– Мне трудно без цифр, но ладно… попробую. На этот год можно не прогнозировать, его осталось меньше четырех месяцев. Вторжение в Россию с ее расчленением стало весьма проблематичным. Слишком много стран против, но Штатам это до лампочки, гораздо важнее то, что слишком многие против в самих США. И не слесарей да негров: когда надо – Белый дом с их мнением не считается, а именно высоколобых из высших сфер. Не из симпатии к русским, в гробу они всех нас видали, но имортисты не хотят воевать против имортистов. Это значит ослаблять свой же мир. Общий мир имортистов. Другое дело – Восток…
– Ну-ну, – сказал Вертинский, оживляясь, – что там?
– Доктрина имортизма в действии, – ответил Волуев просто. – Великие идеи безжалостны!.. Это пережиток детской и наивной политкорректности, когда полудикий вождь сидит на нефтяной скважине, где половина всех запасов нефти планеты, а могучие страны с поклонами уговаривают его продать за любые деньги и любые блага эту нефть, ибо без нее они просто погибают! А если учесть, что и саму нефтедобычу они там организовали, дикарь этого никогда бы не сумел… Словом, планета принадлежит имортистам. И все ее запасы.
Вертинский буркнул:
– Это и есть тот случай, когда страны сбросят излишек… да что там излишек, можно все свои крылатые ракеты и умные бомбы использовать в этой последней войне! Больше они не понадобятся. А для отражения возможного вторжения инопланетян будем разрабатывать оружие совсем другого рода.
Сегодня я не выдержал, вышел навстречу жаркому августовскому солнцу, подставил лицо лучам, в то время как глаза жадно ловили все появляющиеся фигурки со стороны ворот.
Недавно политые каменные плиты блестят, в крохотных лужах отражается небо. Я засмотрелся на нестерпимо блестящие золотые луковки церквей, а когда опустил взгляд, от ворот в мою сторону катил автомобильчик, скорость все сбрасывал, а когда подъехал ближе, остановился, словно в нерешительности.
Вместо того чтобы открыть дверцу со стороны водителя, я дернул с правой стороны, в лицо пахнуло перегретым воздухом.
– Привет, – сказал я и сел, чувствуя радость и печаль одновременно. Автомобильчик после моего лимузина показался крохотным. Таня предпочитает крохотные, такие проще парковать на улице. В этой металлической коробчонке, прогретой солнцем, наполненной жарким воздухом, я еще сильнее ощутил волны тепла, исходящие от ее разогретого сильного тела. Она искоса посматривала, как я втянул вторую ногу, а у меня по телу прошла странная дрожь, совсем не то, что называется сексуальным возбуждением, не то, хотя моментально мелькнула картинка, как мы в этом же автомобильчике занимались уже и на заднем сиденье, и на переднем и как раньше она деловито приводила в норму мой гормональный баланс во время езды по оживленной городской улице. Не ради чего-то там экстремального, хотя теперь есть даже такие клубы, а просто в порядке дружеской услуги, чтобы очистить мозги для философии.
Идиот, подумал я мрачно. О чем мыслишь, скот? Перегрелся, слишком много жареного мяса поел или в организме недостает каких-то минералов?
– Как я по тебе соскучился! – сказал я. – Еще в самолете, когда летел из Франции, тебе звонил… ты почему не отвечала?
– А ты хотел бы, чтобы я тебя встретила в аэропорту?
– Хотел бы, – ответил я уныло. – Где твой пропуск?
– Возьми в бардачке, – ответила она.
– Как он открывается?
– Ты прав, с трудом.
Я подергал, стукнул пару раз, крышка бессильно отвалилась, словно усталая собака вывалила язык. Мне на колени посыпалось множестве мелкой дряни, что возят только женщины: патроны с разнообразной помадой, десяток видов дезодорантов, три щеточки, одна со сломанной ручкой, коробочка с тушью для ресниц, пакетик с печеньем, половинка шоколадки.
– Извини, – сказала она поспешно и принялась торопливо собирать с моих колен и запихивать обратно. – Все собираюсь навести порядок… все собираюсь…
Легкие быстрые пальцы, я помню их прикосновение, это у меня уже в крови, и сейчас, когда касалась меня, я ощутил жар, горячая кровь устремилась, имортист я или не имортист, к причинному месту. Я тупо уставился на них, но, когда кончики ее пальцев коснулись сквозь тонкую ткань брюк причинного места, я перехватил ее за кисть, сказал с мукой:
– Таня… Зачем ты мучаешь меня?
– Бравлин, – проговорила она с трудом. – Это совсем не просто…
– Для тебя?
Она уловила упрек, нахмурилась, глаза чуточку сузились, напоминая, что не надо путать секс и даже любовь с семейными обязанностями. Сейчас это не бог весть какие ценности, однако она их сохранила, тем более что у нее в самом деле чудесный муж, чудесная дочь и престарелые родители мужа, о которых она привыкла заботиться, как о своих.
– Не стоит нам сидеть здесь, – проронила она, напоминая, что мы все равно под прицелом десятков пар глаз. – Как ты думаешь?
– Это тебя бы в президенты, – ответил я.
Она не стала дожидаться, пока я открою ей дверцу, вышла сама, уверенная и самостоятельная женщина, в самом деле способная управлять не только собой, но и обстоятельствами, я подхватил ее под локоть и повел по ступенькам в здание.
Охрана делала вид, что их нет, что они просто камни, и все по дороге застывали, пока я вел эту женщину, не имеющую допуска в самое сердце России, Кремля и даже имортизма.
Александра взглянула стеклянными глазами, я провел Таню в свой кабинет и плотно прикрыл дверь. Она остановилась, осматриваясь, здесь многое изменилось за последние дни: начали появляться роскошные вещички, то ли из Государственного музея, то ли обворовали Пушкинский, надо велеть раз и навсегда, чтобы прекратили. Величие создается не этими вот позолоченными или пусть даже золотыми штуками, хотя имитируется – и довольно успешно! – да, часто.
– Обустраиваешься, – проговорила она тихо.
– Без тебя – пустыня, – ответил я.
От нее пахло чисто и невинно, наверняка задействованы самые высокие технологии для создания такого запаха, а потрудились химики в ранге академиков… но пахнет в самом деле нежно, зовуще, как будто это четырнадцатилетняя Наташа Ростова, а не современная уверенная в себе женщина, для которой трахаться с мужчинами что сделать глоток кока-колы.
Ее теплые карие глаза, участливые и добрые, смотрели на меня с грустью и любовью. Коротко подстриженные волосы красиво обрамляли милое личико, пухлые губы стали еще ярче, наливаясь жарким огнем.
Я наклонился к ее губам, она порывисто отстранилась, сама устыдилась своего жеста, сказала нервно:
– Извини, я очень спешила успеть к своей свекрови. У нее опять приступ, а никто не может их снимать, кроме меня… Она говорит, что у меня аура. Словом, что-то целебное от меня. Не знаю, я ничего не чувствую, но если она верит, если ей это помогает… Я что-то не то говорю? Я такая растерянная, я иногда сама не понимаю. Что говорю… И вообще, все так запуталось, что я просто не знаю… Мой психоаналитик говорит, что у меня сбой в гормональном балансе, но это брехня, у меня с гормонами всегда в порядке, сам знаешь… хоть я теперь ни с кем, вот такая дура…
Она разволновалась, говорила торопливо, сбивчиво, выбалтывала те глупости, что совсем ни к селу ни к городу, большие карие глаза стали совсем встревоженными, а затем и вовсе жалобными.
– Да-да, – сказал я как можно теплее, – у тебя с гормонами… Таня, ну иди же сюда. Или что-то случилось?
Она посмотрела на меня непонимающими глазами, а потом как будто ухватилась за соломинку, выпалила:
– Да!
– Что, что случилось?
– А ты… ты меня не поздравил с днем рождения!
Я растерялся:
– Что?.. А-а…
– Вот тебе и «а-а», – сказала она с превеликой обидой, мне даже показалось, что в глазах блеснули слезы. – Всем дарят цветы, конфеты, всяких там игрушечных мишек, а ты даже… и после этого еще говоришь, что любишь?
Я поспешно ухватил ее, прижал к своей груди. Она некоторое время противилась, как же, женская обида, но я удержал, хотя и чувствовал, что ее холодок не растопил.
– День рождения, – сказал я, – это когда было?.. Да, помню, помню… Да, людям нужен праздник, нужна красная дата в календаре. Или хотя бы просто дата, которую обведут красным карандашом. Или фломастером. И будут к этой дате готовиться, покупать подарки, а в этот день не будут… по крайней мере постараются быть приветливыми и заботливыми со своими женщинами. Во всяком случае, постараются хотя бы не обижать. Но как мне, как мне выделить эту дату, когда я и так тебя люблю и люблю безмерно? Когда никакие даты в календаре, установленные в качестве официальных праздников по стране, не могут меня сдвинуть в ту или другую сторону?
Мой голос вздрагивал, я сам чувствовал в нем обиду, еще большую, чем у нее, хотел остановиться, как же: несерьезно, смешно даже, двое взрослых и неглупых, очень даже неглупых людей меряются обидами, но эта обида сама говорила во мне, поднималась из глубин моей совсем не имортальей сути, отпихивала локтями разумные доводы и говорила, говорила, жаловалась…
Таня перестала вздрагивать, затихла, я чувствовал, как наконец-то прислушивается, что вообще-то непросто, обычно слушаем и слышим только себя, а ее ладони на моей груди перестали упираться, я прижал ее крепче, и она прильнула вся, всем телом и, как я ощутил, всей своей сутью.
– Извини, – проговорила она наконец совсем тихо. – Это я так… нервничаю, завожусь на ровном месте… Не знаю, что со мной творится. У вас, мужчин, проще…
– Чем же проще? – спросил я с болью.
– У вас – работа.
– Как видишь, одной работы не хватает!
– Но ты же… имортист?
– Я тоже так думал, – ответил я. – А теперь получается… нет, все равно я не потомок Хама. Я имортист, а то, что я не могу жить без тебя, значит лишь, что любовь нам, высшим, необходима. Нам – любовь, дочеловекам – секс, каждому да воздастся свое, от каждого да потребуется тоже свое…
Она отстранилась чуть, вскинула лицо с блестящими дорожками слез. Губы тронула горькая улыбка.
– Добавляешь новую строчку в свой Устав Имортиста?