— Ну да, — сказал Турецкий. — Тут ведь всем игрокам требуются нервы покрепче, чем в покере. Между тем сбор подписей в его пользу на предмет выдвижения идет полным ходом, причем, заметьте, преподносится это как инициатива снизу, как стихийное волеизъявление будущих избирателей.
— Еще бы, — сказал Золотов. — И ведь самое смешное, что теперь уже и правда не разберешь, где и когда человек ставит свою подпись в его поддержку, купившись на все те номера, о которых мы знаем, то есть добросовестно заблуждаясь, а где эти подписи куплены в полном смысле слова — за деньги, за водку и так далее... Мы получаем сигналы: по области, по небольшим городкам и даже сельским населенным пунктам уже кочуют бригады агитаторов, ведут, так сказать, разъяснительную работу среди населения, приезжают, разворачивают торговые точки. Заметьте, очень приличные товары по очень умеренным ценам — одежда, школьные тетрадки, лекарства, косметика и галантерея, ну и колбаска, естественно, не говоря уж о пиве с водкой. Неплохо ведь? Не то добрая фея, не то Дед Мороз... Кто, откуда? Ответ один — от Клемешева. Так сказать, фиксация, закрепление в подкорке. Умно, хитро и точно. И ведь больше ничего не надо. Мы, конечно, проверили, что там за коробейники, — все легально, придраться не к чему, понимаете? И кстати, еще один, весьма знаменательный факт: хоть и торгуют они по бросовым ценам, то есть режут под корень всех тамошних конкурентов, — всюду полнейшая тишина, ни «наездов», ни разборок, тишь да гладь!
— Да-а, — протянул Грязнов, — пашет глубоко, дураком не назовешь... И если завтра, предположим, мы сумеем схватить его за хвост, наш народ еще, чего доброго, кинется с кольем да дубьем отбивать доброхота. Еще жертвой режима объявят. Вот ведь смехотура!
— По всему видно, человек с размахом, — сказал Коренев. — Такую бы башку да на добрые плечи... Ведь обычно как? Мелькает человечек, крутится, выбивается наверх, а за ним непременно шум, непременно вонь, слухи, сплетни, разные связи... То там прокололся, то здесь наследил... Сотрешь пыльцу с ярких крылышек — и тако-ое проступит!. А ведь за этим-то — ничего! Ни сигналов, ни слухов, никакого, так сказать, резонанса.
— Ну уж прямо-таки никакого? — не поверил Турецкий. — Это просто у вас тут то ли прошляпили, то ли сознательно глаза отводили. А скорей всего, он кому-то очень хорошо проплачивал и объяснял, чтоб смотрели сквозь пальцы.
— Может быть, — кивнул Коренев. — Отрицать не стану, очень похоже на правду.
— Я ведь почему только сижу тут, как в блиндаже? — продолжил Турецкий. — Потому что уверен — и здесь у вас, как и у нас в Москве, в наших доблестных органах сидят «кроты», предатели, вражеские кадры, а стало быть, соблюдение режима секретности наших планов и операций очень даже относительно. В общем, так: поскольку наш бравый «афганец» начал готовить себе почву, попробуем обложить его лежку флажками. Натравим «собак» и посмотрим, что он предпримет и как задергается.
— Что вы хотите сказать? — уточнил Золотов.
— Устанавливаем за ним и его окружением тщательное наблюдение, — ответил за Турецкого Грязнов. — Телефонные разговоры, радиосвязь, наружное наблюдение... полный букет. Причем никакой нелегалки, никаких нарушений Конституции. У нас и так уже на него слишком много компромата, слишком тяжкие подозрения... В оперативных целях вполне допустимо.
— Согласен, — сказал прокурор области. — Санкционирую! Пора браться за него всерьез.
72
В это утро Санина позвонила Турецкому. «Лазутчики» «Гражданского действия» узнали, что в город завезено несколько сот тысяч роскошных красочных предвыборных листовок с портретом Клемешева, а также большие плакаты с тем же уверенно и широко улыбающимся приятным лицом с тремя лозунгами-слоганами: «Моя программа — ваше счастье», «Я знаю, куда идти. Кто за мной?» и третий, несколько длиннее двух других: «Край родной, навек любимый...» Он будет здесь, если мы будем вместе!»
— Представляю себе, какой рай на земле он тут построит, — хмыкнул Турецкий.
И в тот же день в передаче «Нынче вечером с вами...» на экране появился спокойный и уверенный в себе Геннадий Клемешев.
— Дорогие друзья! — так начал он, глядя в глаза тысячам степногорцев. — Я мог бы сказать словами поэта, «Вы помните, вы все, конечно, помните...». Да и кто забудет о том, что было здесь, у нас, еще совсем недавно? Трагедия на площади перед зданием администрации области, убийство Владимира Русакова, гибель нескольких молодых людей, ряд покушений на господина Турецкого, приехавшего разобраться, что же здесь все-таки произошло и происходит... Вы помните, что я, считая себя во многом ответственным за то, что случилось, ушел со своего поста мэра. Я сделал это, так как хотел навсегда уйти из политики и, может быть, чтобы в какой-то степени разрядить накалившуюся атмосферу.
Уважаемые сограждане! Оглянитесь вокруг, всмотритесь в самих себя — и вы, и ваши соседи, и ваши друзья окончательно разочарованы, утратили ориентиры и не знают, куда идти, за кем идти, на кого положиться и кому верить. Я мог бы, конечно, отойти в сторону и закрыть на это глаза. Но если месяц назад совесть заставила меня отказаться от моей должности, точно так же она приказывает мне сейчас встать в полный рост на защиту справедливости и закона.
Ко мне обращаются тысячи людей. ,Они звонят, пишут письма, подходят на улице. Люди просят, буквально умоляют меня услышать их, откликнуться и выставить свою кандидатуру на губернаторских выборах. Как должен я поступить? Уйти в кусты или принять вызов ставленников зажравшейся, вконец обезумевшей Москвы?
Как мне стало известно, по инициативе граждан
проводился сбор подписей для выдвижения моей кандидатуры на пост губернатора. Я узнал об этом только на днях. В мою поддержку собрано более шестидесяти тысяч подписей. Избирком проверил их и признал действительными. Я уважаю и мнение и пожелания народа. Я не могу обмануть и разочаровать людей, поверивших мне и надеющихся на меня.
Поэтому я хочу объявить, что сегодня я официально выставил свою кандидатуру на пост губернатора Степногорской области и начинаю предвыборную кампанию.
Турецкий закурил и мрачно прошелся по комнате. Тут же зазвонил телефон, и он не удивился, услышав в трубке голос Наташи.
— Ну как? — быстро спросила она с еле сдерживаемой яростью. — Вы слышали?
— А как же? — ответил он. — И это достаточно серьезно.
— Это более чем серьезно, — перебила она. — Тут мина замедленного действия, потому что он говорит то, что людям хочется услышать. Он же как бы заранее нейтрализует и отражает все возможные удары.
— Не преувеличивайте слишком. Против его популистских трюков у нас есть противоядие.
— Ну что же, дай-то бог! И вот еще что, Александр Борисович... Вы помните наш договор, там, у реки, что если он за чем-либо обратится ко мне, я, так сказать, в интересах дела, наступлю на горло собственной песне и пойду на все?
— Да, конечно, — сказал Турецкий. — Такое вряд ли забудешь.
— Вы слышали, — продолжила Наташа, — как он уже не в первый раз использует имя Русакова, его репутацию и так далее. Так вот: поймите меня правильно... Сегодня я поняла, что не смогу выполнить то, что обещала вам. Я слишком... слишком сильные чувства испытываю к этому господину... Слишком многое помню и знаю. Я плохая актриса, я не смогу сыграть. И главное, если я хотя бы единственный раз окажусь с ним рядом и это станет достоянием публики, это неизбежно ляжет несмываемым грязным пятном не только на меня, но и на Русакова. А мне память о нем и его честь дороже всего. Есть вещи возможные и невозможные. А это за пределами моих сил.
— Я понимаю вас, — сказал Турецкий. — К тому же после ваших статей, как мне кажется, он уже не сунется к вам. Это утратило смысл. Но у меня родилась совсем другая, неожиданная мысль. Пока не поздно, а еще не поздно, «Гражданское действие» должно выдвинуть собственного кандидата. Пусть у вас даже нет никаких шансов. Но вы — сила, и именно в память о Русакове, мне кажется, вы обязаны заявить о себе. Конечно, нет денег, нет базы, но есть то, чего нет ни у кого из них. Вы можете относиться к моим словам как угодно, но я считал нужным высказать вам свое мнение. Возможно, лучшим кандидатом от «Гражданского действия» были бы вы сами.
— Я не публичный человек, — сказала она. — Тут нужен талант, темперамент, наконец, желание и воля. Но я обдумаю вашу идею. Мы обсудим ее в руководстве нашего «Действия». А я априори — проигрышный вариант. Я все-таки социолог и лучше вас понимаю и оцениваю структуру массового сознания в нашем городе и регионе. Это мужской город, привыкший подчиняться командам, командирскому басу.
— Но черт возьми! — воскликнул Турецкий. — Неужели у вас там, в вашем «Гражданском действии», одни теноры и фальцеты? Скажу вам больше, Наташа, участие в этих выборах — порука тому, что само движение без Русакова не утратит своего значения, а приобретет новый вес в сознании людей.
— А проигрыш? — спросила она. — К чему он приведет?
— Мне кажется, — сказал Турецкий, — все будет зависеть от того, с каким лицом вы выйдете на
выборы, что сумеете противопоставить. И потом, чует мое сердце, здесь все может повернуться самым интересным образом. И... не без нашей с вами помощи. Как говорится, есть кое-какие наработки... Прощайте! Держите меня в курсе ваших дел.
Не успел Турецкий повесить трубку после разговора с Наташей, как телефон заверещал вновь и Александр Борисович услышал знакомый голос.
— Ну что, дружище, — ехидно спросил Грязнов, — по-моему, нас переиграли, а?
По своему обыкновению, великий сыщик земли русской сказал самое неприятное из всего возможного, то есть правду.
73
Двадцать первого мая, в четверг, когда весь город прильнул к телевизорам в ожидании очередной серии нескончаемого мыльного действа из такой далекой для всех степногорцев заграничной жизни, после очередного блока рекламы, предваряюще