делу? – Байбак-Ачкасов усмехнулся капризным ртом, мушки на его лице зашевелились, отлепляясь от вспотевшей кожи. – С мадемуазель Клер? На ночь глядя?
– Пойдем, – сразу сказал ему Евграф Комаровский. – ежели тебе так не терпится умереть. Туда, на тот берег пруда, пока еще светло. Вольдемар, уведи мадемуазель Клер в павильон, – обернулся он к денщику. – И принеси мои пистолеты.
– Я привез свои пистолеты. – Байбак-Ачкасов показал ему инкрустированный слоновой костью ящик. – Ты сказал граф, выбор за мной. Я доверяю только своему оружию.
– Как пожелаешь. Идем. – Евграф Комаровский первый зашагал по берегу пруда к развалинам статуи.
Байбак-Ачкасов не поспевал за ним. Старая Плакса осталась возле Клер и Вольдемара. Тот сначала было попытался увести Клер в павильон, но, заметив ее взгляд, сразу отступил. Старуха внимательно наблюдала, как противники шествуют к месту дуэли.
Клер ощутила, как всю ее опять сковал внезапный ледяной холод, обернувшийся сразу горячим жаром. А затем пришла дрожь. В панике она смотрела, как они идут к развалинам статуи Актеона на фоне закатного стремительно темнеющего неба. Багровая полоска на горизонте… Солнце умирало… Клер ощутила, что не вынесет, если… о, если только он… Она не чувствовал так себя, даже когда получила известие о смерти Байрона в Миссолонгах…
– Бог милостив, авось и на этот раз обойдется, – словно прочтя все по ее испуганному лицу, обратился к ней Вольдемар. Он был важен и серьезен и сразу перешел на немецкий. – Сколько уж было дуэлей у мин херца! С младых годов все дрался. И на шпагах, и на саблях, и стрелялся. Только не подумайте – другие вертопрахи все из-за амуров, а он из-за политики! Когда еще был флигель-адъютантом Великого князя Константина, и потом когда генерал-адъютантом государя… За честь царскую вступался. Им же нельзя самим. А про ту сатисфакцию врет этот басурманин! Мин херц и царя бы не послушал, когда тот ему Петропавловкой грозил за дуэль, встал бы к барьеру под пули. Только царь-то перед самой дуэлью к графу тайком сам домой приехал, плакал, выпимши он был, жаловался – а если что, не дай бог с тобой, Евграф, друг мой верный, как я один? Я, мол, стар и болен, не ровен час… На кого государство мне оставить? Преемника нет, все как волки друг другу… Мин херц только тогда отступился, пожалел государя. И натерпелся такого потом – все его как медведя травили, насмехались. Ну а сейчас-то… бог милостив, мамзель! Я вот помолюсь в кустах втихаря, чтобы мин херц не видел. Хотя пуля-то она дура… Ох, горе-злосчастье!
А на том берегу дуэлянты встали друг напротив друга. Байбак-Ачкасов открыл ящик с пистолетами и взял один, а второй протянул Комаровскому. Тот забрал пистолет.
– Он заряжен, – объявил Байбак-Ачкасов. – Можешь быть в том уверен, граф. Я сам заряжал оба.
Комаровский не стал проверять пистолет.
– Где же твои секунданты? – спросил он.
– Не нашел никого. Хотел Павла Черветинского взять секундантом, так ему не до меня, он своих мертвецов еще не похоронил – брата с отцом. Прислал отказ на мою записку. У тебя тоже нет секундантов, граф. Вот служили оба мы с тобой царю и престолу верой и правдой, а друзей не завели на службе царской. – Байбак-Ачкасов дунул залихватски в дуло пистолета своего. – Начнем?
Они медленно расходились в разные стороны, отсчитывая шаги.
Клер смотрела, как они встают, поворачиваясь лицом друг к другу. Два силуэта на фоне неба, где багровела узкая полоска горизонта и воцарялась тьма.
Выстрел! Выстрел! Они прозвучали почти одновременно.
Байбак-Ачкасов тщательно прицелился – пуля срезала ветку с кустов в паре дюймов от головы Комаровского. А Комаровский, подняв руку с пистолетом, выстрелил в воздух.
– Не сметь меня унижать своим благородством! – взвизгнул Байбак-Ачкасов. – Значит, и в этом я не ровня тебе, граф?
– Мин херц в туз с семи саженей попадает, – шепнул испуганной Клер Вольдемар. – А на дуэлях с дураками этими, петухами, он когда в воздух палит, ну а если в гневе – в ногу целит всегда или в руку, чтоб ранить легко. Убил-то немногих, слава богу! А этот басурманин прямо в голову ему метит!
Кто-то сзади дернул Клер за юбку ее желтого платья. Она оглянулась – старая Плакса, про которую они забыли. Легкая чадра ее была откинута на плечо, парик сидел на голове, как шапка, сморщенный рот, лишенный языка, растягивался в ухмылке. Она шипела злобно, торжествующе, что-то сжимая в стиснутом кулаке. А потом резко открыла кулак и…
Клер увидела на ее смуглой ладони флакон венецианского стекла с выгравированным на нем черепом и костями. Яд!
Плакса ткнула флаконом в сторону дуэлянтов, потом жестами показала, как заряжают пистолет, и чиркнула по своей щеке острым ногтем, потрясая флаконом и торжествующе хохоча.
Клер все поняла. Пули в пистолете ее господина были отравлены! Даже легкая рана, царапина грозила смертью. Вольдемар таращился на немую старуху-отравительницу. Наконец и до него дошло.
– Ах ты, гнилая колода! – взревел он и бросился на Плаксу.
Но та увернулась, подхватила свои фижмы, юбки и резво для своих лет бросилась по берегу пруда к дуэлянтам, ухая, как сова, и хохоча, словно гиена. Клер пронзительно закричала:
– У него пули отравлены!!!
Ее крик прозвучал вместе с выстрелом Байбака-Ачкасова, он целил в живот Комаровскому, но от вопля Клер его рука дрогнула, и… он промахнулся!
Евграф Комаровский поднял свой пистолет. Он смотрел на противника.
– Убейте его, мин херц! – кричал Вольдемар. – Гады, они пули в своем пистолете отравили!
Комаровский медлил, он держал Байбака-Ачкасова на прицеле. Тот выпрямился, потом сник, сделал шаг назад. У него было такое лицо, словно он вот-вот повернется спиной и… Но последним титаническим усилием гордости он остался стоять под дулом пистолета.
Все дальнейшее случилось одновременно – Комаровский резко вздернул руку вверх, снова выстрелив в воздух. А Байбак-Ачкасов как подкошенный рухнул в траву.
Клер и Вольдемар бросились к нему. Подошел и Комаровский, пистолет он швырнул на землю.
Байбак-Ачкасов лежал на спине, широко разбросав руки и ноги. Над ним было огромное, бесконечное небо… Сквозь закатные тучи глядел на него сурово почти легендарный предок Хоттаб ибн Абдурахман, которого в аулах у горы Тембуломсты все называли просто – старик Хоттабыч. Затем видение сменило личину и обернулось Государем-Самодержцем, и Байбак-Ачкасов с сердечным трепетом ощутил, как взор его застилают слезы благоговения: