Иесафат вздохнул, отвел глаза в сторону. Снова вздохнул:
– Эх, господин президент… Все верно, однако… однако мы в такой дыре, что уже и не знаю, как удержаться, не дать погасить свечу. Нет у нас ни Моисея, ни Ездры, ни даже Бен-Гуриона… Страна уже эллинизировалась, как вы говорите очень вежливо, а если точнее – овавилонилась. А наши маккавеи все еще сидят в наглухо закрытых от жизни храмах и выясняют сложнейшие теологические вопросы, которые могут понять не больше десяти человек на планете…
– Что ж, прекрасно, – сказал я вежливо.
– Господин президент, вы же превосходно понимаете, – уличил он. – Маккавей тогда вышел из кельи на свет, увидел непотребство и убил наглеца, что встащил свинью на жертвенный камень и собирался ее зарезать. И сразу началось очистительное восстание!
– Станьте этим маккавеем, – сказал я. – А как иначе?
Он сказал уныло:
– Вы им стать сумели, а я… кишка тонка.
– Моисей отказывался даже перед лицом Бога, – напомнил я.
– Мне бы вашу волю, – проговорил он невесело.
– Вы даже не представляете, как пробовал отмазываться я!
Иесафат со спутником отбыли, у них здесь просто транзит, ничего официального, хотя телевизионщики и наснимали несколько километров, как мы улыбаемся и трясем друг другу руки.
Со второй половины дня в большом зале постоянно толклись люди. Впрочем, на просителей похожи мало, крупные, откормленные, широкие в кости, с грохочущими голосами, размашистые и властные, как ни пытались это скрыть и стать ниже ростом. Александра время от времени приводила кого-нибудь, сама объясняла, в чем проблема. Умница, все схватывает на лету, а заботы этих управленцев знает, кажется, лучше их самих. Главное, она требовала, чтобы они знали доктрину имортизма назубок, там уже есть все основные правила и указания, а президент сейчас выступает только как толкователь.
Я выслушивал, давал указания, сам удивлялся, что все-таки разбираюсь, со всеми сложными случаями отправлял к Медведеву.
– У нас есть премьер-министр, верно?.. Он свое дело знает.
– Господин президент, но… его указания сейчас в корне… прямо в корне противоречат тому, что он говорил месяц назад!
Я поинтересовался:
– И какие его распоряжения вам нравятся больше?
Чиновник, глава госкомхоза, отводил глаза, пожимал плечами, вздергивал брови, но я не сводил с него взгляда, наконец он промямлил с неохотой:
– Мало ли что нравится… Понятно, что нынешние нравятся больше! Но это же вся работа рухнет.
– Работайте, чтоб не рухнула, – сказал я строго, президент должен быть строг, но справедлив. – Сейчас у вас больше власти. Так пользуйтесь же! Пользуйтесь. У вас стало не меньше рычагов, а больше.
Хороший признак, с первого же дня, как я победил на выборах, аналитики отметили оживление на рынках, в бизнесе, производстве. Еще впереди оставался длинный период, пока старый президент передавал мне дела, но начали открываться новые фирмы, с заводов перестали уходить люди. Вертинский внимательно следил за изменениями, поговаривал, что нашу программу знает, оказывается, намного больше людей, чем мы рассчитывали. И хотя это вовсе не программа выхода страны из кризиса, но в ней увидели лестницу, ведущую из болота… вообще.
Сейчас же, когда я в кресле, активность все нарастала. В моей приемной появлялись то председатель Промышленной палаты, то глава Союза предпринимателей, то руководители нефтяных и газовых концернов. На меня смотрели как на своего, я сам заметил с некоторым удивлением, что говорить с ними легко и просто, практически все, что они приносили, я подписывал без дискуссий, разумные предложения, да еще изложенные ясным языком, – все просто, и не понимал, почему, выходя из кабинета, они переводили дух и переглядывались с немалым недоверием.
Что в стране много изменилось, показали два малозначащих вроде бы в масштабе страны эпизода. Первый был отмечен в районе Новых Черемушек. Сотрудники ОМОНа загнали в тупик троих бандитов, те успели укрыться за бетонным забором, отстреливались, с трех сторон гаражи, не подойти, сил мало, бандиты орут, что не сдадутся, перебьют всех на фиг, но обещают по сто тысяч долларов каждому из омоновцев, если те дадут им уйти. Один из бойцов начал уговаривать своих, что этих гадов все равно отпустят вскоре после ареста, у них все адвокаты купленные, а им эти деньги еще как пригодятся… Командир послал этого дрогнувшего за подмогой, сам немного погодя вышел навстречу прибывающему отряду милиции, чтобы повести их другой дорогой. Но оставшиеся двое омоновцев поддались на обещание бандитов отстегнуть им по сто тысяч… Когда командир с пополнением прибыл, ему сообщили, что бандиты «убежали». Всем прибывшим было ясно, как и командиру, профессионалы, что бандиты никак убежать не могли, тут же полегли бы под пулями этих двоих… но закон, скорее всего, примет версию двух мерзавцев, те получат свои двести тысяч. А потом будут свысока поплевывать на честных, но, увы, бедных сослуживцев.
И тогда командир велел им сложить оружие, пять шагов вперед, кругом и… отряд, огонь! Прибывшие и сам командир были в такой ярости, что иссекли тела бывших соратников пулями в кровавое месиво, хотя через полчаса каждый говорил в потрясении, что никогда бы такого не сделал со своими товарищами.
Этот случай не просто всколыхнул страну, не просто закипели страсти. Юристы, хоть и работали круглые сутки, еще не успели разработать новые статьи, известно только, что все «ужесточится», никто не знал насколько, но все слышали, что отныне пойдет не по придуманным кем-то и для кого-то законам, а для людей и по сути. Отдельные голоса протеста потонули в оглушающем реве всенародного одобрения.
Второй случай был совсем простым, рядовым, даже бытовым, обычным. В лес возле новых микрорайонов загнали старый авто, захламляя лес, да еще и сожгли. В том лесу уже чернеют остовы старых автомобилей. Жители своими силами провели рейд. Отыскали и заставили милицию привлечь к ответственности нарушителей. В Мытищинском районном суде за такое дали полгода тюрьмы, в Новом Косино – три года. Разные сроки, ну и что? Жители тех районов одобрили действия своих судей.
Судьи ощутили, что у них в самом деле развязаны руки. И что судить надо так, чтобы это было полезно обществу, а марсианские законы оставить марсианам. И – загудела страна! Когда за расписанные матюгами стены и загаженные лифты подростков стали отправлять в колонии, в городах, как по волшебству, стало чисто, дворники остались без работы, с тоской бродили по тротуарам и собирали листочки, упавшие с деревьев.
Вертинский жадно следил за мировыми новостями, приносил в клюве самое важное. Во всех странах накалились страсти, США требуют признать имортизм враждебным демократическим устоям общества учением, фашистским по сути, авторитарным и тоталитарным, однако там же, в США, прошли демонстрации протеста, вылились в потасовки с полицией, а ряд крупных организаций выступили с заявлениями, что если в России девяносто восемь процентов одобрило практику публичных смертных казней, то что тогда называть демократией?
– Вот тут они попляшут, – сказал он злорадно, потирая руки. – У нас и есть эта гребаная демократия… что есть власть народа!
– Выигрываем время, – согласился я. – Но те, у кого есть головы, уже разобрались, что демократией у нас и не пахнет.
– Но как же глас народа?
– Этот глас все использовали, как хотели. И мы пользуем. Сейчас с одобрения народа перебьем бандитов, что насилуют их дочерей в темных подъездах, к радости предпринимателей уничтожим рэкет и вымогательство, к ликованию промышленников начнем расстреливать чиновников за казнокрадство, а кончится тем, что простой народ возопиет: а где же обещанное халявное пиво?
Он положил передо мной свежую распечатку.
– Вот знаток сразу вспомнил, что Муссолини первым делом уничтожил мафию. Народ ликовал, до него все страдали от рэкета, а при фашизме в Италии снова стало возможным молодой девушке пройти через всю страну хоть ночью, и никто ее не обидит.
Я напомнил:
– А что сказал Черчилль?
– Ну, мы-то понимаем, что это зависть. Хотя язык у этого писателя, лауреата Нобелевской премии по литературе, подвешен хорошо, ничего не скажешь. Его фраза «Большая мафия уничтожила малую» стала крылатой.
Он вздохнул:
– Это мы понимаем. Но не народ.
– Народу надлежит пахать и сеять, – напомнил я, – а также строить дороги. Определять политику он отныне не будет. Забудьте о том, чтобы нравиться народу! Помните, Романовский привел прекрасные слова Бен-Гуриона: «Я не знаю, чего народ хочет, но я знаю, что ему нужно!»
Он поморщился:
– А почему именно Бен-Гуриона?
– А потому что еврей, – пояснил я. – Основатель Израиля как-никак!.. Величина. Главное же, что еврей. Это же самое говорил и Сталин, слово в слово, но разве дадут с цитатой от Сталина даже рот открыть? В дерьме утопят. А против еврея никто не пикнет, все так же страшатся обвинений в антисемитизме, как негра теперь нельзя назвать негром. Так что смелее цитируйте израильских политиков, мудрецов, премьер-министров, древних пророков, Библию, даже Тору… это книга такая. Говорят, толстая.
Он внимательно посмотрел на меня, покачал головой:
– Господин президент, вы даже не представляете, какая толстая. Но вы не только имортист, но и… гм… политик. В самом… да-да, самом верном значении слова!
– Можете не говорить, в каком, – сказал я быстро. – Стоит только посмотреть на ваше лицо. Лучше бы вы уксуса литр залпом… А то и лимонов ящичек.
ГЛАВА 6
Заглянул Казидуб, бодрый и веселый, сообщил, что наконец-то довели до полевых испытаний новый «Тополь», абсолютно неуязвимый и вообще невидимый для американских радаров, а мощь его такова, что в одиночку сможет уничтожить все города на побережье или сбросить в океан всю Калифорнию.
– А когда испытания? – спросил я.
– Сегодня, – доложил он ликующе. – Потому я и к вам, господин президент!
Заглянула Александра: