й возмущения, ибо жители всех мест, куда были посланы грамоты с проклятиями, вместо того чтобы покориться, первые восстали. Жители области Калавраты, в Морее, родины патриарха, восстав первые, осмелились перебить попавшихся в их руки мусульман и наделали множество жестокостей всякого рода: отсюда ясно, что патриарх был главным виновником возмущения, и было доказано перехваченными письмами и документами некоторых верных подданных, что жители Морей, и особенно Калавраты, не могли бы начать возмущения, если бы не были в согласии и не были поддержаны патриархом. Каждое правительство имеет право брать и наказывать без милосердия подобных злодеев для поддержания доброго порядка и блага нации, и так как в подобных случаях не может быть вопроса о различии религии, исповедания, звания или характера, то высокая Порта, убедившись в виновности патриарха и его приближенных, свергла его с патриаршества, назначила другого на его место, и старый патриарх, ставший простым священником, понес заслуженное наказание. История Оттоманской империи представляет много примеров наказания патриархов по статусам империи, и хотя Порта не имеет нужды прибегать к статусам государств иностранных, однако при случае можно привести, что во время царя Петра I русский патриарх был наказан смертью за совершенное преступление, и потом патриарх был совершенно уничтожен. Удивительно, что такой образованный и ученый министр, как барон Строганов, мог не знать этого факта! По соглашению с русским двором Порта отправила войско в Дунайские княжества и успела истребить большое количество бунтовщиков; но всем известно, что княжества еще не совершенно очищены от них; следовательно, войска должны оставаться. Порта, согласно с договором, требовала выдачи бывшего господаря Михаила Сутцо и многих других беглецов, нашедших убежище в России. В одном из своих мемуаров русский посланник упомянул, что его двор принял беглецов под свое покровительство из великодушия. Высокая Порта не может не заметить, что договоры, установляющие взаимные отношения правительств, — одно, а личное великодушие — другое. Между правительствами, связанными посредством договоров, нет большего великодушия, как исполнение этих самых договоров. Выдача этих беглецов особенно важна для Порты в настоящую минуту; в ней заключается самое верное средство к восстановлению порядка и спокойствия в княжествах, ибо страх, что беглецы могли найти убежище в России, особенно питал подозрение между победоносным народом магометанским. Высокая Порта сама не может избавиться от справедливого недоверия, пока эти беглецы находят покровительство. Но когда беглецы будут выданы на основании договоров, тогда будущие господари будут иметь поразительный пример перед глазами. Порта получит доверие и поспешит назначить и отправить господаря».
В конце июля барон Строганов уехал из Константинополя. В Вене нашли поведение Строганова сначала нерассудительным, потом страстным, наконец, вероломным и невыносимым. В Вене сочли нужным, чтобы сам император Франц в письме к императору Александру выразил порицание барону Строганову за его поспешный отъезд и торжественным тоном представил печальное состояние Европы, подкапываемой революцией, которая ожидает новой помощи — от войны России с Турцией: «Если общество обязано, быть может, своим сохранением нашему Союзу, то надежда, что оно может выдержать самый сильный кризис, может основываться только на этом же Союзе. Настоящий кризис превосходит все предшествовавшие, потому что мир в последние годы сделал огромные шаги к своей гибели и потому что настоящий кризис грозит подкопать самые могущественные основы и единственное средство спасения для Европы от нашествия самой неистовой демагогии. Все теперь поставлено на линию громаднейших рисков. Ваше величество и я, мы с первого раза угадали план дезорганизующей партии, мы до сих пор счастливо с ней боролись; наша обязанность — не заблудиться на дороге, которую мы проходим вместе, и доказать этой партии, что ее расчеты никогда не сделаются нашими и что сознание наших обязанностей сумеет всегда преодолеть ее хитрости и ее смелость. Я не могу выразить ту скорбь, которая объяла меня при известии об отъезде посланника вашего величества из Константинополя».
Высказывая порицание русскому посланнику за его нерасчетливость в таких важных обстоятельствах, император Франц продолжает: «Знаю, что отъезд русского министра не есть еще война между вашим величеством и Портой; но Европа этого не знает, и зло, с которым мы должны бороться, более в Европе, чем в Турции. Вывод, который сделает публика из событий, который революционеры внушат жертвам своего обмана, — этот вывод будет состоять в том, что между союзными дворами нет уже более солидарности. Я знаю личное положение вашего величества при нынешних жестоких обстоятельствах; потребна вся сила вашей души, чтобы эти обстоятельства не повели к великим несчастиям. Каждый день доставляет мне доказательства обширности и силы зла, произведшего катастрофу, которая нас теперь занимает; каждый день обнаруживает пружины, приводимые в движение для поддержания пожара, и силу, направляющую всецело машину. Верьте, государь, моим словам; я поставлен так, что часто могу предчувствовать истины, прикрытые обманчивой наружностью. Достаточно наблюдать за людьми, которые теперь с необыкновенным жаром защищают самозваные христианские интересы. В Германии, Италии, Франции и Англии — это те самые люди, которые не верят в Бога, не уважают ни Его заповедей, ни законов человеческих. Не думайте, государь, что я не разделяю ваших желаний и ваших забот о благе христианского угнетенного народа; но мы сделаем зло, если противопоставим одну религию другой и если, удалясь с политической почвы, мы поставим себя на почву борьбы, которая имеет мало границ и которой результаты трудно предвидеть».
Итак, не должно сходить с политической почвы. Но это чрезвычайно трудно в Восточном вопросе; трудно даже для князя Меттерниха, который в своих инструкциях графу Лютцову принужден был сойти с политической почвы и смотреть русским взглядом. «Порта, — писал австрийский канцлер, — имеет несомненное право требовать выдачи греков, бежавших в Россию; но в то же время мы видим невозможность исполнить эту статью договора, — невозможность, заключающуюся в общем положении дел европейских и в особенном положении русского императора. Султан не может отказаться от Корана, и русский император не может предать своих единоверцев мечу оттоманскому. Все сделано, чтоб бунт превратить в религиозную войну, — и цель, к несчастью, достигнута; таким образом, дело нейдет более о бунтовщиках, но о единоверцах, и не русский император установил это различие! Пусть султан поймет, что теперь государствам легче ввести в Турцию миллион солдат, чем удержаться на линии, соответствующей их договорам и, признаемся откровенно, соответствующей интересу всех сторон. Если Дивану известно настоящее расположение умов в Европе, то он не усомнится, что страсть к приключениям двинет на азиатские поля целые народы, снабженныевсеми средствами к войне, привыкшие к дисциплине, неизвестной в средние века, и которым тесно в пределах государств европейских. Итак, оттоманское правительство имеет неоспоримое право настаивать на выдаче своих бунтовщиков, убежавших в Россию; но этому праву мы противополагаем наше чувство невозможности, в какой находится император Александр выполнить свой договор».
Князь Меттерних требовал от султана и Дивана, чтобы они вникнули в состояние умов в Европе и сошли с политической почвы в интересе России и Европы, тогда как султан, естественно и необходимо, давно уже сошел с политической почвы, только в собственном интересе, в интересе и духе своей религии. «Султан не может отказаться от Корана, и русский император не может выдать своих единоверцев» — этими словами высказывалась вся сущность Восточного вопроса, вся невозможность решить его теми средствами, которые хотел употребить австрийский канцлер, а именно — напугать Диван, заставить его отказаться от требования выдачи бежавших греков, быть податливее к требованиям России относительно частных русских интересов и обходить главный вопрос.
Россия продолжала предлагать другие средства; она говорила Австрии и Англии: «Вы сами убеждены, что теперь турецкое правительство „в безвыходном“ хаосе своих непоследовательностей», не имеет никаких средств быстрого и верного спасения и еще менее оно может найти эти средства, «когда будет истощено собственными конвульсиями»[21]. В Молдавии и Валахии почти все начальственные лица и огромное большинство жителей остались верны султану, и, однако, мусульманские войска опустошили страну. В виду южных областей России турки совершают свои неистовства, подробности которых возмущают человеческое чувство. Разве такое поведение может внушать надежду, что турецкое правительство возвратится к принципам умеренности? Оно произведет то, что греки не поверят никаким обещаниям султана и откажутся навсегда подчиниться его власти. Опыт показывает, что и в странах цивилизованных революция есть продолжительное бедствие, от которого могут излечить только медленное действие времени и мудрость просвещенного правительства. Чего же надобно ожидать от восточной революции и от турецкого правительства, которому будет предоставлено лечить от нее? Наконец, если борьба продолжится, здравая политика может ли позволить видеть равнодушно — здесь разрушение и мщение, там постоянную анархию? Русский император будет простирать свое долготерпение до крайней возможности; но всему есть пределы: обязанности религиозные и политические, заботы о благосостоянии самых прекрасных областей России, интересы торговли, честь флага полагают пределы его терпению. Нет сомнения, что одновременное действие держав, согласное с принципами Великого союза, возвратит Востоку спокойствие и счастье. Нет сомнения также, что успех их общего действия укрепит еще более европейскую систему. Никто более русского императора не желает мира; но он желает такого мира, какого должен желать, — мира, который позволил бы ему исполнить все его обязанности относительно своих единоверцев, — мира, какой был до марта месяца.