– Ну-ну, – сказал Романовский и подмигнул соратникам, – что же это значит? В истинном толковании, которое знаете только вы?
Я проигнорировал издевку, сказал невесело:
– А именно то, что хотят атеисты. Полную свободу от Бога! Чтобы человек жил, не призывая Бога, не надеясь на Бога, не умоляя Бога, не полагаясь на Бога… Чтобы жил, словно Бога вообще нет. Чтобы жил, надеясь только на свои силы. И знал: никто не поможет, на фиг Богу эти беспомощные?.. Это потом церковь придумала насчет убогеньких, понадобились голоса сторонников, а на самом деле Богу нужны как раз сильные, решающие все сами. Если хотите знать, Бог как раз делает ставку на атеистов, у них больше силы и гордости.
– Но атеисты все-таки отрицают само существование Бога, – осторожно напомнил Седых.
Я отмахнулся:
– Да, все отрицаем в молодости. Те, кто «остается молодым», чтобы не сказать резче, отрицают до конца жизни. Но мы перелиняли не по разу, уже превратились в имаго?
– Да вроде бы, – сказал Седых с сомнением.
Я взглянул на часы, охнул, поднялся, сказал строго:
– Марш по домам!.. Утром о вас можно будет ноги вытирать, а мне нужны орлы. Чтоб выспались… ну, в оставшееся время.
Начали торопливо подниматься, Бронник сказал с виноватой улыбкой:
– Уж извините, господин президент, но так редко удается пообщаться с умными людьми, что мы все просто… дорвались!
В газете смаковали случай изнасилования, довольно обычный, но с необычными последствиями. Шел сильный дождь, вечером городской транспорт ходит реже, молодая женщина торопилась домой и приняла предложение подвезти ее на машине.
В салоне двое подвыпивших мужиков, принялись лапать и по дороге изнасиловали. Водитель тоже попользовался, пока его за рулем подменял другой.
Вышли отлить, а тут муж, что с зонтиком в руках вышел встречать промокшую жену, всех троих – камнем. Насмерть. Героев настолько развезло, что даже сопротивляться не могли, только поцарапали. Абсолютно все: милиция, судьи, адвокаты, прокурор – старались помочь парню, подвести хотя бы под статью насчет аффекта и временного умопомешательства, тогда получит всего три года, но не получается, парень утверждает твердо, что как сейчас в здравом уме и памяти, так и тогда был, а что убил – не жалеет. Всем понятно – десять лет строгого режима.
И вдруг судья, уже немолодой человек, оправдал подсудимого. Полностью. Если бы парня посадили, прошло бы незамеченным, мало ли у нас убийств и изнасилований, но тут поднялся с одной стороны радостный крик, с другой – возмущенные протесты правозащитников и юристов. Понятно, мощный рев народа победил, каждый обыватель с ужасом прикидывал, что так же могут изнасиловать и его жену или дочь, так что парню едва ли не орден требовали дать, а протесты юристов уступили «общественному мнению», ведь у нас демократия.
Судья буквально слово в слово повторил мои слова двухлетней давности: «Хватит лицемерить! Марсианские законы – для марсиан!.. Для людей – пользующиеся поддержкой людей». После этого судья ждал мученической смерти… или не ждал, может быть, и он – прожженный политик, я теперь всех подозреваю, сам себе дал повод, но мученичество не пришло: имортизм уже у власти. Более того, пока законы не разработаны, решено пользоваться системой прецедентов, как до сих пор в Англии, где из-за сырости и лондонских туманов спят долго, законы разрабатывают вот уже несколько столетий, там даже Конституцию никак не примут вот уже двести лет…
Ростоцкий появился по моему звонку моментально, словно стоял под дверью. А может, и стоял, чиновники высокого ранга не пробьются в первый ряд без этого сверхъестественного чутья на зов владыки.
– Ростислав Иртеньевич, – сказал я, моя рука широким, уже почти свойственным мне царственным жестом описала полукруг, гостеприимно охватывая весь кабинет, но указала точно то кресло, в которое ему надлежит опуститься. – Как идут дела с кадровой перестройкой?
– Успешно, – ответил он с готовностью. – Как только вышло разрешение применять оружие первыми, сразу прекратился отток из милиции! Более того, многие начали возвращаться.
– Точно?
– Даже из коммерческих структур, – добавил он с гордостью.
– Великолепно.
– Даже прибавки к жалованью не требуют… пока еще.
– Потребуют, – утешил я. – А нам надо быть к этому готовыми.
– Представляю, как сейчас крутится Леонтьев!
– Да, – согласился я, – ему не сладко. Но он поет на работе, иной раз ночует в кабинете. Ему самому нравится, когда работы много, когда масштабы, масштабы… И вот еще, Ростислав Иртеньевич. Все тысячелетия человечество ополовинивали войны. Сейчас войн, больших войн, нет. Но необходимость в периодической чистке есть, даже усилилась. Так что необходимы не локальные конфликты, в которых инстинктивно ищется выход, когда от голода и холода вымирают самые слабые и человеческий род малость очищается, а настоящие чистки общества: от наркоманов, преступников, извращенцев. Мы все говорим об этом, говорим, но… Начинайте!.. Разработайте план, я жду на подпись. Недели хватит?.. Да зачем неделя, двух дней с головой…
По его лицу я видел, что на любые планы отпускаются месяцы, но он дисциплинированно смолчал, кивнул. Потом решил, что кивка недостаточно, перед ним президент, а не постовой с улицы, сказал учтиво:
– Как скажете, господин президент.
– Да так и скажу. Еще посмотрите, что можно сделать с расплодившимися психлечебницами. Ну, вы сами понимаете, о чем я… а высвободившиеся деньги лучше бросить на поддержку многодетным семьям… если это не семьи алкоголиков или наркоманов. И не дебилов, эти вообще плодятся, как крысы, а демократы уже требуют им отдать половину бюджета! Кроме того, подумайте и разработайте программу резкого сокращения числа тюрем и лагерей. Тоже, надеюсь, понимаете, что я имею в виду. Не будем ждать, когда смертная казнь по многим группам преступлений резко сократит количество робин гудов.
Он широко улыбнулся:
– Господин президент, уже сократила!.. Совершенно нет новых поступлений. Так поступают только мужички, по пьяни избившие жен… Да и те теперь совсем редко. Притихли.
– Еще есть вопросы?
– Да, господин президент. А что насчет настоящих преступников?
– Понимаю, – сказал я. – Понимаю и ваш вопрос, и то, что у вас под вопросом. Помните, как поступил Сулла?.. Он спас республику. Единственный, кого вычеркнул из расстрельных списков по просьбам родителей, был юный Юлий Цезарь. Тот самый, который потом и погубил ее.
Ростоцкий кивнул:
– Намек понял. Если кто-то из моих работников вычеркнет хоть одного, я его самого туда внесу. В смысле, такого работника.
Я пристально посмотрел в его бесстрастное лицо:
– Только так и надо.
– Уверяю вас, это всерьез. Наши ряды должны быть чистыми.
Я нажал кнопку вызова, на экране появилось внимательное лицо Александры.
– Привет, – сказал я. – Мазарин далеко?
– Нет, – ответила она незамедлительно, – в двух часах езды. Если воспользуется вертолетом – будет через сорок минут.
– Спасибо, – сказал я. – Отбой.
Экран погас, Ростоцкий внимательно просканировал мое лицо из-под прищуренных век.
– Затруднение?
– Не очень. Но есть дело….
– У меня с ним через два часа встреча, – сказал Ростоцкий. – Планируем совместную акцию силами обоих ведомств.
– Да? Отлично. Тогда подбросите ему от меня еще одну задачку. Впрочем, можете и сами подключиться к ее решению. Для начала мне нужен список лиц, что подали в Гаагский суд.
Ростоцкий переспросил:
– Кого именно?
Я едва не поморщился, но делать этого не стоит, Ростоцкий – прекрасный исполнитель, но во многие изменившиеся приоритеты так и не врубается, за что винить уж никак нельзя, не имортист, ясно, но если будем ориентироваться и опираться на одних имортистов, останемся с голым скелетом: без мяса, кожи и, главное, без жил. А Ростоцкий – жила, причем становая.
– Личности не важны, – сказал я терпеливо. – Понимаете? Всех, без исключения. Объясняю. Первый круг обороны – семья. Ячейка общества, да?.. Да не смеет жена на людях критиковать мужа, это может сделать, вернувшись домой. Или по дороге домой. А в гостях или на приеме должна делать вид, что у них все хорошо. Если даже муж что-то соврет, она не должна тут же при всех посторонних его высмеивать, опровергать, спорить. Повторяю, это можно сделать, когда вернутся из гостей. Второй круг обороны – общество, наша страна. Сами можем как угодно ругать и критиковать страну и ее строй, высмеивать или насмехаться, но, если то же самое посмеет сделать чужой, мы должны ощетиниваться и давать отпор… или мы уже не жизнеспособная нация. Третий круг обороны – человечество. В смысле, будем защищать хоть русских, хоть американцев, если нападут, скажем, марсиане или какие-нибудь жукоглазые с Сириуса… Вот я слышал, что некий Казаренко, пройдя все судебные инстанции здесь, в России, подал в суд за рубежом. Сейчас неважно, на кого он подал в суд, важно – куда. Он виноват в том, что жалуется чужим на своих. Это уже предательство!.. Предателей всегда и везде уничтожают.
Он кивнул, вытащил наладонник и быстро сделал пометку.
– Хорошо, я сегодня же подам вам полный список.
Я удивился:
– Вы?
Он скромно улыбнулся:
– Мы с Мазариным стараемся разгружать друг друга от задач, которые можем выполнить сами.
– Я имел в виду… так быстро?
– Все в базах данных, – сообщил он довольно. – Теперь трудно что-либо скрыть. Зато легко отыскать.
– Вот и отлично, – сказал я. – действуйте, Ростислав Иртеньевич!
Уже от двери он обернулся, спросил нерешительно:
– А собранные материалы… куда? Вам на стол?
Я отмахнулся:
– Зачем лишние бумажные потоки? Сразу в службу ликвидации.
Палец мой еще не оторвался от клавиши с надписью Enter, но по дисплею уже метнулась тень, высветилась просторная комната с картинами на стене, спинка высокого кресла, очень дорогого, кричащего о богатстве и могуществе владельца. Показалось быстро приближающееся пятно, сфокусировалось в бесконечное милое лицо, у меня дрогнуло сердце, сладко защемило в груди.