Она пошла к воротам и вновь увидела того стройного человека лет сорока, которого видела сегодня несколько раз — и во Дворце спорта, и на площади, впервые встреченного в одну из самых страшных минут жизни, на подходе к моргу. Это был, как кто-то пояснил ей, известный следователь из Москвы по фамилии Турецкий, которому было
поручено вести это дело Генеральной прокуратурой и по личному распоряжению Президента. Впрочем, ей было ни до кого и ни до чего. Следователь так следователь...
Но вот она поравнялась с могилой отца и, задержав шаг, приблизилась к ограде. И тут словно знакомая незримая волна коснулась ее. Она быстро обернулась: Клемешев молча стоял рядом и смотрел на нее. Смотрел точно так же, как в тот зимний день, с теплой грустью и состраданием. Но теперь эта близость его присутствия вызвала в ней неудержимую дрожь мстительной ненависти и отвращения. Он молчал и как будто ждал каких-то ее слов.
— Ну, вот и все, — сказал он своим глубоким и волнующе-низким голосом, с какой-то усталой опустошенностью и удовлетворением, как будто по завершении тяжкого труда.
И она не поняла, что означали эти слова и что вложил он в них. Что теперь больше нет его врага и соперника? Или что конец теперь их движению, их «Гражданскому действию»? Или просто этими словами он невольно признался, что, наконец, добился того, чего хотел...
И как только посмел он приблизиться к ней! И где — здесь? И что хотел он выразить или внушить ей — вездесущий, внутренне спокойный, как сама смерть, которой будто веяло от него?
Ничего не сказав, она быстро повернулась и пошла вслед за людьми, смешалась с ними. А его слова «Ну, вот и все...» все время были с ней и звучали где-то рядом, и минутами казалось — достаточно проникнуть в их смысл, и откроется, объяснится.
И снова неподалеку оказался этот московский следователь Турецкий, который как будто, никуда не глядя, примечал все, рассеянно скользя глазами вокруг. Он смотрел на нее, и на Клемешева, и на тех, что шли к кладбищенским воротам, многие плача. А она в этот день не проронила ни слезинки.
Квартира Русакова была опечатана, и проникнуть в нее было невозможно, и за его дверью остался и компьютер, и материалы движения, и многие документы. Но незадолго до случившегося, около двух месяцев назад, он, словно предвидя дальнейшее, отдал ей на хранение подлинники важнейших бумаг: регистрационное удостоверение их движения, устав, дубликат печати и свои теоретические разработки, которые должны были лечь в основу его будущей докторской диссертации, до которой, как он думал, еще жить и жить...
После поминок, которые устроили в штаб-квартире движения, в одном обширном подвале на окраине, ее привезли домой и оставили одну. Несколько женщин, сподвижниц по работе в «Гражданском действии», хотели остаться с ней, но Наташа решительно воспротивилась. Эту ночь, не в пример предыдущим, она, как ни странно, крепко спала и проснулась на рассвете с ясной головой и непреклонным решением сделать все, чтобы если и не заменить Русакова, то, по крайней мере, с головой окунуться в работу движения, чтобы не заглохло оно, не сошло на нет без своего создателя и идейного вождя.
Она достала из секретера несколько толстых папок: его проблемные разработки, аналитические записки и впервые заглянула туда. И первое, что увидела, был конверт, надписанный его рукой, — письмо ей. Она распечатала его.
«Наташка!
Если ты вскроешь этот конверт и в твоих руках окажется этот листок, это будет означать, что меня уже нет. Я знал и не сомневался, что ты никогда не откроешь эти папки без моего позволения, а если это случилось, значит, то, о чем я говорю, уже произошло. Так что считай это моим маленьким завещанием.
Здесь, в первой папке, в сером конверте, подробные инструкции — как быть с движением, как распределить силы, на чем сосредоточить внимание. Я
знаю, ты многому научилась за эти годы, а значит, легко сообразишь, что к чему.
Откуда вдруг, спросишь ты, на меня нашел этот стих — завещание и прочее?.. Не хотел волновать, но третий месяц вокруг меня какая-то кутерьма, слежка, ночные звонки... Откуда ветер дует, даже не столько догадываюсь, сколько знаю, только вот доказать не могу. Я не юрист и не следователь. Сначала те, кто звонили, просто предлагали свернуть движение и убраться из города. Потом начали угрожать расправой.
Вероятно, эта слежка ведется уже давным-давно, потому что эти люди откуда-то знают не только о нас с тобой, но и о твоей жизни еще до начала наших с тобой отношений. То, что они говорят, — подло и гнусно, и я не верю ни одному слову, потому что знаю тебя, как никто.
Несколько месяцев назад, в ноябре прошлого года, мне стало известно, что в городе существует и действует глубоко законспирированная неформальная подпольная тайная организация, в которую вошли так называемые «сливки» высшего степногорского общества: первые чиновники, руководители городских ведомств, денежные воротилы и «крестные отцы» здешних бандитов, в общем, такой закрытый клуб олигархов, криминалитета и бюрократов, не имеющий организационной структуры, но объединенный общими политико-финансовыми и деловыми интересами. В общем — мафия. Не мифическая, а сугубо реальная.
Мы сами не сможем докопаться до их мозгового центра. Теперь мне это понятно, потому что эти преследования и звонки начались сразу же, как только я попытался что-то выяснить и разузнать поподробнее. Это-то, по моему мнению, и подтверждает, что такая организация не миф и не плод чьей-то праздной фантазии.
Я понимаю, какому риску подвергаю тебя, привлекая к решению этой проблемы. Наверное, я не должен делать этого, но выхода у меня нет. Легко допустить, что в наше движение проникли люди «с того берега». Вот почему я могу сообщить об этом только тебе. Как бы то ни было, мы заложили прочный фундамент, наше движение разрослось, пустило корни. Мы страшно мешаем им, потому что открываем людям глаза на их тайную и явную деятельность и, когда берем под обстрел какие-то заметные фигуры, на самом деле бьем по их подпольной цитадели.
Не сомневаюсь, что в скором времени будет предпринята серьезная провокационная акция с целью опорочить и дискредитировать «Гражданское действие», парализовать его деятельность и вывести за рамки политического поля региона.
Основной катализатор тут — выборы, на которых наверняка схватятся самые разные фигуры и группировки, возможно, и входящие в эту самую криминально-номенклатурную шарашку. Неизбежно встанет вопрос уже не о разделе или переделе власти, а о монопольном обладании всеми рычагами жизни.
В общем, делай выводы, ищи нужных людей... Замысел наших противников должен быть разоблачен и сорван. Это имеет значение не только для нашей локальной ситуации,, но и для России в целом. Более подробные сведения найдешь во второй папке.
Жаль, конечно, если они выполнят свои обещания и сумеют выключить меня из борьбы. А время не ждет. Мы на пороге захвата страны объединенным отрядом из коррумпированных чиновников, олигархов, послушных им «силовиков» и криминальной «братвы». Сегодня им выгодно действовать сообща, и они понимают это. По крайней мере, у меня есть точные данные, что они, исходя из своих договоренностей и установленных квот, распределяют между собой денежные поступления из центра, бюджетные средства региона, прибыль предприятий, целевые инвестиции из субсидий Международного валютного фонда, то есть те самые деньги,
из которых должны выплачиваться государственные долги и погашаться задолженности зарплаты, стипендии, пенсии и социальные пособия.
Смешно думать, что столь масштабные аферы, — а это миллиарды и триллионы — осуществляются в святом неведении нашего почтенного губернатора, популярного мэра, руководителей финансового ведомства, представителя Президента и других господ соответствующего уровня. И точно так же смешно было бы полагать, будто бы все эти здешние периферийные махинации не известны в Москве, а может быть, даже в значительной мере и инициируются оттуда.
Насколько хватало сил, я пытался разъяснять это людям, открывать им глаза на происходящее, выявлять тайную механику этого тотального процесса ограбления. Понятное дело, прощать мне этого никто не собирается, вот поэтому я и написал тебе это письмо.
Вот, собственно, и все. Наша встреча и моя жизнь с тобой были самым дорогим и счастливым, что подарила мне судьба. Я знаю, ты сможешь выстоять, сможешь продолжить мое дело, наше дело.
Прошу тебя быть осмотрительной. Береги себя. Обнимаю.
Прощай.
Твой В. Р.».
Это одинаково страшное и важное письмо, пришедшее будто уже из другого измерения, было написано три месяца назад. И оно многое объяснило и открыло многое.
И она поняла, что нужно делать и с чего начинать.
47
В тот же вечер Наташа позвонила по автомату одному из ближайших соратников Русакова по движению и попросила срочно раздобыть координаты того московского следователя, который прибыл из столицы для расследования этого дела. А еще через час у Турецкого зазвонил телефон, и он услышал далекий, встревоженный и чуть глуховатый от волнения женский голос.
— Я и так собирался встретиться с вами, — сказал Александр Борисович, узнав, кто говорит. — Но... немного погодя.
— Время не ждет, — сказала она. — Я звоню вам не из дома, из случайного автомата. Я видела вас на похоронах. Мои друзья слышали ваше выступление по телевизору. Почему-то мне кажется, что вам можно доверять. Скорее всего, за мной тоже следят, как следили и за ним. Вполне вероятно, что и мои телефонные разговоры для кого-то не секрет. Мы должны поговорить как можно быстрее, причем в таком месте, чтобы нас не увидели и не заметили вместе.
— Увы, — сказал он, — мы должны быть реалистами. Теперь это уже почти невозможно. Если кто- то установил профессиональное наблюдение, нам вряд ли удастся уединиться незамеченными. И потом, я еще слишком плохо знаю ваш город.