– Ну и как внуки? – поинтересовался Потемкин.
– Одобрили, – ответил Медведев с гордостью. – У меня здоровые внуки.
– А сейчас они где? – поинтересовался Леонтьев. – В какой демонстрации?
Медведев сказал оскорбленно:
– Вы за своими смотрите!.. И вообще, что-то собираетесь делать или пусть идут? Так они ж и Кремль сметут, как песочный домик! Это и есть простой народ, который… прост, несмотря на свои банки, особняки, яхты, самолеты. И жизнь им нужна простая: жрать и трахаться без помех. А мы им, сволочи такие вот, мешаем, куда-то к звездам тянем, а звезды им и на хрен не нужны. Вот сейчас и зазвездят нам…
Шмаль сказал нерешительно:
– Там орлы Ростоцкого и Мазарина уже разворачиваются на перекрестках. Эти ребята дадут отпор…
– Дадут ли, – переспросил Романовский задумчиво, – если на них попрут тысячи и тысячи? Да еще впереди молодые бабы! Голые!
Шмаль засомневался так явно, что даже голос завибрировал:
– Если голые, то… гм… у меня бы рука не поднялась. Что угодно, но только не рука с автоматом. Но если Родина даст приказ…
Ростоцкий поморщился:
– Прошли те времена, когда Родина отдавала приказ, а мы отвечали: есть! Теперь даже рядовой солдат, выслушав приказ, начинает размышлять: а как этот приказ согласуется с принципами свободы личности, а не является ли это реакцией подсознания на скрытые мотивы детских страхов, на комплекс Эдипа и подавленные воспоминания о жестоких родителях?.. Так что у меня надежды мало на одемократьенную милицию и даже армию.
Казидуб сказал оскорбленно:
– Но-но, только не надо ля-ля про нашу непобедимую и победоносную! Вы лучше смотрите за своими… с масками на мордах. Где они по ночам подрабатывают?
Ростоцкий отмахнулся:
– Уже не подрабатывают, милиция и войска госбезопасности уже третий месяц получают зарплату по новым ставкам! Также выплачены все задолженности, выданы премии…
– Это другое дело, – заметил Леонтьев. – Пока имортизм не расправил крылья над планетой, голос экономики еще слышнее всех других дисциплин.
Мазарин поднялся тихонько, чтобы никого не тревожить, медленно обогнул стол, я сразу понял, что направляется ко мне, но Мазарин даже прошел чуть мимо, не знаю, что за прием. Лишь потом развернулся и сказал совсем тихо:
– Мои люди расставлены, а снайперов я загнал на крыши. Но…
– Что беспокоит? – спросил я, сердце сжалось, ощутил, что министра госбезопасности беспокоит то же самое, что и меня.
Мазарин сказал тревожно:
– Боюсь, сейчас у нас не выгорит… как с расстрелом гомосеков.
– Почему?
– Масштабы, – объяснил он. Добавил хмуро: – К тому же здесь не гомосеки, которых хоть и признавали полноправными членами общества… но дулю им в кармане держали. Признавали потому, что вроде бы нельзя не признать, неприлично. А когда их перебили, сказали лицемерно: ах, какая жестокость, но втайне все рады. А сейчас против нас идут в самом деле добропорядочные граждане. Во всяком случае, с точки зрения западного общества, они самые что ни есть добропорядочные, куда более добропорядочнее тех, что опять затеяли какую-то великую стройку. Всем нам нравятся такие соседи, которые ничего не строят. Даже на своем участке. А то хоть строят только у себя, но стук молотков слышно.
Первую баррикаду начали возводить уже на второй день, сперва из мусорных баков, урн, притащили лотки, наконец пригнали с десяток стареньких грузовиков и перегородили улицу. Это случилось на противоположном от вчерашней демонстрации конце Москвы, я, работая в кабинете, время от времени поднимал голову, взгляд всякий раз наталкивался на эту перегородившую улицу стену. Ее тут же и начали скреплять металлическими прутами, моментально появились электросварщики, заблистали яркие огоньки. Молодые парни и девчонки с веселыми криками и улюлюканьем выламывали решетки из заборов, забивали ими проходы между машинами, а также между машинами и стеной.
Милиция и отряды ОМОНа вяло пытались воспрепятствовать, но я видел, что происходит самое опасное: у милиции нет никакой охоты защищать то, от чего успели устать уже сами.
Мазарин прокомментировал:
– Они обеими руками за ужесточение наказаний для преступников, но в то же время требуют оставить все порнофильмы на телеканалах, все развлекательные шоу… не понимают, что одно с другим не просто связано, а сцеплено намертво!
– А где Ростоцкий? – поинтересовался я.
– Отправился лично… Я пытался отговорить, но не послушал.
– Зачем отговаривали?
Он указал на другой экран:
– Видите на карте Москвы красные точки? Это места, где планируются еще баррикады. Он везде не успеет. Чья-то очень мощная рука направляет все это… Нет-нет, чувствуется тщательно продуманный план. Баррикад минимум, но все в таких местах, чтобы вызвать пробки, устроить хаос, а в неразберихе попробовать изменить курс. То ли заставить нас его изменить, то ли оттеснить и взяться самим…
На головном экране, где выросла первая баррикада, было видно, как в полусотне шагов распахнулась дверь шикарного ресторана, появилась доверху уставленная блюдами тележка. Ее осторожно толкал одетый в черный костюм официант. Швейцары продолжали придерживать двери открытыми, появилась еще тележка.
Первый прикатил свою к группе панков, те расступались, кто-то крикнул что-то насмешливое. Официант выпрямился:
– Кушать подано, господа!
Один из панков поинтересовался:
– Ты че, дядя?.. Ты ничего не перепутал?
– За счет фирмы, – пояснил официант. – Славным борцам… да, славным борцам. Так сказал босс!
Панки с опаской рассматривали содержимое столика. На трех этажах широкие блюда с жареным мясом, лангустами, бутерброды с красной и черной икрой, пять бутылок виски. Ресторан считается одним из самых дорогих, и даже вот там просто вроде бы бифштексы, но хрен знает из какого кенгуру они сделаны, месячной зарплаты не хватит…
Девчонка под ведьмочку вскрикнула обрадованно:
– Ну, если босс велел!.. Я возьму себе этих кальмаров!
– А я коньячку под семгу, – сказал панк поспешно.
Толкаясь и с воплями, они поспешно разбирали блюда, дорогое виски разливали в пластмассовые стаканчики. Подъехал еще столик, там тот же набор, только вместо виски оказались отборные выдержанные коньяки.
Мазарин бросил:
– Я возьму владельца в оборот, но у него наверняка приготовлены отмазки. Вроде того, что откупался, чтобы не разбили ему стекла, не подожгли двери…
Я выговорил сквозь стиснутые челюсти:
– Они все учли. Особенно расстрел гомосеков! Тогда не просто сошло, а еще и приветствовали в народе… а сейчас против нас сумели поднять тот самый народ… да, тот самый, что так весьма одобрил чистку общества…
Мазарин взглянул в глаза, тотчас же уронил взгляд. По лицу пробежала судорога, желваки вздулись и застыли. Выпрямился, в глазах снова непроницаемое выражение.
– Господин президент, как вы решите, так и будет. Да, против народа мы не сможем выставить автоматчиков…
Я ответил хриплым голосом:
– Не спешите. Я еще не сказал последнее слово.
Баррикады начали строить все ближе и ближе к Центру. Волуев просил обратить внимание, что туда подвозят на грузовиках еду из ресторанов, шампанское, красную рыбу. Все верно, хотя такого еще никогда не было: мятеж богатых против бедных. Происходит восстание богатого плебса, шоу– бизнеса, а также той части сферы обслуживания, что обслуживает саму себя, то есть одна часть обслуживает другую, а над двумя баррикадами протянули транспаранты с протестами против сухого закона.
Продвигаясь к Центру, разгромили научный центр, куда перебросили деньги, отобранные от фабрики по производству особо ароматичных презервативов и от закрытия научно-исследовательского института по проблемам исследования роста волос. Таких институтов только в России восемнадцать, закрыли пока два, но это дало сразу триста миллионов долларов. Обнищавшие ученые воспрянули духом. Академик Аноздреев даже заявил для прессы, что для науки в России открываются великолепнейшие перспективы. Настолько грандиозные, что, вполне возможно, уехавшие на Запад ради заработка начнут возвращаться…
Семьсот миллионов евро, что, как в черную дыру, проваливались в разработку новых щеточек для подкрашивания ресниц, переброшены на запуск в серийное производство протонных пушек для уничтожения раковых опухолей. К этому времени уже любой рак излечить возможно, однако на всю Москву пока только одна такая установка, а это значит, что одна на всю Россию.
Появился Романовский, заметно похудевший, злой, раздраженный.
– Господин президент, – выкрикнул он, запыхавшись, – это настоящее восстание!
– Да ну, – спросил Ростоцкий саркастически. Романовский зло оскалил зубы, лицо осунулось, но в глазах росло безмерное удивление.
– Такого еще не было… – проговорил он медленно, удивление перерастало в изумление. – такого еще не… Вы хоть понимаете, что происходит?
– Что? – спросил Волуев с холодным аристократизмом Мазарина.
– Впервые в мире восстание… богатых!
Волуев хрюкнул, отвернулся, но замолчали и остальные, не столько озадаченные, Романовский лишь повторил слова, что уже здесь звучали, сколько еще не понимающие, как с этим справиться.
Ростоцкий сказал с интересом:
– А ведь вы правы, Владимир Дмитриевич… Может быть, впервые в жизни, но вы попали в точку. Говорят, если сто миллионов обезьян начнут печатать на компьютере… Действительно, восстали богатые против бедных. Рад, что и вы это заметили… с ваших-то высот Марианской впадины!
– Против умных, – поправил Волуев.
– Если умные, – отпарировал Романовский, – значит, бедные. Мир встал с ног на голову: богатые начинают строить баррикады!.. Это же надо? Парижская коммуна массово переворачивается в гробах, Карл Маркс вертится в котле с кипящей смолой, как дельфин, а Ленин так вообще как пропеллер…
В свою очередь, опасаясь разгрома университета и университетского городка, студенты под руководством профессоров, среди которых были замечены два лауреата Нобелевской премии, семь академиков и с десяток членов-корреспондентов, уже второй день строили свои баррикады. Сперва перекрыли дороги в университет и общежитие, затем соорудили баррикады на стратегически важных подходах к альма-матер.