– Ты расстроен? Из-за четверки?
– Нет, конечно.
– А что тогда?
– Получается, одна половина фуги настоящая, а вторая – всего лишь отражение. А слушатели принимают ее за целую.
– Ну и что?
– Это как если бы одну половину жизни я прожил, а вторую думал, что живу. А на самом деле – нет. На самом деле, может, это игра чьего-то разума. Не жизнь, а имитация.
– Ты странный.
– Разве?
– Мне такая мысль и в голову бы не пришла.
– А меня такие посещают часто. Некоторые прописаны в моей голове, как в квартире.
– Например? – Валерия улыбнулась шутке.
– Например: если бы я не существовал, всё, что делаю я, делал бы кто-то другой. Не менее успешно, а может даже лучше.
– Не говори так.
– Это правда. Я учусь на пианиста, зная, что никогда не буду настоящим пианистом. Не тот уровень дарования, как говорит Ирина Павловна. Да и рука небольшая, растяжка так себе. Но я продолжаю. Потому что хочу играть. Вот и всё. Другое не имеет смысла. Я не оставлю след в истории, и прекрасно это понимаю.
– Ты пессимист.
– Подобные мысли отрезвляют. Если убрать никчемные стремления, вроде потуг стать известным пианистом, не остается ничего. Пустота. Ее не преодолеть. Я пробовал.
Валерия молчала. Теперь мы оба смотрели на белый блик, плавающий в моем кофе.
– Пустота? – сказала она наконец.
– Да.
– Илья.
– Что?
– Я должна тебе кое-что вернуть. То, что забрала.
– Что? Ты у меня ничего не заби…
Почувствовал ее губы, и меня начало вращать и покачивать. Стены поехали. Я закрыл глаза, потому что не смог иначе. Пустота, о которой я только что говорил, начала приобретать облик – неизведанный, сладкий и далекий. И вдруг всё оборвалось. Я словно упал с большой высоты и расшиб себе что-то, но не тело. Нечто более хрупкое.
Валерия уже поднялась, в руке держала свою сумку и что-то говорила мне.
– Двадцать восьмого февраля? – дошло до меня. Наверное, она повторила это несколько раз, чтобы я наконец услышал.
– Да.
– Я приду.
Валерия улыбнулась и растаяла в воздухе. Не успел заметить, как она покинула буфет.
Вышел на крыльцо консерватории, но и там не было Даши. Попробовал позвонить – гудки идут, но не отвечает. Видела наш поцелуй? Надеюсь, что нет.
«Не нашел тебя», – отправил Даше сообщение. Натянул шапку и отправился в сторону дома.
Когда вошел в подъезд, почувствовал запах духов и какого-то гнилья. Соседи выставили мусор в мешках. Сверху доносились приглушенные голоса – женский и мужской. Я поднялся на третий этаж. Рядом с нашей квартирой стояли мама и дядя Костя.
– Привет, Илья, – первым поздоровался дядя Костя.
А я уставился на длинную светлую юбку в пол, неказисто торчащую из-под маминой короткой осенней куртки.
Дядя Костя протянул руку для пожатия, я посмотрел на нее как на нечто неведомое и не пожал. Он опустил руку, нахмурился, повернулся к маме:
– Ладно, пойду. Удачи.
Вышло прохладно. Мама ничего не ответила, я стоял истуканом посреди лестничной площадки. Дядя Костя ушел.
– Привет, Илюша, – тихо сказала мама и вставила ключ в замочную скважину.
Мы зашли в прихожую. Во мне соседствовали розовый туман, который еще не развеялся после поцелуя с Валерией, и бетонная неприязнь к дяде Косте. Я хотел выговорить матери, но не получилось – продолжал молчать. Так же молча удалился в свою комнату. Слышал мамин вздох, когда затворял за собой дверь.
Утром перед парами зашел к Гене. Непривычно было открывать чужую дверь. Почувствовал себя вором.
В комнате Гены в отсутствии самого Гены было странно. Предметы выделялись. Раньше, когда я бывал у него в гостях, все мое внимание принадлежало Гене, мы разговаривали, сочиняли фугу или просто молчали. А теперь его нет, и предметы вступили в права. Теперь они стали заметны. Они как будто радовались, что никто их не перебивает.
Я нашел банки с водой на кухне – их мне заранее показал Гена. Банки без крышек – чтобы хлорка выветрилась, прежде чем вода попадет в грунт. Взял одну и направился обратно в Генину комнату.
Вот привередливый цветок, который требует полива раз в два дня. Плеснул ему, сколько счел нужным. Оказалось – много. Вода полилась через край блюдца, на котором стоял горшок. Принес тряпку из ванной – вытер. Теперь не должен засохнуть. По крайней мере, до послезавтра не успеет.
В консерваторию я прибыл на пятнадцать минут раньше, чем нужно. Поднялся на третий этаж, постучал в тридцать шестой кабинет.
– Какой человек пришел! – по обыкновению воскликнул Юрий Васильевич и прошаркал два шага мне навстречу.
– Здравствуйте, Юрий Васильевич. Я фугу принес.
– Так-так, посмотрим.
Он приставил к пианино второй стул, и мы уселись.
Я заиграл. Я переводил тему из голоса в голос и слышал каждый из них. Я упивался своей игрой. Все получалось, все сходилось, звучало гармонично. Я радовался так, как давно уже не радовался.
Когда сыграл последний аккорд, не снял руки с клавиатуры, а дослушал, подождал, пока последний отзвук погаснет. Тогда только повернул торжествующее лицо к Юрию Васильевичу. Предвкушал его слова. Он обязательно похвалит. Фуга хороша, не только с композиторской точки зрения. Я писал ее как пианист, и играется она удобно.
– Эту фугу я уже слышал, – сказал Юрий Васильевич. Мои мысли еще немного повисели в заоблачной дали – по инерции – и разом рухнули.
– Что?
Юрий Васильевич поднялся со стула и прошаркал к своему столу. Начал копаться в сумке. Выудил оттуда листы в файле. На листах были отпечатаны ноты. Юрий Васильевич протянул их мне.
– Новый студент. В этом семестре перевелся. А фугу сдал одним из первых. Вчера.
Я взял ноты. С минуту разглядывал их, пытаясь сосредоточиться. Когда у меня получилось собрать внимание в пучок, я увидел: это моя фуга. Аккуратно набранная в нотном редакторе и распечатанная. Но моя.
– Как? – только и спросил я.
– Ты уверен… Илья, видишь ли, он сдал первым. Ты уверен, что…
– Это я написал! – вскрикнул я. – Вчера. Я только вчера ее написал!
– Илья, я тебя ни в чем не обвиняю.
– Это моя музыка.
– Ты показывал кому-то? Давал ноты?
– Гене сыграл. Но я не давал ноты. И Гена мой друг, он не стал бы… Хотя, у него с фугой не ладилось… Нет, он ни за что не стал бы так поступать!
– Я не знаю, что и думать, Илья. И что делать, не знаю. Два студента не имеют права сдавать одну и ту же фугу.
– Это я написал! Я!
– Он принес мне ее вчера.
– Когда именно?
– Днем.
Закрыл глаза. Плотно закрыл глаза. Это сон? Открою глаза и проснусь?
Нет, это не сон.
Фугу я дописал вечером. Я точно помню. Когда уходил из консерватории, было уже темно. А кто-то сдал мою фугу днем. Фугу, которую я закончил писать вечером.
– Как его зовут? – чужим голосом проговорил я.
– Ой, он не подписал листок. Но имя говорил. Погоди, дай-ка вспомнить… Погоди-ка. М-м-м. Кажется, он назвался Костей.
– Как?
– Костя. Послушай, Илья, я знаю, какой ты. Ты сознательный юноша, ответственный, врать не будешь. Поэтому давай сюда свою фугу. Я зачту.
Юрий Васильевич вытащил у меня их рук ноты.
– Костя? – запоздало переспросил я.
– Кажется, да. Вы знакомы?
– Кажется, да.
«Сыграем в четыре руки?» Ах ты сволочь.
– Не переживай, Илья. В моей практике был ни один такой случай, когда несколько человек приносили одинаковые фуги. Всегда есть тот, кто сочиняет фуги за деньги. Вот он и продавал одну и ту же нескольким студентам одновременно, не разбираясь, учатся ли они у разных педагогов или у одного. Так бывает, Илья. Но я уверен, что это не твой случай.
– До свидания, Юрий Васильевич.
Я выскочил за дверь. У меня тряслись руки – на этот раз от негодования. Я вытащил из кармана телефон и нашел в недавних вызовах нужный номер.
– Ты мне ответишь, Тот. И на звонок ответишь и за фугу ответишь.
Нажал на кнопку вызова.
Тишина. Даже никаких гудков. Я поднес трубку к уху и прислушался. Посмотрел, идет ли время звонка. Девять секунд, десять, одиннадцать. Неожиданно зазвучал голос, ровный, автоматичный, как мертвый. Тот же самый голос, что и в прошлый раз.
– Ты всего лишь отражение, Костя. Отражение в разбитом зеркале.
Гудки.
V. Стретта(проведение темы в фуге, при котором каждый имитирующий тему голос вступает до того, как она закончилась в предыдущем голосе)
Воняет горячим маслом, пончиками и сырой землей. Я оборачиваюсь. Папы все еще нет. Он обещал, что вернется скоро. Меня толкают в плечо, чтобы продвигался вперед. Я делаю маленький шаг. Передо мной рука билетерши. Рука тянется к моему билету. Я вижу зубы билетерши – большие и желтые. Она лыбится, морщины собираются вокруг глаз, она мне что-то говорит. Я оборачиваюсь. Папы нет.
Мне страшно, а папа не должен узнать, что я испугался.
Я шагаю в лабиринт. За мной идет какой-то дяденька. Он высокий. Я вижу это в зеркале – что он высокий. Он улыбается мне.
В зеркалах плавают наши глаза, улыбки, уши, волосы. Они как будто отделились от тела.
Папа сказал мне:
– Встань в очередь вон за тем парнем. Видишь? Высокий такой. Вон тот. Тот.
И несколько раз проткнул пальцем воздух.
За тем парнем. Почему же я оказался перед ним?
Я думаю о всяких мелочах, чтобы не бояться. Например:
Почему я оказался перед ним?
– Мальчик, как тебя зовут?
– Костя.
Нельзя говорить свое имя незнакомцам. А я сказал.
– Хочешь сладкую вату?
Я хотел.
– Мне папа купит.
– А где твой папа?
– Он ждет меня снаружи.
Меня начало трясти. Ускорился, чтобы пройти лабиринт быстрее. Дяденька тоже ускорился.
– Не бойся меня.
– Я не боюсь.
– Правда?
– Да.