Имитатор — страница 2 из 8

«Внимание! Внимание, говорит Москва!..

В течение дня наши войска вели бои на Можайском, Малоярославецком, Харьковском и Таганрогском направлениях. На разных участках Западного фронта немцы предприняли ряд ожесточённых атак на наши позиции. Все атаки немецко-фашистских войск были отбиты с большими потерями для врага…»

От Советского Информбюро: вечерняя сводка от 26 октября 1941 г.

Германия, г. Берлин… примерно за две недели до описываемых событий

Глава первая, в которой описывается история Эммы — девушки с весьма непростым прошлым и совершенно очевидным будущим

Эмма подошла к окну — к особняку подъезжал чёрный автомобиль. Когда машина остановилась у ворот, с водительской стороны выскочил шофёр в военной форме и побежал открывать дверь, однако пассажир уже вышел сам. Это был офицер, стройный и высокий. Он огляделся, поправил кобуру. Водитель отскочил, вытянулся, потом шагнул к задней двери и распахнул её; из машины вышел второй, в сером плаще и в шляпе. Этот был невысок и показался Эмме каким-то скрюченным.

Мужчина в плаще что-то сказал офицеру, и оба направились к дому. Гражданский сильно хромал — это сразу бросилось в глаза. На полпути он встал и прижал руку к груди.

Офицер тоже остановился, снова поправил кобуру. Его явно раздражала медлительность спутника. Он ухватил гражданского за рукав, пригнулся и что-то сказал. Гражданский закивал и засеменил дальше. От ворот до дома было не меньше сотни шагов, и с высоты второго этажа лиц мужчин было не разглядеть. Эмма нахмурила брови — забавная парочка! Паук приказал сообщать обо всех посетителях, в особенности если они покажутся Эмме важными. А этот? Какой-нибудь мелкий чинуша из рейхсканцелярии с сопровождающим; тогда почему сопровождающий так груб? Он явно не слишком важная персона, а из-за всякой мелюзги она не должна всё бросать и бежать к Пауку на доклад.

Эмма скорчила презрительную гримасу и отошла от окна. Когда девушка подошла к зеркалу, она на некоторое время позабыла о так взволновавших её визитёрах, и из груди её вырвался гневный стон: «О, Боже!».

Эмма закусила губу и топнула ножкой. Проклятые волосы росли не по дням, а по часам. Не прошло и недели с тех пор, как она в очередной раз выкрасила свои локоны, и вот тёмные корни появились снова. И это именно сегодня, когда её ждала очередная встреча с Густавом. Эмма откинула назад волосы, взяла помаду и тщательно подвела губы. «Ну и ладно, Густав ведь назначил встречу в „Сбежавшем пироге“, а в этой забегаловке всегда такая темень. Правда, если оттуда он снова поведёт меня на съёмную квартиру…» — Эмма хихикнула и поджала губы. Ну что ж, даже если Густав увидит её потемневшие волосы, то она позаботится о том, чтобы он не придал этому особого значения. Густава Эмма совсем не боялась, она боялась других.

Молодая женщина сделала шаг назад. Из зеркала на неё смотрела платиновая блондинка, кареглазая, с ярко выраженными скулами и тонкими губами. Огромные глаза с пышными ресницами светились задорным огнём. Эмма сделала ещё один шаг назад, повернулась на каблуках и поставила правую руку на пояс. Высокая, прямая спина, осиная талия — всем этим Эмма осталась довольна.

Не зря же Густав, несмотря на запреты его вечно брюзжащего папаши, всё ещё продолжает бегать за ней, дарит дорогие подарки, и это сейчас, когда так трудно достать мало-мальски хорошую вещь! А ведь она старше Густава почти на четыре года. Мысли о возрасте вызвали на милом личике очередную гримасу — Густав не торопится со свадьбой, и это всё из-за его упрямца-отца. Ноздри Эммы надулись, но ничего. Она снова подумала о странной парочке и подошла к окну.

Мужчины, прибывшие на автомобиле, уже поднимались по лестнице. Лишь на мгновение офицер поднял голову.

Эмма вскрикнула и тут же прикрыла рот рукой. Ей показалось, что её кольнули чем-то острым. Она сделала шаг назад, схватила лежавшую на полке щётку и начала энергично стряхивать с комода пыль; мысли путались. Эмма снова подошла к окну и выглянула из-за портьеры. Водитель в форме ефрейтора уже припарковал машину под навесом возле осыпавшихся кустов сирени и теперь спокойно курил, беседуя с одним из слуг. Эмма посмотрела на часы. До встречи с Густавом оставалось не так уж и много времени.

Густав… мой дорогой Густав. Как же теперь быть?..

Если Эмма немедленно не сообщит Пауку о визите майора Краузе, у неё могут возникнуть проблемы. На этот счёт у девушки имелись чёткие инструкции. Эмма уже знала, что Паук не из тех, с кем можно шутить.

Она прошла по коридору, прислушалась. Посетители уже поднимались по лестнице. Эмма спряталась за колонной, подождала, когда прибывшие пройдут мимо, и на цыпочках двинулась следом. Когда захлопнулась дверь, девушка прошла по коридору и нырнула в одну из комнат. Здесь, в самом углу, стена тоньше, чем в других местах, если прижать к ней ухо…

Эмма услышала громкий голос полковника. Её хозяин радушно поприветствовал Краузе, потом довольно сухо поздоровался со вторым. Этот второй ответил на незнакомом языке. Поляк… серб? Да нет же, скорее всего, русский!

Полковник снова обратился к гражданскому, назвал его по имени, но это имя тут же вылетело из головы Эммы. Колени девушки дрожали.

Краузе похвалил висевшую на стене картину — гордость полковника, — потом все трое заговорили по-русски. Эмма тихо застонала, потом оглянулась. Если жена полковника или кто-нибудь из слуг застанет её за этим занятием, в лучшем случае это закончится увольнением. Решено: она пойдёт к себе и будет собираться на встречу с Густавом, вот только…

А что, если кто-то из людей Паука следит за домом полковника?

Например, этот долговязый тип, которого Паук называл Прыгуном (как же её раздражали все эти мерзкие клички!). При одном воспоминании о Прыгуне у Эммы холодело внутри. Несколько раз она видела, как Прыгун бродил возле особняка полковника и постоянно прятался в кустах. Эмма догадывалась, что именно Прыгун помог ей избавиться от того ужасного толстяка, который так грубо нарушил её мирную и спокойную жизнь.

Что, если Прыгун и сегодня где-то там, следит за домом, прячась среди кустов?

Тогда она скажет, что была занята и никого не видела. Не поверят…

Ну и пусть, тем более какой толк стоять здесь и слушать эту тарабарщину, если она всё равно ничего не понимает по-русски? Эмма уже собиралась уйти, но тут мужчины перешли на английский — этот язык был девушке немного знаком, ему учила её мать.

— Что вы здесь делаете? — Мужской голос, сухой, словно выстрел, раздался вдруг сзади, Эмма вздрогнула и резко повернула голову.

Пожилой управляющий Клос Губер стоял в нескольких шагах от неё, прямой словно палка. Невысокий, за пятьдесят, острый как клинок подбородок, лишённое мимики лицо — этот человек работал в доме полковника уже много лет.

— О… герр Губер, это вы! Вы меня напугали. — Эмма попыталась мило улыбнуться, но вышло не очень.

— Я спрашиваю: что вы здесь делаете? Вы подслушивали?

— Да нет же, герр Губер! Я просто вытирала пыль — эта ваза немного запылилась.

Из-за стены раздалась английская речь. Мужчина спросил:

— Что это… английский?

— Видимо, да, — ответила Эмма.

— Вы понимаете этот язык, фройляйн?

— Нет… совсем не понимаю, — тут же соврала Эмма. Взгляд управляющего немного смягчился, он подошёл к стене.

— Похоже, дом дал осадку, и в стене появилась трещина, отсюда такая слышимость, — высказал предположение управляющий.

— Возможно, вы правы. Право, я ничего в этом не понимаю, — пожала плечами Эмма.

— Нужно будет сказать полковнику.

— Да-да, непременно.

Эмма слегка присела, кивнула и хотела удалиться, но герр Губер вдруг продолжил свои рассуждения:

— За этой стеной находится библиотека — в ней полковник обычно работает и принимает посетителей.

— Совершенно верно. Когда полковник узнает про трещину, возможно, он тут же затеет ремонт и, скорее всего, перенесёт свою библиотеку куда-нибудь в другое место, — также принялась рассуждать Эмма, стараясь делать это как можно беспечнее. — Когда полковник работает, он всегда пьёт чай и очень любит при этом стоять у окна и любоваться на то, как осыпается осенняя листва с деревьев, растущих в саду. Наверное, это его успокаивает.

— Да-да, полковник любит природу. Я, кстати, тоже очень люблю смотреть на наш сад, — согласился управляющий.

— Я не знала, хотя… да-да, я должна была догадаться, что вы тоже любите смотреть на наш прекрасный сад. Я ведь пару раз видела вас стоящим у окна. Ведь окна вашей комнаты тоже выходят на сад, как и окна библиотеки.

— Вы правы, фройляйн, — с довольным видом заявил герр Губер.

— Тогда боюсь, что ваша комната — единственная, куда хозяин сможет перенести свой рабочий кабинет на время ремонта библиотеки…

— Что? Ещё чего! Я привык спать в своей комнате! Я не хочу никуда переезжать! — Глаза пожилого управляющего вспыхнули огнём. — Ладно, пусть всё остаётся как есть. Звук не такой уж и громкий. Когда закончите со своей вазой, приберитесь в комнате фрау Зельды.

— Но у меня сегодня выходной, герр Губер. У меня были планы…

— Да? В самом деле? Ах да, я вспомнил. Хорошо, тогда ступайте отдыхать — комната хозяйки подождёт. — Сказав это, управляющий удалился.

Эмма тоже сделала несколько шагов по коридору, потом на цыпочках вернулась на прежнее место и снова прильнула ухом к стене.

* * *

Спустя примерно час она уже шагала по серым улочкам Берлина, цокая каблучками по влажной мостовой. На Эмме были пальто прямого покроя бутылочно-зелёного цвета, фетровая шляпка с узкими полями и лентой-бабочкой, а на ногах, обтянутых нейлоновыми чулками телесного цвета, красовались изящные туфли-лодочки. Особым украшением для Эммы являлась муфта из чернобурки — последний из подарков Густава. Всё это она приготовила для встречи с ним, а теперь… теперь она предстанет в своём лучшем наряде перед Пауком. Эмма часто оглядывалась, небрежно поправляла шляпку, временами ускоряла шаг. Со всех сторон доносились урчание моторов, крики солдат, где-то вдалеке выла сирена. Фонари уже давно зажглись, промозглый ветер проникал за воротник, но дрожала Эмма не от холода. Её уже дважды останавливали.

Первый раз это сделал патруль. Старший, высокий и подтянутый унтер, проверял документы довольно долго. И хотя паспорт Эммы был чист, девушка чувствовала, как трясутся её коленки. Когда патруль только-только подошёл к ней, Эмма подарила унтеру свою самую очаровательную улыбку, но унтер не поддался на её чары. Когда он наконец-то вернул документ и холодно кивнул, Эмма вздохнула с облегчением.

Во второй раз девушку окликнул какой-то парень в чёрном берете и забрызганном грязью плаще. Когда он настиг её и попытался взять под руку, Эмма учуяла запах спиртного. Очевидно, незнакомец пожелал просто приударить за идущей быстрым шагом девицей. Это немного успокоило. Навязчивого ухажёра она отшила довольно грубо. Было огромное желание сообщить этому недотёпе, на кого она работает, но вовремя передумала. Зачем светиться лишний раз, тем более если учесть то, куда и зачем она идёт? Тем более что парень и сам вскоре отстал. Эмма продолжила путь. Она миновала Лейпцигскую площадь — до дома, где жил Паук, оставалось не более километра.

Эмма посмотрела на свои дешёвые часики, которые купила, как только устроилась на работу к полковнику Зейлеру (Густав ведь до сих пор не удосужился подарить ей что-нибудь более стоящее), и ускорила шаг. Если она поторопится, то ещё может успеть на свидание. Она часто опаздывала, но в этот раз Густаву предстоит слишком долгое ожидание. Лишь бы Паук не задержал её! Эмма решила соврать, что её завтрашний выходной отменён и если она вовремя не вернётся в особняк, у неё могут возникнуть проблемы.

Паук не должен быть слишком строг — ведь вести, которые она собиралась сообщить, были чрезвычайно важными.

Майор Краузе — офицер, посетивший сегодня полковника фон Зейлера, — служил в полку специального назначения «Бранденбург-800». Эмма знала, что военнослужащие этого полка всегда выполняют лишь самые сложные задачи.

Краузе считается одним из лучших в военной разведке — настоящий ас! До сегодняшнего дня она видела Ральфа Краузе лишь однажды, когда фон Зейлер устраивал приём в честь дня рождения фюрера. Тогда он тоже был в форме майора вермахта и очень быстро ушёл.

Сегодня, увидев Краузе, поднимающегося по лестнице, Эмма сразу поняла, что этот визит имеет особое значение, — и не ошиблась. Она подслушала весь разговор. Зейлер и Краузе рассуждали не о погоде: какая-то операция в глубоком тылу у русских. О боже, как же всё это её не касалось! Однако Эмма знала, что Пауку нужно именно это. Она представляла себе, как загорятся глаза старика, когда она выложит ему всё, что успела подслушать. Возможно, после этого её мучитель немного успокоится и отстанет от неё хотя бы на время.

От одной мысли, что Паук сообщит о её прошлом Густаву, делалось дурно. После того, как Эмма переехала в Берлин, она считала, что никто не станет копаться в её прошлом, но она ошиблась…

* * *

В тот день они с Густавом встречались в маленькой, но очень шумной забегаловке на Фридрихштрассе. Густав был очень напряжён и спустя полчаса после начала встречи сообщил, что должен уйти. Поначалу Эмме стало страшно: уж не собирается ли он её бросить? Но когда Густав сказал, что проводит её до дома, и пообещал, что подарит Эмме при очередной встрече нечто ценное, она насторожилась ещё больше. Может, он наконец-то сумел уговорить своего гнусного старика на свадьбу и её ждёт обручальное кольцо? Тогда она решила, что ей стоит действовать решительнее.

— У меня впереди целый день, и если ты считаешь, что я хочу провести его в одиночестве, то ты заблуждаешься. Если ты уходишь, я останусь здесь и буду веселиться, — тут же заявила она, надувая губки.

— Но, милая, это не то место, где приличной девушке стоит оставаться в одиночестве. — Густав взволнованно оглядел помещение. — Тут столько нетрезвых мужчин…

— Ты сам затащил меня в это захолустье! — не дав договорить, фыркнула Эмма. — Да-да, затащил и теперь собираешься бросить. А что касается нетрезвых мужчин… Я же сказала, что не желаю сегодня скучать. — Когда Эмма увидела лицо Густава, она чуть не прыснула со смеху. Он был так несчастен в тот момент, даже жалок. — Да-да, я говорю про настоящих мужчин. Ведь я одинокая девушка, и мне нужен настоящий мужчина, а не хлюпик, который только и делает, что смотрит в рот своему несносному папаше и, словно щенок, бежит туда, куда хозяин бросит палку!

Не слишком ли далеко она зашла, подумала Эмма в тот момент. Главное тут — не перестараться. Густав поджал губы и поднялся.

— Можешь оставаться здесь, можешь общаться с кем хочешь. Это твоё дело — ты свободная женщина. Я же пойду и не стану тебе мешать. Что же касается хлюпиков и щенков…

Густав не договорил, а просто махнул рукой. Подхватил со спинки стула свой плащ и выбежал на улицу.

Теперь Эмма рассердилась по-настоящему: «Вот маленький негодяй — всё-таки оставил меня здесь одну!» Она огляделась по сторонам, поёжилась. Бóльшую часть посетителей составляли мужчины в мятых пиджаках, многие из них даже не удосужились снять шляпы. Две сидевшие за соседним столиком девицы небрежно курили, пили пиво из высоких стаканов, время от времени бросая холодные взгляды на оставшуюся в одиночестве Эмму. Эх, Густав, Густав… Дурачок, неужели он и в самом деле поверил, что она собирается остаться в этой дыре? Эмма встала.

— Уже уходите? — послышалось за спиной.

Эмма обернулась. Невысокий толстячок в тёмно-зелёном жилете и шляпе с обвислыми полями ловко опустился на стул, который ещё недавно занимал Густав. Эмма насупила брови и шагнула к выходу. Толстяк тут же встал и заградил ей дорогу.

— Да как вы смеете? — Эмма шарахнулась в сторону и хотела уже оттолкнуть наглеца. — И потрудитесь снять шляпу, раз находитесь в помещении и при этом разговариваете с женщиной.

— Успокойтесь же, фройляйн Шридер! Думаю, что будет лучше, если моя шляпа останется там, где она сейчас. — Толстяк сдвинул шляпу на затылок, сел на стул, который совсем недавно покинул Густав, и вытер потный лоб мятым платком. — Сядьте на своё место и не выводите меня — я сегодня не в духе и очень устал. К тому же вы привлекаете внимание.

— Что? — Эмма застыла и тоже опустилась на стул.

Откуда этот мерзавец знает её настоящую фамилию?

Сердце девушки бешено стучало. Незнакомец тем временем щёлкнул пальцами, подзывая разносчика. Пока ему не принесли пива, он молчал. Потом осушил кружку залпом и заявил:

— Да-да, милочка, я многое про вас знаю.

Эмма напряглась.

— Кто вы?

— Моё имя вам, милочка, знать совсем не обязательно. Я знаю ваше, и это главное.

— И что же вам обо мне известно? — Эмма пыталась собраться. — И перестаньте называть меня милочкой!

Толстяк противно рассмеялся.

— Да почти всё. Папаша вашего сбежавшего кавалера нанял меня покопаться в вашем прошлом, и я уж расстарался.

Эмма побледнела. Герр Лидке, отец Густава, решил узнать о ней всё! О боже — значит, он не собирается уступать мольбам сына и не хочет, чтобы они с Густавом поженились!

— Фамилию вы знаете. Что ещё вам удалось раскопать? — спросила Эмма сухо.

— Ваш отец — Курт Шридер — был перспективным молодым инженером из хорошей семьи. В молодости он часто посещал различные научные конференции и семинары, в том числе и за рубежом. Как-то раз, вернувшись из Будапешта, он сообщил близким, что приехал не один. Девушка была образованной и умела вести себя в обществе, но отец Курта был неумолим, совсем как мой работодатель. — Толстяк ехидно рассмеялся. — Как только папаша Шридер узнал, что матерью будущей невесты была женщина из венгерских цыган, он тут же заявил, что в его доме нет места для Унтерменш. Сынок возмутился, нагрубил отцу и с позором был выдворен из дома вместе с красавицей-невестой. Молодой бунтарь заявил, что девушку не бросит, и в тот же день уволился с завода, на котором проработал без малого пять лет. После этого молодые переехали в Лейпциг, где жила бабка Курта по отцу. Та не стала возражать против свадьбы. Через год родились вы, милочка.

— Да прекратите же…

Толстяк наконец-то снял свою ужасную шляпу, пригладил ладошкой сальные волосы и снова заговорил:

— Когда началась Первая мировая, Курт Шридер попал на фронт. Он пошёл служить простым солдатом и погиб при наступлении германской армии на Верден. Тогда вам было около семи. Вы остались с матерью и бабкой. Вы выросли и были уже вполне взрослой девицей, когда ваша мать по собственной глупости стала калекой.

Эмма подавила спазм, вытащила из сумочки платок и зажала его в руке.

Она плохо помнила отца. Ей говорили, что от него она унаследовала белую кожу, открытый лоб, нос и широкие скулы. От матери она унаследовала стать, огромные карие глаза и пышную, чёрную как ночь шевелюру.

Эмма была по-настоящему привязана к матери и очень сильно переживала, когда та, после прихода нацистов к власти, пытаясь спасти старинные книги от поругания в ходе одного из погромов, стала инвалидом. Небольшой городок на севере, в котором они жили, тоже охватила «коричневая чума». Мать Эммы работала в университетской библиотеке, и она не побоялась закрыть собой стеллажи, где хранились многочисленные тома, написанные Томасом Манном, Ремарком, Кестнером и самим Гейне. Парни из Sturmabteilung[1] ворвались внезапно. Мать Эммы пыталась протестовать. Если бы они знали о её цыганских корнях, женщина могла бы проститься с жизнью, а так…

Удар кованым ботинком в область малого таза навсегда приковал женщину к постели. Почти год Эмма ухаживала за матерью, но потом та настояла, чтобы Эмма уехала из Лейпцига и перебралась к своей двоюродной тётке.

Толстяк продолжил:

— Потом вы сменили фамилию — не знаю, кто вам сделал документы, да это и не важно — и приехали в Берлин. Видимо, это тогда вы стали осветлять волосы, чтобы никому и в голову не пришло, что в вас течёт цыганская кровь. Кто заподозрит в её наличии такую красавицу, да ещё блондинку?

Эмма слушала молча, прекрасно помня, как бабка, провожая внучку в столицу, обещала ухаживать за матерью и посоветовала красить волосы в белый цвет. «С такими волосами и этими тёмными глазищами ты, несмотря на природную бледность, всё равно смахиваешь на цыганку, — говорила бабка, прощаясь и вручая девушке флакончик с какой-то краской. — Это перекись. Здесь у нас её достать довольно сложно, но в столице с этим у тебя не будет особых проблем. Лучше тебе стать блондинкой, девочка моя, и стать ею навсегда. Если хочешь преуспеть в этой жизни, не повторяй ошибок своих родителей».

В Берлине Эмма поселилась у тётки. Та приняла новоявленную родственницу не слишком-то любезно. Но, устав от постоянного одиночества, не выгнала на улицу. Эмма устроилась работать в военный госпиталь и поначалу переписывалась с бабкой, справлялась о здоровье больной матери, но вскоре письма просто перестали приходить. Когда началась война и возникли перебои с продуктами, тётка стала ещё больше срываться на непрошеной гостье. Поэтому, когда одна из подруг тётки предложила похлопотать перед дворецким полковника Зейлера, чтобы тот помог устроить Эмму горничной в особняк полковника, та поначалу сомневалась. Особенно она испугалась, когда узнала, что Хильберт фон Зейлер занимает должность заместителя начальника группы-2А второго отдела Абвера. Но потом подумала, что, работая на такое высокопоставленное лицо, она не будет подвергаться придиркам со стороны разного рода соглядатаев и шпионов. К тому же Абвер — ведь это не гестапо. Когда Эмма узнала, что ей будет предоставлена одна из комнат особняка, то последние сомнения исчезли. Слишком уж Эмму достала её придирчивая и сварливая тётка, как достали и окровавленные простыни, вонь и смрад военного госпиталя, в котором она работала со дня приезда в Берлин. Работа санитарки не для неё — она определённо заслуживает большего. Так и случилось.

Эмма хорошо помнила и тот день.

* * *

Как-то раз, когда в свой выходной Эмма решила посетить одни из берлинских скверов, там она повстречала двух своих старых знакомых. Обе девушки работали в том же самом госпитале, где раньше трудилась Эмма.

— Вот так встреча! — воскликнула одна из девушек, когда Эмма неторопливо проходила мимо небольшой решётчатой террасы, увитой завядшим плющом.

Высокая, с пышной рыжеватой шевелюрой и в чёрной шубке из стриженого мутона. Её звали Инга Кале. Она работала старшей медсестрой в отделе хирургии.

— Наша серая мышка совсем не изменилась, несмотря на то что сумела попасть в приличный дом! — смеясь, заявила вторая, чуть полноватая блондинка с ярко накрашенными губами и в сером пальто с воротником из белого песца.

Она тоже работала в хирургическом отделении санитаркой, как и Эмма, но, по её словам, имела жениха из приличной семьи и собиралась замуж. Именно поэтому она никогда не считала Эмму ровней себе. Девушку звали Софи Беккер.

Обе девушки вышли из беседки и преградили Эмме путь.

— Такие как она не меняются, — продолжала Инга. — Ну как тебе новая работа, подруга? Судя по всему, твой новый хозяин не соблазнился на такую замарашку, иначе у тебя был бы совсем другой вид.

Эмма поджала губы и бросила на обеих девиц полный скрытой ненависти взгляд. Если бы у неё были такие наряды, она бы нисколько не уступила по красоте обеим насмешницам! Эмма была одета в старенький клетчатый плащ, из-под которого выглядывала серая вязаная юбка. Свои, как обычно, выбеленные волосы она небрежно прятала под тёмно-синим беретом с вытертыми краями, шерстяные чулки и громоздкие туфли на квадратном каблуке дополняли этот донельзя безобразный образ. Эмма понимала, что на её фоне две встреченные ей девицы кажутся настоящими королевами.

— Похоже, нам сегодня повезло! Точнее — не нам, а нашему драгоценному Густаву, — пробасил невысокий тучный мужчина лет сорока, одетый в чёрный плащ и фетровую шляпу с приподнятыми полями.

Он вышел из беседки и направился к девушкам. Вслед за ним показались ещё двое: темноволосый крепыш с квадратной челюстью и горбинкой на носу и нескладный худощавый молодой человек в круглых очках. Оба были в тёмных коротких куртках спортивного покроя и в кепках.

— Дорогая моя, — продолжал «чёрный плащ», взяв рыженькую Ингу под руку. — Познакомь же нас скорее со своей подругой. Мне не терпится узнать имя этой красавицы.

— Это Эмма, бывшая санитарка из нашей богадельни, — скривив мордашку, ответила Инга и отвернулась.

— Правда, она уже покинула нас и работает у какого-то высокого чина из Абвера, — добавила Софи Беккер.

— Абвер — это хорошо. Абвер — это просто замечательно! Позвольте представиться. — «Чёрный плащ» галантно склонился перед Эммой в поклоне. — Меня зовут Рихард Диггер, я работаю помощником главного конструктора на станкостроительном заводе. А это мои коллеги — Эйнар Мориц и Густав Лидке.

— А девочка и впрямь недурна! По всему видно, что скромна, — как раз для тебя, мой дорогой! — Крепыш, который был представлен как Эйнар Мориц, ткнул парня в очках локтем в бок и улыбнулся Эмме. — Надеюсь, прекрасная фройляйн составит нашему другу компанию?

Эйнар подхватил Софи Беккер под руку — та одарила мужчину улыбкой. «Очевидно, этот хлыщ и есть жених пышки Софи, про которого она столько трепалась», — решила Эмма и увидела протянутую руку.

Молодой человек в круглых очках смотрел на неё с восхищением. Эмма хотела повернуться и уйти, но потом подумала: «А чем я хуже этих?»

* * *

Толстяк оторвал Эмму от приятных сердцу воспоминаний, громко крикнув разносчику, чтобы тот принёс ещё пива. Потом смерил Эмму сальным взглядом. Та убрала в сумочку платок, который уже превратился в маленький комочек, и сказала твёрдо:

— Если вы сейчас всё это рассказываете мне, то, очевидно, ваш работодатель ещё не в курсе относительно вашей проницательности и умения вынюхивать вещи, которые мне действительно не хотелось бы оглашать. Одним словом, что вам нужно?

Толстяк придвинулся ближе, задержал дыхание и положил руку на Эммину ладонь.

— Папаша вашего Густава не очень-то щедр. К тому же недавно, уже после того, как я взялся за ваше дело, я получил небольшое наследство, так что в средствах я особо не нуждаюсь.

Эмме очень хотелось вытащить руку из-под потной ладошки толстяка, но пока ещё она этого не сделала.

— В чём тогда вы нуждаетесь? Если в моих силах вам это дать, я сделаю это.

Толстяк задержал дыхание и придвинулся ещё ближе. Эмма почувствовала запах перегара у него изо рта.

— Я очень одинок, — прошипел толстяк, — и если вы… если вы будете со мной ласковы, я мог бы рассказать папочке вашего Густава совсем другую историю.

Эмма вырвала руку, вскочила и рванулась к выходу. Потом застыла в дверях. Постояла и вернулась за стол.

— Я подумаю над вашим предложением и дам ответ завтра. А сейчас оставьте, пожалуйста, меня одну.

Толстяк оскалился и елейным голоском продолжил:

— Это ещё не всё. Признаюсь, что герр Лидке платит мне за работу жалкие гроши, — а что, если я похлопочу за вас и скупец всё-таки согласится на ваш брак с его сыночком? Как вам такое? Если это произойдёт, вы могли бы мне заплатить уже совсем другие деньги! Герр Лидке очень обеспеченный человек — думаю, что ваше финансовое состояние после вашей свадьбы заметно улучшится. Это в будущем, а сейчас мне нужна лишь ваша ласка.

— Уходите, — процедила Эмма сквозь зубы. — Возможно… очень возможно, что всё будет так, как вы хотите.

Толстяк вскочил, подхватил своё пальто и, глупо улыбаясь, рванул к выходу.

Когда Эмма подозвала разносчика и попросила выпить, ей принесли вина, и девушка выпила два бокала подряд.

Никогда она на такое не согласится. Зачем же тогда она назначила шантажисту ещё одну встречу, вместо того чтобы послать его ко всем чертям?

Понимая, что в таком состоянии долго не останется одна, Эмма всё же решила уйти, но не успела. К ней подсел ещё один мужчина.

У этого были добрые глаза и усталое лицо. Он довольно стар и поэтому поначалу показался безобидным. Однако несмотря на это Эмма уже собиралась нагрубить очередному преследователю, но тут поняла, что это один из работников заведения. Старик мило улыбнулся девушке и сказал:

— Тяжёлый случай, милая фройляйн! К своему великому стыду, вынужден признаться, что случайно услышал всё то, что вам тут наговорил этот малый. Премерзкий тип! Это надо же — предложить приличной девушке такое!

Эмма выпила ещё вина.

— Наверное, я сейчас мало похожа на приличную девушку, — хихикнула Эмма, понимая, что от выпитого у неё немного заплетается язык. От отчаяния у девушки на глазах выступили слёзы. — Значит, теперь мою тайну знают как минимум двое.

Мужчина пожал плечами и сказал вполне серьёзно:

— Я мог бы помочь вам.

— ???

— То, что для вас кажется неразрешимым, для меня может оказаться сущим пустяком. Я имею некоторое влияние и могу помочь вам.

Эмма почувствовала, что совсем запуталась. Внезапная паника и возбуждение сменились ощущением собственного бессилия и полной слабости. Однако она постаралась взять себя в руки и спросила:

— Вы способны оградить меня от шантажиста? Как вы это сделаете?

— Даю вам слово, что этот тип замолчит навеки. Но уж простите — такие нынче времена…

— Какие ещё времена?

— Тяжёлые времена, — отвечал незнакомец. — Поэтому каждый крутится, как может. Мы все вынуждены обеспечивать себя, поэтому каждый труд имеет свою цену. — Мужчина сделал паузу и, убедившись, что его внимательно слушают, заявил: — Я избавлю вас от шантажиста, но попрошу за это оказать мне некоторую услугу.

— Вы тоже попытаетесь уложить меня в постель? — выкрикнула Эмма и в ужасе осмотрелась по сторонам. На её счастье, в заведении было довольно шумно.

— Что вы, что вы! — Новый знакомый Эммы тихонько рассмеялся. — У меня совсем другие планы на вас. Вы ведь работаете в особняке одной очень важной персоны?.. Важной персоны, работающей в Абвере?

Из груди Эммы вырвался глухой стон:

— О боже… Но почему это происходит со мной?!

Именно так она и познакомилась с Пауком.

* * *

Когда Эмма добралась до дома, где жил её теперь уже ненавистный спаситель, она поднялась на второй этаж, подошла к дверям и постучала, используя условный стук. Дверь открылась, и Эмма вошла в маленькую комнатку.

Они разговаривали стоя, прямо на кухне. Старик был сдержан, но когда раскуривал папиросу, руки его слегка дрожали. Таким Эмма видела этого мужчину впервые. Когда она поинтересовалась, в чём дело, Паук сказал, что Прыгун видел возле его дома подозрительных людей. К огромному удовольствию Эммы, разговор не занял больше десяти минут. Старик выслушал девушку и почти сразу, даже не поблагодарив, велел уходить.

— Если Краузе снова придёт к полковнику, я должен буду об этом знать, но будь осторожна, — сказал Паук, провожая девушку до дверей.

— А если придёт не Краузе? — спросила Эмма.

В своё время Паук показал Эмме с десяток фотографий немецких офицеров, о появлении которых в доме полковника она должна немедленно докладывать.

— Забудь про других и сосредоточься на Краузе, — приказал Паук. — Так что приходи теперь сюда лишь в самых крайних случаях. Если ты мне понадобишься, я сам тебя найду. И ещё… обрати особое внимание на того русского, который пришёл с Краузе. Это совсем новая фигура, а самая страшная угроза исходит от того, кого меньше всего знаешь. Меня он теперь интересует даже больше, чем Краузе, даже больше, чем сам Зейлер. Наверняка он войдёт в состав диверсионной группы, но вот для чего? — Паук склонил голову, задумался, потом махнул Эмме рукой, давая понять, что она может идти.

Когда девушка оказалась на улице, ей казалось, что огромная гора свалилась с её плеч. Она снова посмотрела на часы. Если поймать машину, она ещё сможет застать Густава в «Сбежавшем пироге». Словно в ответ на её мольбы на углу у парка остановился чёрный «мерседес». Эмма помахала рукой — автомобиль подъехал. Когда дверцы «мерседеса» открылись, двое в чёрных плащах тут же выскочили из него и затолкали девушку внутрь.

Глава вторая, в которой Отто Хубер совершает несколько непростительных ошибок

Отправив шифрограмму, Отто Хубер откинулся на спинку стула и вздохнул с облегчением. Всё пришлось делать в страшной спешке, потому что Паук решил, что за ним следят. Обычно любая информация, дошедшая до Паука, проверялась более тщательно, но сейчас Паук спешил. Какое-то внутреннее чутьё подсказывало ему, что он близок к провалу, поэтому Прыгун послал письмо Шмелю, сообщив новости, которые выяснила Стрекоза. Отто потянулся, достал ещё одну папиросу и выкурил одну за другой стазу две.

Может, напрасно Паук так переполошился?

Парень, крутящийся возле его дома, мог быть простым воришкой или любовником одной из живущих по соседству женщин, который прятался, не желая попасться на глаза ревнивому мужу. Объяснений появлению незнакомца у дома русского резидента могло быть множество. Однако Паук сказал, что чувствует опасность, а не доверять интуиции матёрого разведчика было крайне неосмотрительно.

Отто упаковал рацию в матерчатый чехол, аккуратно сложил шифры в пакет и спрятал всё это в тайнике под половицей. Он плюхнулся на диван, пролежал так несколько минут, потом встал, подошёл к окну и приоткрыл штору.

Во дворе бегали дети, соседка с первого этажа развешивала бельё. Ничего подозрительного Отто не заметил и хотел уже вернуться в комнату, как вдруг увидел на углу одетую в малиновое пальто женщину с пышными тёмными волосами. На голове у красотки был алый берет, губы были выкрашены ему под стать. Девица прохаживалась туда-сюда и дымила папиросой.

Отто прекрасно знал эту женщину и знал то, зачем она здесь.

* * *

С ранних лет Отто увлекался лишь двумя вещами: футболом и радиоделом. В школе он посещал радиокружок и усиленно занимался спортом. Тренера пророчили ему большой успех, и Отто мечтал, как он попадёт в молодёжную сборную. Ну а после этого Отто, конечно же, видел себя игроком «Шальке» — команды, чемпиона Западной лиги.

Несмотря на то что отец Отто был простым кочегаром, а мать работала прядильщицей на ткацкой фабрике, Отто больше смахивал на юношу из богатой семьи. Он всегда был ухожен, подтянут и вежлив. Учился он прилежно, поэтому учителя нахваливали юношу, а девчонки просто сходили по нему с ума. Отто при этом не зазнавался, был скромен, и некоторых именно это толкало на решительные действия. Как-то учительница физики фройляйн Рейнхардт оставила четырнадцатилетнего подростка после уроков.

Это была сорокадвухлетняя женщина со скуластым лицом и выщипанными бровями. Она носила дурацкие очки в роговой оправе, заплетала волосы в тугой хвост, но при этом была весьма недурна собой. Также фройляйн Рейнхардт носила бюстгальтер четвёртого размера, а её юбка всегда так плотно обтягивала круглые широкие бёдра, что все мальчишки в классе, несмотря на строгость преподавательницы, охотнее ходили на физику, нежели на все другие предметы.

Когда они с Отто остались вдвоём, то просидели в душном классе несколько часов. Они долго разбирали какую-то сложную задачку и просто изнывали от жары — в итоге и фройляйн Рейнхардт расстегнула верхнюю пуговку своей ажурной блузки. Отто не смог не заглянуть в вырез, при этом так мило покраснел, что суровая фройляйн не удержалась. Она подсела к юноше и прижалась к нему бедром. Отто сам не понял, как на такое решился. Он ухватил женщину за талию и притянул к себе.

— Что ты делаешь, несносный мальчишка? Сейчас же отпусти меня! — Женщина упёрлась руками ему в грудь, и в первый момент Отто сильно перепугался. — Как тебе не стыдно…

В этот момент Отто понял, что отступать уже некуда, тем более что «возмущённая» фройляйн не так уж и сильно противостояла его напору.

— Стыдно! Ох как стыдно! — Юноша ещё сильнее прижал женщину к себе и вцепился в грудь… Тут уж женщина вырвалась, бросилась к двери и… вместо того чтобы исчезнуть за ней, повернула ключ и бросилась в объятия Отто уже сама.

— Ты, маленький негодник, что ты такое творишь? — Женщина сорвала с Отто брюки и, потянув его за собой, упала на стол. — Ну давай же, давай…

Отто едва не опрокинул стул. Он чувствовал себя таким неловким и снова стал краснеть. Но тут фройляйн Рейнхардт из строгой дамы превратилась в милую и нежную деву. Она не смеялась над ним, была ласкова, но страстна. Когда спустя полчаса они оба, вспотевшие и счастливые, вышли из класса, Отто навсегда для себя решил, что сделает всё, чтобы навсегда избавиться от собственной робости. С тех самых пор к двум первым увлечениям Отто добавилось ещё и третье — этим увлечением стали женщины.

В тридцать третьем, после прихода к власти Гитлера и поджога Рейхстага, начались массовые преследования коммунистов. Отец Отто, ярый поклонник таких политических деятелей, как Эрнст Тельман, Гейман Реммеле и Гейц Нейман, был арестован. Через год он умер в тюрьме. Мать запила и вскоре потеряла работу.

Отто всё ещё не терял надежды на то, что со временем он сделает спортивную карьеру — футбол тогда стал главным в его жизни, — и всё, что с ним тогда происходило, считал временными трудностями. Но отца не стало, а мать пила так, что у них даже не хватало денег на хлеб. Отто устроился работать курьером при брокерской конторе.

Как-то, отвозя почту за город, Отто провалился в глубокую лужу, а потом прождал адресата несколько часов на морозе. В результате он угодил в больницу, где ему ампутировали большой палец на правой ноге.

С футболом было покончено навсегда. Тогда же он и начал курить.

С тех пор Отто стал сильно прихрамывать, но в этом был и огромный плюс: он был признан негодным к службе в вермахте. Гитлера, идеи национал-социализма и развязанную Германией войну Отто ненавидел всей душой, поэтому и стал работать на Паука.

* * *

Сейчас, глядя на одетую в малиновое пальто шлюху, на её ярко накрашенные губы, Отто вспомнил именно фройляйн Рейнхардт — женщину, подарившую ему первый опыт общения с прекрасным полом. Он почувствовал себя так же, как и тогда, в душном классе, поэтому накинул пальто и, не надевая кепки, выбежал во двор.

— Отто, мой дорогой, я вижу, что не ошиблась, когда решила заглянуть в этот скромный уголок! Я так и знала, что ты выглянешь в окошко и остановишь на мне взор своих милых печальных глаз! — Девица рассмеялась.

— Пошли, — буркнул Отто, — не стоит рассказывать о нашем общении всей округе.

Девицу звали Руди. Отто уже не раз приводил её к себе домой. Девица была неприхотлива и за свои услуги брала умеренную плату.

Они зашли в квартиру; девица только сейчас загасила папиросу о переполненную окурками пепельницу.

— Похоже, ты был чем-то занят, милый, если так много курил. У тебя не продохнуть!

— Довольно болтать, раздевайся! — процедил Отто.

— Фи… раньше ты не позволял себе подобной грубости. Мог бы предложить для начала что-нибудь выпить…

Отто толкнул девушку — та упала на кровать и расхохоталась. Отто уже срывал с неё одежду. Руди довольно повизгивала и для видимости сопротивлялась. Она легонько укусила молодого человека за мочку уха, потом лизнула щёку… Отто уже весь горел.

Только спустя час он поднялся с кровати и подошёл к умывальнику.

— Милый, очень хочется курить, — томно произнесла Руди.

Она подошла к окну и открыла одну из штор.

— Сейчас же закрой окно! Я не хочу, чтобы в моём окошке мелькали голые девицы.

— Ты всегда такой застенчивый и скрытный. — Руди подошла к столу и закурила. Потом прошлась до кровати и улеглась под одеяло, попыхивая папиросой. — Кстати, ты до сих пор не рассказал мне, почему ты хромаешь. Уверена, что это какая-то романтическая история!

— Это тебя не касается, — пробурчал Отто, бросая на стол несколько марок. — Ты сделала своё дело, а теперь забирай деньги и проваливай!

— Ты не был так груб со мной раньше. У тебя что-то случилось? Расскажи же… Мне не хочется оставлять тебя таким. Расскажи, мне не хочется идти на холод. Я могу остаться у тебя до утра. Сегодня мало клиентов. Решайся. Если я останусь, то потребую совсем немного; если ты на мели, то можешь отдать деньги как-нибудь в следующий раз. Ну же, не будь букой!

Отто посмотрел на девушку. Пышные волосы, длинные ноги, шикарная грудь с задорно торчащими из-под полупрозрачной сорочки сосками. Отто опять вспоминал фройляйн Рейнхардт.

— Если хочешь — оставайся. Только не приставай ко мне со своими глупыми расспросами.

Отто подошёл к окну и выглянул на улицу.

Припаркованный под кустом «мерседес» он заметил не сразу. Его скрывали густые ветви ещё не успевшей осыпаться акации.

Однако он всё-таки увидел его.

У автомобиля стояли двое — кутались в приподнятые воротники, курили. Отто тут же вспомнил про опасения Паука.

Что это? Может быть, случайность, или всё-таки Паук не ошибся? Рисковать нельзя.

В дверь постучали. Отто шарахнулся от окна.

— Милый, что случилось? Ты весь побледнел! — Руди соскользнула с кровати и повисла у Отто на шее.

— Отстань! Не до тебя. — Отто оттолкнул девицу, бросился к двери и замер.

Несколько сильных ударов прозвучали как гром среди ясного неба.

Руди взвизгнула…

Зачем он позволил этой дурёхе остаться, если он засветился… если он провален…

Паук часто говорил, чтó нужно делать в случае провала в первую очередь.

Отто бросился к тайнику, оторвал половую доску, достал передатчик и тетрадку с шифрами. Потом сорвал с крючка под потолком висевшую на нём керосинку и слил её содержимое в алюминиевую миску. Он достал спички, положил их и тетрадку с шифрами рядом с миской. Он сожжёт шифры и разобьёт передатчик, но нужно сделать кое-что ещё.

Отто полез за комод и достал старый ржавый топор. Его трясло, руки не слушались, боль в ноге, казалось, стала ещё сильнее. Снова послышался громкий стук. Отто подошёл к антресоли, протянул руку и достал свой старенький «вальтер». Руди взвизгнула. Прежде, чем они ворвутся, он уничтожит рацию и шифры; также нельзя даться им в руки живым. Теперь оставалось только молиться, чтобы интуиция Паука на этот раз не сработала.

Снова этот ужасный стук.

Отто схватил коробок и чиркнул спичкой. Зажечь керосин в миске и бросить туда бумаги. Да-да. Потом один взмах топора…

— Отто! Ты откроешь дверь, или мне придётся стоять тут до утра? — послышался из-за дверей знакомый голос. — Я прекрасно знаю, что ты привёл в дом девицу, но мне нет до этого дела, уж поверь!

Руки Отто дрожали. Фрау Марта, соседка с нижнего этажа, — это определённо была она. Отто выдохнул, погасил спичку и посмотрел на Руди. Та забилась в угол, прикрывшись одеялом. Отто убрал миску с керосином, топор и сунул листки с шифрами в карман.

Может, всё ещё не так плохо?

— Что вам нужно, фрау? Если я и вожу девиц, то это и в самом деле не ваше дело! Вы чуть не вышибли мне дверь!

— Что ты сделал со счётчиками, негодный мальчишка? У меня снова перегорели пробки!

«Спокойно, — успокаивал себя Отто. — У страха тысяча глаз». Он подошёл к двери — соседка всё ещё голосила. Отто отодвинул щеколду и приоткрыл дверь. «Вальтер» при этом он держал за спиной.

— С меня довольно! На этот раз ты так просто не отделаешься! — возмущалась соседка, при этом что было сил вытягивала шею, стараясь разглядеть то, что скрывал Отто за своей спиной.

С разлохмаченными волосами, в одном халате и шлёпанцах, разгневанная фрау выглядела весьма устрашающе.

Отто примирительно улыбнулся:

— Простите меня! Я помогу вам устранить поломку. Сейчас я спущусь и вставлю вам новые пробки.

— Да что ты такое говоришь? Поглядите на него! Пробки он мне вставит! Одной, похоже, уже вставил! — Женщина отступила. — А если в следующий раз ты мне дом спалишь — что тогда?

— Ступайте, фрау Марта. Я сейчас к вам подойду.

— Пошли сейчас! — Женщина снова подалась вперёд, но Отто плавно прикрыл дверь.

Фрау снова разоралась:

— Что? Захлопнул перед самым носом! Негодяй! Мерзавец!

Отто слил в лампу керосин. Рацию и тетрадку с шифрами снова убрал в тайник, заложил доской. Пистолет он всё ещё держал в руке. Он посмотрел на Руди.

Она всё видела…

Отто улыбнулся.

Он больше не боится, он больше уже не краснеющий при виде женской груди мальчик. Он — воин.

Однажды он уже убил человека. Это был противный толстяк, который вздумал шантажировать Эмму Шридер — молодую женщину, работавшую на Паука.

* * *

Тогда Паук был излишне возбуждён. Они встретились в парке на скамейке, и русский резидент сообщил, что сумел завербовать очень ценного сотрудника:

— Это женщина — красивая, молодая. Она работает в доме у одного из первых лиц второго отдела Абвера горничной.

— Это же хорошо, — отвечал Отто, — однако я вижу, что вас что-то тревожит.

— Есть человек, который может выдать девицу гестапо и её работодателю. У неё не всё в порядке с родословной, поэтому она также не хочет, чтобы её жених узнал кое-что о её предках. Этот ублюдок возжелал нашу девушку, в противном случае он откроет все её секреты. Мне придётся убить этого выродка, или мы упустим нашу красотку.

В душе Отто вспыхнуло пламя.

— Вы не должны рисковать! Я убью шантажиста! Кто он?

Паук удивлённо посмотрел на молодого человека.

— Ты? А ты уже кого-нибудь убивал? Это непросто, мой мальчик, очень непросто. К тому же стоит тебе сделать хоть одну ошибку… Я не могу потерять радиста.

— Я убью ублюдка! — упрямо процедил Отто. — Не сомневайтесь.

Паук кивнул и нацарапал на клочке бумаги адрес и приметы будущей жертвы. Потом он достал из-за пазухи нож и протянул его Отто. Прочитав на клинке надпись, Отто поморщился.

— «Кровь и Честь!» — это же игрушка головорезов из Гитлерюгенд!

— От этого он не становится более опасным для нас и менее опасным для наших врагов. Или ты хотел бы, чтобы я вручил тебе настоящий нож разведчика, с которым воюют русские?

Отто подкараулил свою жертву в подворотне. Он прятался за каким-то сараем, из которого пахло рыбьими потрохами и мочой. Отто догнал толстяка и хотел ударить в спину, но не смог. Он замешкался. Толстяк повернулся и увидел в руке Отто нож. Он заорал и полез в карман. Тут Отто подался вперёд и воткнул нож толстяку в живот. Когда Отто обшаривал карманы убитого, он нашёл пистолет.

Так Отто помимо ножа стал обладателем старенького «вальтера».

* * *

Теперь, когда Отто приговорил Руди, ему стало легче. Он понимал, что убить женщину ему будет ещё сложнее, чем того толстого негодяя, но рисковать он не имеет права. Отто посмотрел на пистолет и убрал его на антресоль. Теперь он улыбнулся уже Руди — пусть успокоится. Женщина поднялась с постели и подошла к окну.

«Сейчас она снова станет задавать вопросы, — рассуждал Отто. — Главное — её не напугать. Нужно вывести её из дома и где-нибудь в тёмном переулке… Почему же она молчит? А фрау Марта? Она, похоже, уже ушла. Он обещал к ней спуститься, но это подождёт. Сейчас главное — избавиться от Руди».

Отто подошёл к двери и прислушался — никого. За спиной послышались шаги, щёлкнул выключатель. Руди подошла к окну и распахнула шторы. Совсем без одежды она стояла у окна. Значит, она всё поняла — ну что ж, тогда придётся сделать всё здесь.

— Сейчас же закрой окно и выключи свет! — прорычал Отто.

— Иди к чёрту!

— Что? Что ты сказала?!

— Я говорю: иди к чёрту, идиот!

Руди тихонечко смеялась, Отто видел, что в глазах его будущей жертвы совсем не было страха.

Она знает, что он приговорил её, но не боится. Значит, всё это — спектакль?

Паук был прав: они погорели. Значит, Руди работает на них — тех, что ждали внизу у «мерседеса». Его вдруг осенило. Он понял, зачем она включила свет и отдёрнула штору.

Это был сигнал… сигнал им.

Сильный удар сотряс всю квартиру. Дверь треснула и едва не слетела с петель. Отто бросился к тайнику, в одно мгновение вырвал из пола доску.

— Стоять! — истошно завопила Руди.

Она стояла, прижимая к груди сумочку; в правой руке у неё был небольшой пистолет. Отто вытащил из тайника тетрадку с шифрами, чиркнул спичкой. Ещё один удар потряс комнату, раздался треск — и дверь слетела с петель.

Он мог бы ещё успеть уничтожить шифры, но в тот момент, когда в комнату ворвались двое в чёрных плащах, Руди нажала на спусковой крючок. Прогремел выстрел. Отто дёрнулся и завалился набок.

Глава третья, в которой пожилой кёльнер сталкивается со странными посетителями

В задымлённом полуподвальном помещении на Фридрихштрассе было не протолкнуться. Здесь пахло женскими духами, пóтом и пережаренным салом. Пиво лилось рекой. Небольшой динамик в углу под потолком изрыгал последние новости с Восточного фронта: диктор голосом, напоминающим треск автоматной очереди, сообщал об очередной победе войск вермахта под Курском и Вязьмой, и этот треск тонул в радостных гортанных криках. Эти громкие звуки разбавляли смех и визг девиц. С ярко накрашенными губами, в воздушных платьях и накрахмаленных сарафанах, светловолосые красотки с раскрасневшимися щёчками порой даже заглушали звериные вопли своих раззадоренных кавалеров. Сегодня женщин было лишь четыре, и вокруг каждой вилось по нескольку возбуждённых, пахнущих табаком и пивом вояк в серых мундирах. Повсюду произносились тосты, звенели стаканы, слышались песни.

«Как же они мне надоели, эти песни!» — проворчал сквозь зубы грузный мужчина в белой застиранной рубашке, поверх которой был надет застёгнутый на все пуговицы жилет. Он сидел на высоком стуле за стойкой, протирал стаканы и не переставал улыбаться. Его звали Эрик Кохх, и сегодня он, пожалуй, был единственным мужчиной в подвальчике, который не нацепил на себя военную форму.

Впрочем, это уже давно стало нормой.

Эрик Кохх походил на добродушного пожилого бюргера как никто другой. Недавно ему перевалило за шестьдесят; пивное брюшко, красный шейный платок в белый горошек и массивные очки в толстой оправе дополняли этот образ. Для полноты картины не хватало, пожалуй, только шляпы с пером и пышных подкрученных усов. Однако вместо шляпы голову кёльнера украшала огромная лоснящаяся лысина, а место под мясистым носом, где могли быть усы, было гладко выбрито опасной бритвой «Kobar Solingen» — подарком фрау Краузе, пышнотелой вдовушки, живущей через два квартала, неподалёку от пивнушки Диерта Шредера.

Пивная на Фридрихштрассе, в которой уже без малого шестой год работал кёльнером Эрик Кохх, не считалось особо изысканным заведением. Однако пиво здесь подавали отменное, а сосиски, зельц и кровяная колбаса стоили недорого. Поэтому заведение редко когда пустовало. Со дня основания пивной, которая в своё время принадлежала ещё отцу Диерта Шредера, и задолго до появления здесь Эрика Кохха основную массу посетителей пивной составляли обычные работяги с расположенного по соседству станкостроительного завода — в основном зрелые мужчины, степенные и немногословные. После тяжёлых трудовых будней, проведённых на конвейере или у станков, эти пили немного и вели себя довольно тихо. Позже штат завода пополнился молодёжью, и вышло так, что безобидных трудяг сменили дерзкие и агрессивные юнцы в коричневых рубашках.

До Эрика должность кёльнера у герра Шредера занимал Алекс Шульман, тощенький паренёк со впалыми щеками и необычайно тощей шеей. Новым посетителям пивной молодой кёльнер сразу же не пришёлся по вкусу. После того как в тридцать пятом парни из СА массивной кружкой разбили Алексу голову, тот попал в лечебницу. Тогда-то герр Шредер и предложил место кёльнера жившему по соседству Эрику.

Принимая нового человека, герр Шредер детально расспрашивал Эрика о его ближайших родственниках. «Ты уж пойми меня, приятель, — говорил герр Шредер, качая головой. — Я ведь знал и отца, и мать бедняги Алекса. Они из Мюнхена — чистокровные баварцы, — а эти… Надо же было так изувечить паренька, да ещё и обозвали „жидовской мордой“!». После того инцидента Алекс Шульман исчез навсегда, и ни Шредер, ни тем более сам Эрик больше ничего не слышали о нём.

Эрика «коричневые» особо не задирали, и он спокойно проработал кёльнером несколько лет. Потом «коричневых» сменили «серые».

Сегодня гостей заведения, точнее — бóльшую часть из них составляли молодые мужчины в мышиного цвета мундирах, румяные и крепкие, ещё не успевшие понюхать пороха и не слыхавшие грохота пушек и хлопков разрывающихся под ногами мин. Эти только ещё ожидали отправки на фронт, поэтому веселились и радовались как дети. Меньшую часть составляли хмурые, немного осунувшиеся солдаты, которые тоже выпивали, но вели себя более сдержанно, иногда замыкались и уходили в себя. В отличие от первых, они уже побывали в боях — поэтому и вели себя более сдержанно, разговаривали вполголоса, но пили нисколько не меньше, чем их необстрелянные соотечественники. Многие из этих вторых только что покинули лазареты и госпиталя и ожидали повторной отправки на фронт.

Вопреки обычному, сегодня в заведение заглянула ещё и парочка младших офицеров. Они потребовали лучший стол у окна и заказали, помимо «Баварского», ещё и две бутылки коньяка «Eugene Gourry». Запьянели они быстро, потребовали ещё одну бутылку коньяка. Один из них — тощий, с горбинкой на носу и тонкими усиками — был в форме пехотного фельдфебеля. Напившись, он полез под стол и стал совать забившейся в угол рыжей кошке надкусанную сосиску. Кошка шипела, щетинилась, выгибая спину, при этом нервно махала хвостом. Фельдфебель злился и громко орал: «Как смеет эта тварь брезговать угощением из рук героя Польской компании вермахта? Клянусь: я заставлю эту дрянь не только сожрать эту сосиску, но ещё и выпить за нашу очередную победу!» Несколько сидевших неподалёку солдат тут же предложили тощему фельдфебелю помощь в поимке кошки. Двое полезли под стол, и почти сразу же один из них выскочил, махая окровавленной рукой. Кошка метнулась в образовавшийся проход и выскочила из зала под всеобщий хохот. Эрик Кохх с интересом наблюдал за столь необычным для немецких офицеров поведением.

Сидевший напротив фельдфебеля обер-лейтенант, смазливый верзила с зализанной набок чёлкой, когда его приятель собирался продолжить преследование кошки, дёрнул его за рукав и что-то прошептал на ухо. Тощий сел, налил коньяк в большой бокал и опрокинул его одним залпом. Одна из девиц, сидевшая за соседним столиком, подошла к обер-лейтенанту, облокотилась перед ним на стол, но мужчина что-то грубо ответил — и девица удалилась. «Странные они, — подумал Эрик, — офицеры вермахта, а ведут себя… и это в присутствии простых солдат».

В этот момент Эрик отвлёкся, и когда снова посмотрел на необычную парочку, то увидел, что тощий фельдфебель свербит его взглядом. Эрик тут же вспомнил печальную историю с Алексом Шульманом, поэтому учтиво кивнул, выдавил из себя самую приветливую улыбку и отвернулся.

Послышался грохот. Фельдфебель вскочил и, схватив со стола недопитую бутылку, направился прямиком к стойке.

— Что тебя так развеселило, старый болван? Я вижу, ты смеёшься надо мной!

— Нет-нет, герр офицер! Ничего подобного, — взмолился побледневший кёльнер.

— Тогда докажи. Раз уж кошка не пожелала пить за нашу победу, то это должен сделать ты.

— Простите, герр офицер, я никак не могу… то есть могу, но… вообще-то, у меня больное сердце и мне противопоказан алкоголь.

Тощий оскалился, схватил со стола рюмку и налил в неё коньяка. Эрик побелел ещё сильнее.

— Пей! — заорал тощий.

— Но, герр офицер… я…

Эрик почувствовал резкую боль и прижал руку к груди. На лбу выступил пот, губы посинели.

— Не притворяйся, скотина! Пей, не то я вышибу из тебя дух! — заорал тощий.

Эрик с ужасом оглядел сидевших вокруг него посетителей. Почти все, включая женщин, прекратили общее веселье. Эрик поднёс рюмку к губам и выпил. В зале робко зааплодировали, и тогда фельдфебель схватил со стола один из стаканов, которые Эрик перед этим так тщательно натирал, и вылил в него всё оставшееся содержимое бутылки.

— А теперь я хочу, чтобы ты выпил за фюрера! — И фельдфебель гордо оглядел зал.

Наступила гробовая тишина. В стакане было никак не меньше пинты коньяка. Руки Эрика дрожали.

— Но, герр офицер…

— Ты не хочешь пить за фюрера?!

От его собеседника пахло спиртным, но голос был твёрд, а глаза сверкали, как маленькие льдинки. «А ведь он не пьян, — решил Эрик в этот миг. — Судя по тому, сколько он выпил, он должен еле держаться на ногах, а он… Неужели всё это неспроста?»

То, что случилось потом, Эрик осознавал уже с трудом. Тощий ухватил его за жилет и прошептал в самое ухо:

— Не строй из себя немощного! Я ведь знаю, что ты ещё крепкий старикан. К тому же разве русские разучились пить? Да-да… я всё про тебя знаю. Пей, русская свинья, пока я не разбил эту бутылку о твою блестящую лысину!

Эрик почувствовал резкую боль в висках. Он посмотрел в зал и столкнулся взглядом с высоким оберлейтенантом. Тот сидел с выпрямленной спиной, на его губах играла ухмылка. Неужели это всё?.. Где же он допустил ошибку?..

— Пей! — снова закричал фельдфебель.

Эрик сполз со стула, встал и на этот раз почувствовал боль уже под лопаткой; тощий занёс руку с бутылкой…

Эрик мягко увернулся и носком ботинка, без замаха, ударил фельдфебеля в голень. Тот дёрнулся, и Эрик, ухватив противника за кисть, заломил её и выполнил загиб руки наружу. Потом мягко переместился, увлекая противника за собой, и завернул его руку за спину. Тощий выронил бутылку и припал на колено. Эрик удерживал фельдфебеля одной рукой и осматривал зал. Он не Алекс Шульман — он не позволит бить бутылки ему о голову.

Обер-лейтенант, с интересом наблюдавший за схваткой, откинулся назад и громко зааплодировал. Потом не спеша поднялся и подошёл к стойке.

— Отпустите моего друга, герр Кохх. Если вас действительно так зовут. В шифрограммах, которые ваш человек отправлял русским, он называет вас Пауком? Да-да, мы многое о вас знаем. — Обер-лейтенант откинул тонкими пальцами свалившуюся на лоб чёлку.

— Молчите? Ну что ж, если не хотите представляться вы, то представлюсь я: гауптштурмфюрер СС Хенрик Кунц, особый отдел — возможно, вы уже слышали моё имя. Мы ведём вас уже почти месяц. Мы уже добрались до вашего агента с позывным «Прыгун», а сегодня утром мы арестовали «Стрекозу». Она уже многое рассказала, но её сведения так ничтожны. Бедняжка была так напугана, что сразу же выложила всё, но вот беда: она так мало знает… Мне не терпелось поскорее арестовать и вас, но мне очень хотелось сделать это красиво.

— Любите покрасоваться, гауптштурмфюрер? — прошептал Эрик.

Кунц рассмеялся:

— Просто обожаю! Да отпустите же вы Дитриха, не то вы сломаете ему кисть!

Эрик разжал руку, выпуская тощего, и буркнул:

— Небольшое растяжение, не более. Забирайте своего фельдфебеля.

— Кстати, он вовсе не фельдфебель. Он оберштурм- фюрер СС — мой подчинённый, очень способный и верный фюреру солдат. — Тощий поднялся, Кунц продолжал: — Так вот, мне очень хотелось, чтобы вы сами выдали себя, — так оно и случилось. Хоть вы и не стали пить «по-русски», но ведь вы выдали себя другим? С виду вы немощный, обрюзгший старикан, но сумели сделать такое… Вы так ловко обезвредили моего друга, а ведь он довольно сильный молодой мужчина, хотя и выглядит довольно худым. — Хенрик Кунц с улыбкой посмотрел на тощего Дитриха. Тот фыркнул:

— Если бы не ваш приказ, мой командир…

— А что Прыгун — вы смогли его взять? — сухо спросил Эрик.

— У нас его рация и шифры. А вот он сам… Одним словом, Прыгун своё отпрыгал. — Кунц засмеялся, потом похлопал кёльнера по плечу. — Признавайтесь же, мой дорогой Эрик, или лучше называть вас Пауком? Может, назовёте своё настоящее имя? Кто вы для «красных»? Иван… Василий… кто? Ну же, довольно темнить! Меня так впечатлило ваше умение обезоруживать нападавшего! Браво! Уверен, что этому приёму вас обучили в русской разведшколе!

Эрик оттолкнул руку Кунца, пошатнулся и отступил.

В считаные мгновения перед ним промелькнула вся его жизнь.

Смерть матери, трагическая гибель отца, детский дом и разведшкола в Саратове.

Он был заброшен в Берлин почти десять лет назад и уже стал даже забывать своё настоящее имя и свой язык. Для немцев он Эрик Кохх — добродушный кёльнер. Лишь для Эммы и Отто он был твердым как гранит русским резидентом по прозвищу Паук. Также он был Пауком для своего куратора из Центра, который подписывался позывным «Шмель». Ну что ж, раз уж это всё…

Эрик почувствовал резкую боль в груди. Двое сидящих за ближним столом солдат вскочили со своих мест, но прежде, чем они подхватили пожилого разведчика под руки, тот рухнул на пол, несколько раз дёрнулся и застыл навсегда.

Глава четвёртая, в которой полковник Абвера обменивается «любезностями» с представителем гестапо

Дрова в камине потрескивали, от кастрюльки, стоявшей на середине стола, поднимался пар. Годовалый курцхаар, поскуливая, лежал на коврике у входа, из спальни доносилась тихая музыка.

Полковник, сидя за столом, пил кофе маленькими глотками, попыхивал длинной английской сигаретой и поглядывал на тикавшие на стене часы.

— Значит, он так и сказал: «необходимо явиться»?

— Он сказал: «срочно явиться»! Даже через трубку было слышно, как он мурчит от удовольствия, — заметила Зельда фон Зейлер.

Высокая и подтянутая жена полковника — женщина лет сорока с небольшим — всё ещё не утратила былой красоты. Ровный овал лица, чуть пухлые губы, огромные глаза с ледяным блеском. Хильберт часто называл жену «моя грозная валькирия», и женщине это нравилось. Зельда была одета в тёмно-зелёное ситцевое платье. Даже к завтраку она не поленилась надеть на себя перстень с рубином и увесистые бусы из чёрного жемчуга. Волосы Зельды были тщательно расчёсаны и спадали мягкими пшеничными волнами на расправленные плечи.

— Наглец! Каков наглец! Как он вообще посмел звонить в такую рань? — возмущался полковник, со скрытым восхищением поглядывая на супругу. Немногие его коллеги из Абвера могли бы похвастаться такими жёнами. На всех приёмах, которые время от времени устраивал для своих подчинённых старина Эрвин — начальник второго отдела, — Зельда всегда привлекала внимание мужчин и вызывала молчаливую зависть женщин.

Тем не менее, несмотря ни на что, на душе у полковника было неспокойно. Пусть Зельда думает, что он неприкасаем, но сам Хильберт знал, что если им заинтересовалось гестапо, то это грозит как минимум серьёзными проблемами по службе. И это сейчас, когда столько поставлено на кон.

— Я слышала, что, в отличие от большинства его соратников, этот Кунц из приличной семьи, — сказала 3ельда.

— Фюрер не считается с происхождением своих подчинённых. Ты же знаешь.

— Фюрер — да, но не такие как я или ты. Раз уж сегодня не слишком смотрят на твоё происхождение, то представителям благородных семей стоит держаться друг друга. Если этот Кунц из благородных…

— Кунц — мерзавец и выскочка, который невзирая ни на что лезет вверх, и ему неважно, на чью спину наступить, чтобы забраться повыше. Может, он и благородных кровей, но это никак не помешает ему настрочить на меня донос, или что-нибудь и того хуже.

— В таком случае поезжай скорее и выясни, что к чему. Поезжай и будь сдержан.

— Ты предлагаешь мне заискивать перед этим ничтожеством?

Зельда покачала головой, подошла к мужу и положила руку ему на плечо.

— Сейчас не время, дорогой, демонстрировать свою гордыню. Поешь, а потом поезжай к этому гестаповцу и выясни, что ему надо. Я не призываю тебя унижаться, но ты должен думать и о нас — обо мне и о мальчиках.

Двое сыновей Зейлера сейчас находились в расположении отдельной резервной пехотной бригады, которая дислоцировалась в Польше. Зельда каждый день слушала вечерние сводки новостей, боясь, что её сыновей могут отправить на передовую.

— Я сделаю всё, чтобы ты опасалась как можно меньше за себя и за наших детей.

— Я в этом не сомневаюсь, мой дорогой, нисколько не сомневаюсь.

Полковник взял руку жены и прикоснулся к ней губами. Он был благодарен судьбе за то, что она послала ему эту женщину, которая радовала его суровую душу не только красотой, но и разумными советами. Хотя порой, когда Зельда была не в настроении, Хильберт предпочитал не связываться с женой. В такие минуты он просто уходил, и тогда свой гнев супруга полковника срывала на ком-нибудь из слуг.

Вошёл Клос Губер, низко поклонился и собирался унести поднос с нетронутым завтраком, но Хильберт остановил слугу:

— Оставь! Я съел твой омлет, съем и эти сосиски, чёрт бы их побрал!

— Но всё ведь уже остыло, герр полковник! А если хотите, я принесу всё свежее.

— Не стоит, я съем всё это, и никакой выскочка из гестапо не помешает мне это сделать… не испортит мне аппетит! — Хильберт загасил сигарету, отрезал от сосиски кусочек, макнул в горчицу и сунул в рот. Жевал он долго, потом проглотил с трудом и громко выругался. Управляющий вздрогнул — он не привык к такому. Когда у полковника было хорошее настроение, он часто просил Клоса отложить дела, и они запросто играли в шахматы, но сегодня полковнику, похоже, было не до игр.

— Клос, так пришла машина или нет?

— Машина уже ждёт, герр полковник. Я просто не хотел вас тревожить, пока вы не окончите завтракать.

— Мне помнится, мой муж приказал вам доложить о прибытии машины немедленно, — вмешалась в разговор Зельда. — Когда же вы научитесь в точности понимать и выполнять приказы? И отчего у вас такая кислая физиономия, точно у вас преставилась любимая тётушка? Или, может, у вас болит зуб?

— У меня нет тётушек, моя фрау. И зубы мои, к счастью, в полном порядке. Просто… Я хотел доложить об этом позже… У меня нет объяснений, но я опасаюсь…

— Что ты мямлишь? — рявкнул полковник. — Тебе задали вопрос — так потрудись отвечать! Что тебя так встревожило с самого утра?

— Эмма, полковник, — она пропала.

— Наша горничная? Что значит «пропала»? — воскликнула Зельда.

— Позавчера она попросила дать ей выходной. Должна была явиться вчера вечером, но так и не пришла. Сегодня утром она тоже не явилась — боюсь, что с девушкой что-то случилось.

— Эта девица мне сразу не понравилась, — фыркнула Зельда. — Она чересчур своенравна для порядочной девушки. Я предупреждала тебя, Хильберт, что не стоило её брать.

— Она проработала у нас больше года и до сих пор не имела нареканий. — Полковник поднялся, подошёл к вешалке и стал надевать китель. — Если не ошибаюсь, у этой девицы есть жених, — возможно, он и является причиной этого опоздания.

— Эта девица не из тех, которым наличие жениха не позволяет вертеть хвостом. Зачем, по-твоему, она всё время красит волосы? Она ведь не натуральная блондинка — надеюсь, ты хоть это понимаешь?

— Какое мне дело до цвета её волос? — Хильберт уже ругал про себя Клоса за то, что он не сообщил ему о пропаже без свидетелей.

— Когда ты брал на работу эту провинциалку, она и впрямь казалась серенькой мышкой, но ты видел, как она в последнее время преобразилась?

— Говорю же: у девушки появился жених — вот он и одаривает свою будущую супругу.

Зельда фыркнула, но больше ничего не сказала. Хильберт вздохнул с облегчением и поднялся. Он подошёл к лежавшей на коврике собаке — та оживилась, приподнялась, но полковник лишь потрепал пса по холке и подошёл к зеркалу. Он застегнулся на все пуговицы, взял в руку плащ и фуражку и, учтиво кивнув супруге, поспешно покинул комнату.

Зельда. Зельда… Даже самые умные женщины бывают иногда так подвержены глупой ревности! Хотя… Конечно же, он видел, как эта хорошенькая горничная красуется перед ним, но Хильберт фон Зейлер не из таких. Он любит лишь жену… ну и фюрера, конечно. Хильберт усмехнулся.

Утро выдалось скверное — ветер дул так, что полковник пожалел, что не надел плащ и фуражку в доме. Водитель немного замешкался и подал машину с задержкой, за что был тут же отчитан по самой строгой форме. Всю дорогу полковник думал о неприятном звонке и предстоящей беседе с Кунцем. Думал он и о пропавшей горничной. Ощущение, что эти два события как-то связаны, не покидало полковника.

Подъехав к серому зданию с зарешёченными окнами и красными флагами с бело-чёрной символикой, полковник вышел, прошёл под козырёк и закурил. Мимо прошли несколько младших офицеров в чёрной форме и с красными повязками на рукавах. Зейлер поморщился. Пора кончать со всем этим. Он кивнул часовому и прошёл в фойе. Тут его встретил молоденький унтер и предложил проводить в кабинет Кунца. Чем дольше они шли, тем большую неуверенность чувствовал Хильберт. С этим нужно что-то делать. Он — полковник второго отдела Абвера — чувствует напряжённость в преддверии встречи с каким-то гауптманом!

Хильберт, не останавливаясь, распахнул обитую кожей дверь и вошёл без стука. Он подошёл к ближайшему стулу и, не снимая плаща, опустился на него. В кабинете пахло хорошим табаком и дорогим одеколоном, на подоконнике стоял горшок с розовой камелией.

Гауптштурмфюрер сидел за столом и читал какую- то бумагу. Увидев вломившегося к нему полковника, Кунц убрал документ в сторону и одарил гостя широкой улыбкой:

— Приветствую вас, полковник! Очень рад, что вы так быстро откликнулись на мою просьбу и явились лично, без всяких проволочек.

— Супруга сообщила, что вы употребили фразу «необходимо срочно явиться». По-вашему, это похоже на просьбу?

— О! Я действительно так сказал? Кстати, как поживает ваша прелестная супруга? Надеюсь, здорова и так же хороша собой, как и прежде?

— Надеюсь, вы пригласили меня не за тем, чтобы изливать передо мной восхищения по поводу внешности моей супруги. Что же касается её здоровья, то не думаю, что эта тема должна вас беспокоить.

Кунц рассмеялся:

— Если не желаете говорить о супруге, можем поговорить о вашем курцхааре. Премилый пёсик — надеюсь, он всё так же привязан к вам, как и прежде?

Полковник втянул носом воздух. Самодовольная улыбочка на лице гестаповца выводила его всё сильнее и сильнее. Если этот поц не прекратит, он просто встанет и уйдёт. Такое унижение терпеть было просто невыносимо. Хорошо бы при этом ещё дать этому наглецу в морду, но без видимых причин Хильберт был к этому не готов, поэтому постарался умерить пыл:

— Моя собака здорова, гауптштурмфюрер. Супруга тоже здорова, и детки не болеют, и прислуга тоже чувствует себя превосходно…

Кунц хлопнул ладонью по столу и вытянулся вперёд:

— Вот! Об этом я и хотел бы поговорить подробнее.

Вы абсолютно уверены, мой дорогой Хильберт, что вся ваша прислуга абсолютно жива и здорова?

Полковник вздрогнул.

Так вот оно что! Значит, всё-таки горничная. Клос, мерзавец, ты у меня ещё ответишь за то, что притащил в дом эту мерзавку!

Что же на неё у Кунца? Должно быть, что-то серьёзное, раз он так распалился. Увидев, что полковник побледнел, хозяин кабинета открыл ящик стола, достал пачку и пепельницу и пододвинул их к гостю.

— Не желаете ли закурить, Хильберт? Угощайтесь — это хорошие сигареты. Может быть, кофе? Коньяк?

Полковник достал из кармана плаща собственную пачку, пододвинул к себе предложенную пепельницу и закурил.

— Так, значит, я здесь из-за моей служанки. Ну-ну… Да, сегодня мой управляющий сообщил мне, что моя горничная после выходного не вернулась и не приступила к своим обязанностям. За это я собирался уволить её. Судя по вашей довольной физиономии, моя служанка в чём-то провинилась. Я прав?

Голос Кунца из язвительного вдруг стал лилейным:

— «Провинилась» — это слишком слабо сказано. То, что она сделала, не назовёшь просто провинностью. — Кунц тоже закурил, потом поднялся и подошёл к окну. — Я знаю, полковник, что наши ведомства не слишком-то жалуют друг друга, но, несмотря на случившееся, я ещё не подал официального рапорта о вашей причастности к одному весьма неприглядному делу. Более того, я не сообщил о ней даже своему начальству — а почему? Потому что считаю, что все мы верно служим нашему фюреру, а поэтому не должны сводить какие- то мелкие счёты, а напротив, должны помогать друг другу.

Полковник тоже умерил пыл. Пока он не выяснит, что натворила эта девица, нужно быть сдержаннее. Теперь он знает, что у Кунца есть козырь, но пока не знает какой.

— Довольно темнить, Хенрик. Говорите же: в чём замешана моя горничная, и что вы собираетесь предъявить мне? Надеюсь, вы не сомневаетесь в моей преданности идеям национал-социализма и в моей верности фюреру?

Гауптштурмфюрер развёл руками, покачал головой.

— Если бы я считал вас предателем, уж поверьте, у меня бы хватило сил и решительности не приглашать вас в свой кабинет и не вести с вами задушевные беседы. Но вы верный фюреру солдат, поэтому я хочу показать вам это. — И Кунц протянул полковнику листок бумаги.

«Шмелю, срочно!

Паук информирует, что 08.11.1941 в 18:00 по Берлинскому времени согласно информации, полученной от Стрекозы, особняк полковника Хильберта фон Зейлера посетили Ральф Краузе и неизвестный русский. Беседа велась в обстановке строгой секретности.

Стрекоза сообщает о предполагаемом проникновении диверсионной группы, состоящей из бойцов полка «Брандербург-800», в советский тыл для совершения диверсии в Самаре. Руководить группой будет непосредственно Ральф Краузе. Цель операции — физическое устранение объекта, именуемого «Старец». О Старце известно, что это высокопоставленное лицо, которое недавно было эвакуировано в советский тыл из Москвы. Особую роль в предстоящей операции предстоит выполнить агенту с кодовым именем «Имитатор». Какова роль Имитатора в предстоящей операции, выяснить не удалось.

Как важное:

Известно, что операция находится на особом контроле у фюрера.

Прыгун. Берлин, 21.04 ч. 08.11.1941».

Пока полковник читал, в его голове крутились разные мысли. Ознакомившись с сообщением, он вернул листок Кунцу.

— Что это, и откуда это у вас?

— Это шифрограмма от русского резидента. Недавно мы запеленговали это сообщение, потом, проведя ряд мероприятий, завладели рацией и шифрами. Впрочем, уж лучше всё по порядку. Как вы знаете, полковник, по роду своей деятельности мы имеем по нескольку осведомителей практически в каждом районе города. Если быть точнее — чуть ли не в каждом жилом доме, в каждой организации. Так вот, один из таких осведомителей (а если быть точнее — одна) сообщила нам о подозрительном молодом человеке по имени Отто Хубер, который живёт с ней по соседству и иногда ведёт себя довольно странно. Плюс к тому же из комнаты этого Хубера время от времени слышны странные звуки, похожие на мелодичный, но неровный писк. Мы запеленговали сигналы из квартиры этого Хубера и взяли этого человека в разработку. Он вывел нас на одного забавного старичка по имени Эрик Кохх — тот работал кёльнером в одной маленькой пивнушке. Скажите, полковник: вам незнакомы эти имена?

Зейлер пожал плечами, раскуривая очередную сигарету. Чувство тревоги всё ещё его не покинуло.

— Кохх? Хубер? Не знаю ни того, ни другого.

Кунц пригнулся к горшку с камелиями и отщипнул завядший листок.

— Вы любите цветы, полковник? — вдруг резко сменил тему он. — Я просто обожаю, хотя и не все. Этот вид родом из Юго-Восточной Азии. Вы знаете, что в природе эти цветы разрастаются до нескольких метров и становятся похожими на маленькие деревца?

— Я не люблю цветов и довольно дурацких вопросов, — резко процедил Хильберт, его терпению снова был нанесён очередной удар. — Вы забыли, с кем имеете дело! Я уже не первый год работаю в разведке и прекрасно знаком с вашими методами. Говорите же по существу и не тратьте моё время на всякую ерунду.

Кунц улыбнулся лишь уголками рта и продолжил как ни в чём не бывало:

— Так вот, мы взяли в разработку ещё и кёльнера, но тот, похоже, оказался очень опытным шпионом. Он сразу же заметил слежку, хотя и не подал виду. Не знаю, как он уж сумел сообщить Отто Хуберу о своих подозрениях, но передатчик Отто Хубера сразу же замолчал. Прошло несколько недель, и мы уже были близки к тому, чтобы взять Хубера и подвергнуть его допросу по особой методике, но тут наша осведомительница сообщила пикантную новость. Наш паренёк, оказывается, ужасно падок до женской ласки и не гнушается даже шлюхами. — Кунц поморщился и снова уставился на свой цветок. — Тогда мы прижали одну из путан, с которой частенько встречался наш парень, и заставили её работать на нас. Но до определённого времени и это не дало результатов. И тут на сцену выплывает очередной объект…

Кунц сделал паузу оставил наконец-то в покое свой цветок и вернулся за стол. Хильберт снова был вне себя от ярости.

— Очередной объект показался. Что дальше?

— Блондинка, довольно симпатичная, но явилась она не к нашему любвеобильному парню, а пришла домой к пожилому кёльнеру. Она спешила и была явно встревожена. Они общались лишь несколько минут, потом девушка вышла и, уже довольная, поспешила поймать машину. Мы взяли её. Как только девица оказалась в наших руках, она начала орать, называя ваше имя. — Кунц оскалился и пожал плечами, изображая кротость. — Тогда мы и узнали, что предполагаемая пособница русского шпиона живёт в вашем доме.

— И это случилось позавчера. Девушка оказалась моей служанкой Эммой Шридер, — подытожил полковник.

— Вы знали, что ваша горничная собиралась замуж?

— Знал. Поэтому не придал значения исчезновению девицы. Решил, что она где-то пропадает со своим женишком.

— Этот парень заурядный инженерик, и он никак не причастен к тёмным делишкам, которыми занималась ваша горничная. Мы допросили и его — пока он задержан, — но я не думаю, что этот трус имеет какое то отношение к русской агентуре. Он рассказал нам всё, как только мы слегка на него нажали. Всё и про всех. Тряпка! А вот ваша девица… Вы знали, полковник, что ваша горничная не чистая арийка?

— …? Это имеет какое-то значение?

— У девицы в роду были цыгане.

— О боже! Так вот почему она всегда так часто выбеливала волосы! — Полковник принялся нервно постукивать по столу.

— Девушка, хоть и не сразу, но тоже рассказала нам всё, что ей было известно: про Эрика Кохха, русского резидента, про его напарника Отто Хубера — радиста с позывным «Прыгун», — про то, как её пытался шантажировать какой-то гнусный тип, нанятый папашей нашего инженерика. Эрик Кохх, которого ваша Эмма всё время называла Пауком, помог девушке избавиться от шантажиста; за это он попросил оказать ему некоторую услугу.

— Значит, Стрекоза — это моя горничная?

— Увы, но это так, полковник. Вы допустили оплошность. Серьёзную оплошность. После визита фройляйн Эммы к русскому резиденту последний наконец- то решился выйти на связь со своим Центром. Мы ворвались в квартиру Прыгуна и, благодаря нашей шлюхе, стали обладателем передатчика и шифров. Расшифровав отправленное сообщение, мы получили вот это.

— Кунц ткнул пальцем в лежавший на столе листок. — Ваша беспечность привела к тому что о секретной операции, находящейся на контроле у самого фюрера, стало известно некоторому кругу лиц, в том числе и русским.

Услышав последнюю фразу, полковник погасил о пепельницу не докуренную папиросу и встал.

— Судя по тому, что вы пригласили меня сюда, вы не особо довольны тем, что натворили, — произнёс полковник; теперь в его голосе снова появились стальные нотки. Он прошёлся по комнате, подошёл к подоконнику и оторвал от цветка камелии листок. — Сухой. Ещё один сухой листок. — Он бросил листок на пол. — Вы хоть понимаете, куда вы влезли? Что вы вообще натворили, и чем всё это может для вас закончиться?

Кунц побагровел.

— Ну, знаете! Я рассчитывал что вы, если я не стану докладывать о вашей причастности… Мне хотелось… Похоже, я действительно ошибся, желая оказать вам услугу. В ближайшее время я сообщу о проваленной операции руководству. Не смею вас задерживать. Мне придётся составить рапорт.

В то самое мгновение вмиг скисшее лицо гаупт- штурмфюрера сильно позабавило полковника, но он понимал, что этого хитреца нужно брать за самое горло, и брать очень жёстко. Хильберт знал, что рискует, но это оыл единственный шанс исправить положение. Он подошёл к сидевшему за столом Кунцу, который только что сунул в рот очередную папиросу, и щёлкнул зажигалкой. Кунц втянул дым, точно это были отравляющие газы.

— Подведём итог, — усмехнулся полковник. — Вы сказали, что ворвались в квартиру радиста и захватили рацию и шифры. Из этого я делаю вывод, что сам Прыгун от вас либо ушёл, либо он уже не заговорит никогда. Так?

Несмотря на то что гестаповец был довольно высок, Хильберт буквально завис над ним, отчего Кунц сильнее вжался в кресло.

— Он собирался сжечь тетрадку с шифрами и разбить рацию, поэтому наша женщина-агент пристрелила его.

— Вы про завербованную вами шлюху? Похоже, она, как и остальные ваши люди, действовала не очень-то умело. Про русского резидента вы тоже всё время говорили в прошедшем времени. Его вы тоже пристрелили при задержании? Так?

— Мы взяли его, но у него был больное сердце. Он умер у меня на руках, — промямлил гестаповец.

Полковник громко рассмеялся и похлопал Кунца по плечу.

— Я так и знал, милый мой Хенрик. Я так и знал! Прыгун и Паук мертвы. У вас в руках лишь рация с шифрами, глупая девчонка, которая ничего не знает, и её бестолковый жених. Всё! Ваше начальство вас за такие результаты расследования, определённо, по головке не погладит.

— Мы сделали всё, что могли. — Лицо Кунца поменяло цвет: теперь все его прыщи из бледно-розовых стали бордовыми. — Откуда же мне было знать, что у этого русского больное сердце?

Кунц был так жалок, что Хильберту даже стало жалко этого бедолагу, но поддаваться слабостям было не в его стиле.

— Сейчас я вас ещё больше обрадую, глупый вы выскочка! Мало того, что вы, пытаясь поймать большую рыбу, слишком сильно потянули и в результате вытянули голый крючок. Но есть ещё большее зло. Вы ещё и влезли в секретные дела Абвера. А что, если я скажу вам, Хенрик, что я был с вами не совсем честен. Да-да, я знал, что моя горничная работает на русских, знал и о её цыганском прошлом — одним словом, знал достаточно, чтобы не болтать при ней о важных вещах без надобности.

— Я вас не понимаю, полковник! Что вы такое говорите, на что намекаете?

— Я не намекаю, а говорю вам конкретно. Вы влезли в большую игру. Стремясь заполучить меня в качестве жертвы и потом использовать в своих целях, вы просчитались. Информация об Имитаторе, секретной операции в Самаре и об уничтожении Старца — всё это тщательно подготовленная деза. Мы специально дали русским ложные сведения, а вы едва не испортили нам всю игру. Вы это понимаете, безумный вы человек!

— Но как же… Что же мне теперь делать? — жалобно стонал Кунц.

— В любой другой ситуации я дал бы вам пистолет с одним патроном и доложил бы фюреру о провале, который случился по вашей вине. Я бы, конечно, тоже понёс наказание, но вам… Вам, провалившему своё задание и сорвавшему сверхсекретную миссию… Но не будем о печальном — на карту поставлено слишком большое дело. — Зейлер вытянулся, потом поднял со стола листок с шифрограммой, повертел её и спросил: — Кто кроме вас знает, что здесь написано?

— Мой помощник Дитрих, но он будет молчать, — захлёбываясь слюной, лепетал Кунц. — Ещё… Ещё, конечно же, ваша горничная. Я бы мог заставить её замолчать…

— Тогда заставьте её замолчать. Как вы это сделаете, мне плевать. Такие как вы, я уверен, могут провернуть такое дельце, даже не запятнав рук. Мне больше не нужна эта девица. Она сделала своё, поэтому вы окажете мне услугу, избавившись от неё. — Полковник поднёс зажигалку к листку — тот полыхнул синеньким огоньком и вскоре превратился в пепел. — Вы уверены, Кунц, что больше никто не знает о том, что здесь было?

— Никто больше не знает, клянусь честью! Никто, кроме русских, конечно.

— Это уже не ваша забота. Говорю же: это дезинформация. Мы пустили русских по ложному следу. Прощайте, гауптштурмфюрер, и не смейте болтать — это в ваших же интересах.

Через час после того, как Хильберт фон Зейлер покинул кабинет Кунца, как только он добрался до своего особняка, его у порога встретил скулящий курцхаар. Хильберт присел, почесал пса за ухом и поцеловал прямо в мокрый нос.

— Хочешь на охоту, малыш? Утка сейчас жирна и хороша, но меня, дружок, поджидают сегодня совсем другие птицы. Хищники. Я ведь веду охоту на более крупную дичь, и на этой охоте ты мне не нужен.

Хильберт щёлкнул пса по носу — тот заскулил и выбежал из комнаты. Вошла Зельда, но Хильберт тут же отвернулся и махнул рукой. Зельда, задержав поток слов, готовых вырваться из её хорошенького ротика, поджала губы и удалилась в спальню. Полковник подошёл к телефону и набрал номер. Прозвучало не меньше семи гудков… Когда на другом конце послышался голос, полковник произнёс тихо:

— Приезжай срочно, Ральф. Ты мне нужен.

— Операция отменяется?

Полковник ответил не сразу. В голове всё ещё была полная неразбериха. Наконец, преодолев себя, он сказал:

— Нам необходимо внести поправки в наши планы, Ральф. Серьёзные поправки.

Когда на другом конце прозвучали короткие гудки, Хильберт позвал управляющего и строго сказал:

— Ты должен подобрать нам новую горничную, Клос! И на этот раз не вздумай брать первую встречную.

— А как же Эмма? Как же фройляйн Шридер? — Пожилой мужчина начал заикаться, хотя его лицо традиционно оставалось бесстрастным.

— Фройляйн Шридер у нас больше не работает.

— Понимаю, но у нас остались её вещи. Прикажете их упаковать?

— Делай с её вещами что хочешь. Уверен: эта маленькая дрянь здесь больше не появится!

Через пару минут Клос, по просьбе полковника, включил патефон, и из спальни раздались звуки «Лунной сонаты». Полковник фон Зейлер лежал на широкой кровати в кителе и в сапогах, глаза его были слегка прикрыты.

Часть третья Поиски Краузе