Я осторожно опустился в кресло, не глубоко, это по-барски, и не на краешек, это поза подчинения, почти лакея, посмотрел так же холодновато-учтиво, ответил в тон:
– Говорят, что если гора не идет к Магомету, то и фиг с нею. Но я предпочитаю классический вариант, потому сам пришел. И все еще надеюсь уговорить вас принять пост директора Центра стратегических исследований.
Ни одна жилка не дрогнула на сухощавом лице этого аристократа. Из глубины своего кресла, а он сел основательно, рассматривал меня спокойно, вежливо, голос его прозвучал со всевозможной учтивостью:
– Бравлин, простите, я не перепутал ваше имя?.. а зачем это мне?..
– Вы противоречите своим же установкам, – сказал я. – Я говорю о максимальной пользе. Да, ваша монография обогатит… десять-двадцать ученых. Да, ее прочтут несколько сот специалистов, даже пара тысяч просто любителей сплетен. Но на посту, который я вам предлагаю, вы сможете оказывать влияние на судьбы сотен миллионов… даже миллиардов!
Ни тени улыбки не мелькнуло на его строгом лице. Брови не дрогнули, глаза смотрят все так же холодновато, но у меня появилось ощущение, что где-то в глубине своего ледника он сдержанно улыбнулся.
– Вы уверены…
– Сможете!
– Нет, я о другом. Вы уверены, что сможете продержаться на своем посту хотя бы месяц?
Я покачал головой:
– Если честно, не уверен. Я сам поражен, что мы победили на выборах. Я к этому был не готов. Но раз уж так получилось, если судьба дала шанс, пусть слабенький, то не стыдно ли упустить?
Наши взгляды встретились, несколько долгих мгновений ломали друг друга, наконец он проговорил:
– Мне, признаться, не совсем ясна позиция нового правительства.
– По какому вопросу? – спросил я.
– По основополагающим, – ответил он. – Насколько соответствуют истине те предвыборные лозунги, на которых вы пришли к власти?
– Будете смеяться, – сказал я холодно, – но я готов положить жизнь, чтобы не отступить от них ни на шаг.
– Я не буду смеяться, – произнес он суховато. – А ваши сподвижники?
– Такие же сумасшедшие.
Глаза его оставались стальными, серыми. У Седых, его ровесника, точно такие же серые, но всяк их назовет водянистыми, выцветающими от старости, а у этого именно под цвет стального клинка. И выправка, как он только не забывает держать спину прямо, неужели гравитация не гнет, как меня, как других?..
– Значит, – проговорил он в задумчивости, – уже припекло и таких, как вы.
– А какие мы?
Он смерил меня холодноватым взглядом:
– Красивые, молодые, благополучные. С хорошо работающим желудком, здоровым половым аппаратом, кишечником. А женщины ныне доступные…
– Да все доступное, – ответил я легко, – не только женщины. Но ведь не нами сказано: «пока сердца для чести живы…», так что давайте поработаем на вид, а не только на отдельных особей. Вы нам нужны. Хотите обдумать мое предложение?
Он покачал головой:
– Нет. Человечество и так уже зависло на одной руке над пропастью. А руки дряблые. Располагайте мною.
Я поднялся, в коленках хрустнуло, Бронник тоже поднялся. Я сказал решительно:
– Вы можете прибыть в любой день и час. Можете отправиться со мной прямо сейчас. Если, конечно, не забоитесь.
Он вскинул брови:
– Забоюсь?
– Да?
– Простите, чего?
– Покушение на президентов – постоянная угроза. Рискуют и те, кто находится близко.
Он улыбнулся:
– Это звучит, как вызов моей отваге. В таком случае, если в вашей машине найдется место…
Коваль с двумя из охраны ждали на площадке, я видел, как его губы постоянно шевелятся, а работники службы охраны посматривают вниз из окон. Я увидел на лице Коваля тень облегчения, похоже, удивился и обрадовался, что мы так быстро.
– Бронник Сергей Владимирович, – представил я его. – Директор Центра стратегических исследований. Имеет доступ ко мне в любое время.
Коваль кивнул, острые глаза бросили на Бронника цепкий взгляд.
– Наверное, тогда «…исследований и воздействий»? Я – Коваль, начальник охраны.
Мы подошли к лифту, я сказал Ковалю благожелательно:
– Приятно видеть мудрого человека на посту охранника. Никто еще не знает, но Центр стратегических исследований будет играть намного более заметную роль, чем раньше.
Коваль скупо улыбнулся, но я видел, что он польщен до мозга костей. Бронник на улице с интересом посмотрел на черную машину:
– На этой? С виду совсем… ну, обычная. Только подлиннее.
– Да она и есть обычная, – ответил я равнодушно. – Я разницы не вижу. Правда, бензин жрет, как танк. Наверное, и весит столько же. Говорят, противотанковой ракетой не подбить…
– А крылатой?
Я усмехнулся, все знают, кто любит швыряться издали крылатыми ракетами.
– На крылатую ракету мы рванем ядерные чемоданчики. За это время завезли уже во все их крупные города. Узнают, что мы не Афганистан и не Ирак.
С заднего сиденья хорошо видно все, что снаружи, но для смотрящего с той стороны стекла по цвету не отличаются от кузова. Машина вырулила на улицу, Бронник тут же интерес к машине потерял, спросил:
– А как среагировали все эти «совести нации», что принимают ордена и гранты от врагов нашей страны?
Я скривился:
– Больное место…
– Почему?
– Потому что эти сволочи сумели убедить очень многих, что они и есть честь и совесть нации. И когда унижают Россию, то вроде бы каким-то таинственным путем делают это ей во благо!.. Еще когда мы только выступили со своей программой на выборах, уже тогда эти «совести» подняли бешеный вой. Ну с ними понятно, на корню куплены за доллары, им платят за то, чтобы помогали растоптать Россию, но такой же вой подняли и те, кто не числился во всяких там правозащитниках. Да, писатели и прочие литераторы. Даже громче, чем устроители всяческих дурацких шоу для дебилов! Странно, да? Те тоже кричали, но на телевидении, где аргументацией служат гримасы, сальные шуточки, задирание юбок ассистенток, зато писатели вовсю оттянулись в газетах и журналах. Мол, слова улетают, написанное остается.
– Я слышал их по телевидению.
– Да, я тоже. Это все эти, бывшие, что когда-то писали, а теперь только выступают! То рассказывают, как их угнетала Советская власть, то предостерегают от фашизма, шовинизма, национализма и прочего патриотизма.
Он сказал холодновато:
– Это подавалось и доныне подается как защита человеческих ценностей. Но когда надо ответить, в чем же эти ценности, тут напускают столько туману из высокопарных слов о свободе самовыражения, о вольности духа, о жизни во всех ее проявлениях, что мне просто неловко за все-таки неглупых и образованных людей. Кстати, я наслышан о вашем имортье, виноват, имортизме. Выглядит он настолько заманчиво, что просто… я чувствую какой-то подвох. Серьезное политическое учение не может быть таким упрощенным…
Я поправил мягко:
– Это не совсем политическое.
– Экономическим его тоже не назовешь, – возразил он, – а морально-этическим называть боюсь, слишком высокие слова.
– Да, – согласился я, – нас приучили бояться высоких слов, стыдиться высоких мыслей. Вот сейчас говорю это, а сам готов поставить этакий смайлик, как бы извиняясь, что ну прямо Аркадий Аркадиевич!.. Или добавить какую-нибудь глупость, что зовется приколом, так раньше назывались шутки…
– А теперь они называются шутки юмора, – сказал он, – знаю-знаю. Но можете не бояться, пойму. Я тоже прошел, как догадываетесь, обязательную стадию высмеивания и вышучивания. Я пойму. Возможно, пойму.
Я развел руками:
– Как ни смешно звучит, но в основе имортизма лежит все тот же этический монотеизм. Тот самый этический монотеизм, что лежит в основе всей западной цивилизации. Законы морали ничем не отличаются от физических законов, то есть отражают объективную реальность. К примеру, не зря же все ходят со смайлами на роже, ибо человек с улыбкой нравится всем, а презрительный жест или даже взгляд вызывают злость хоть у немца, хоть у китайца. Господь Бог или Большой Взрыв, выбирайте любое, создал гармоничный мир, гармоничный во всем: от простейшего движения атомов и галактик и до соуживаемости видов на планете.
Он вставил:
– Есть одно исключение. Человек может жить в гармонии, а может и не жить.
– Очень хорошо подмечено, – согласился я, – тогда сразу перейдем к человеку. Да, мир живет в гармонии, а человек может как нарушить гармонию, так и вовсе разнести весь мир вдрызг. Но человек – уникальное существо. Созданный по образу и подобию Творца, он сам творец! Только он наделен свободой выбора, он может по своему выбору стать либо сотоварищем Творца и продолжить процесс созидания мира, либо опуститься в скотство.
– Гм, – сказал он в сомнении, – нет ли здесь бреши? Творец мог бы сам завершить процесс творения. Или он предоставляет человеку возможность поучаствовать, как мать разрешает ребенку мыть посуду, подметать, подавать на стол? Из соображений педагогики или чтобы порадовать его чувством сопричастности к стазу взрослых?
Я покачал головой:
– Заманчивый вариант, что-то вроде мечты русских интеллигентов о Старших Братьях по разуму, что прилетят, покормят, вытрут носы, бесплатно покажут кино… Или то же самое в духовной литературе: мол, ни один листок не упадет с дерева без воли Творца, так что и не рыпайся что-то сделать по своей воле, все предопределено, Господь в любом случае спасет, научит, вытрет нос, покажет кино… мультики, конечно, или шоу для простых, даже очень простых. Увы, не так. Хотя почему «увы»? Творец дал нам не чувство сопричастности, когда все как бы понарошку, а реальную власть в реальном мире. Он создал мир и сказал человеку: «Смотри, какой замечательный, чудесный мир Я построил для тебя. Береги его, не разрушай. Ведь если ты его разрушишь, некому будет его восстановить». А мы сейчас живем так, как будто мы все еще дети, за которыми Творец смотрит ежесекундно и всегда готов спасти, вытереть нос…
– И показать кино, – засмеялся он, – нет-нет, продолжайте!