ксандра III, создавшего политику в духе Своего народа, отказавшегося от всякого иностранного влияния. Народы бывают счастливы и горды видеть в том, кто ими руководит, лучшие стороны и свойства их самих.
Александр III обладал даром покорять все сердца. Никогда ни один Государь не был столь популярен в своей стране, каким был Самодержавный Монарх всея России в нашей стране, столь гордой своими либеральными и демократическими принципами, столь преданной своему республиканскому режиму. Но в силу инстинкта и врожденной общности чувств, Он понял состояние души великой нации, еще не оправившейся окончательно после незаслуженно понесенного испытания и с неутомимой энергией работавшей для возрождения родины; Он сумел затронуть чувствительную струнку народа, страстно верящего в будущее величие своей национальности.
Я буду говорить о нациях, которые, подобно Великобритании, являются исконными соперниками России, вечно стремящимися, насколько возможно, затормозить ее развитие. Англия, чрез посредство всех своих органов печати, обыкновенно враждебных России, на этот раз с редким единодушием выражает искреннее и глубокое сожаление по поводу безвременной кончины Императора Александра III. Британская пресса не могла не оценить великих заслуг перед миром покойного Императора, не могла обойти молчанием, как много послужил Он делу мира, особенно поддерживая таковой между Россией и Англией – государствами, имеющими постоянные столкновения в азиатской территории.
Германия, Австрия и Италия также были вынуждены воздать должное памяти незабвенного Монарха, прославляемого целым миром. В данный момент нет места никаким другим чувствам, кроме чувства глубокой печали, охватившей все народы; это великое стихийное чувство заставило замолчать на время даже голоса неблагодарности и зависти.
Однако Император Александр III никогда не добивался популярности. Он всегда поступал согласно со взглядами Своего народа и всегда был счастлив и гордился, что Ему приходилось каждый раз убеждаться в том, что Он действительно поступил так, как желал Его народ. Но переутомление, вечные заботы ускорили Его конец. Молчаливый, простой в обхождении и привычках, замкнутый в тесный круг семьи, Он избегал привлекать на себя всеобщее внимание; Он не искал аплодисментов и одобрения толпы. Популярность не имела для Него никакого значения. Он желал, чтобы все забыли о Нем и помнили и знали только Его благодеяния.
Тем не менее Его доброта, сердечная простота, твердая воля и последовательность во всех Его начинаниях, искренность, правдивость и безграничная честность привели к Нему сердца всего мира, благословляющего ныне память молчаливого и великодушного Монарха.
Некоторые из иностранных государственных деятелей, говоря о политике Императора Александра III, с апломбом решили, что Он, как дипломат, обладал отрицательными достоинствами. Если Он не успел создать ничего великого, то во всяком случае тщательно избегал делать и худое.
Такая оценка минувшей деятельности Императора Александра III несправедлива и неправильна. Если Русский монарх умел обеспечить мир всего мира, то, конечно, достиг Он этого великого явления не вследствие какой-то пассивной политики, какую приписывают Ему некоторые иностранные дипломаты. Чтобы достичь столь блестящих результатов, с которыми не могут сравниться никакие кровопролитные победы, Ему нередко приходилось выказывать немалую энергию, великую волю, а подчас, в особенно трудные минуты, решаться на небезопасные и рискованные меры.
Свою плодотворную деятельность Он не ограничил одним лишь поддерживанием мира; путем немалых последовательных усилий Ему удалось установить европейское равновесие на новых и прочных основах.
Без Него, благодаря триумфу Бисмарка, благодаря владычеству грубой силы и беззастенчивой дипломатической хитрости, Европа скоро бы вернулась к временам варварства.
Вот истинная, великая победа, которую народы, подобные нашему, умеют ценить и понимать, и в этой победе видеть истинное могущество победителя. Лучезарный свет этой великой победы освещает теперь лик Незабвенного Монарха, сошедшего в безвременную могилу. Память о Нем никогда не умрет среди народов, и это сознание да послужит утешением Августейшей Семье, оплакивающей безвременную кончину великого Монарха и примерного Мужа и Отца».
Французский писатель, по убеждениям роялист Корнели, находившийся в Москве во время Священного Коронования в Бозе почившего Императора Александра III, посвятил на страницах газеты Gaulois следующие прочувствованные строки памяти почившего Императора.
«Прекрасный и благородный образ Царя неразрывно для меня связан с воспоминаниями о великолепных празднествах, увы! – так мало соответствующих сегодняшней скорби и невольно напоминающих великое изречение Соломона: Vanitas vanitatum.
Около месяца прожил я в Москве, в то время, когда она была объята безграничным ликованием, и это впечатление чего-то стихийного, беспредельно грандиозного не хочет покинуть меня даже и теперь, после потрясающего события, совершившегося в Ливадии.
В первый раз увидал я покойного Императора в Гатчине. С поездом, на котором мы ехали в Петербург, следовал также и зять Александра III, наследный принц Датский, навстречу которого и прибыл Император на Гатчинский вокзал.
Александр III в общегенеральской форме, в шинели, произвел на меня впечатление бравого воина, со взглядом скрытным, даже немного застенчивым. Он смотрел прямо перед Собою, что, однако, не мешало Ему приветливо отвечать на наши почтительные поклоны. Рядом с Ним стояла Ее Величество, Государыня Императрица, оживленная, приветливая и радостная.
С тех пор прошло одиннадцать лет. Царь был моложе нас и казался перед нашими тщедушными фигурами колоссом, дышащим силою и здоровьем, и что же, Он опередил нас, повергнув мир в глубокую печаль. Через несколько дней мы выехали из Петербурга в Москву. Экстренный поезд, предшествовавший Императорскому, в пятнадцать часов пролетел расстояние между двумя русскими столицами. По пути следования Императорского поезда были расставлены войска в числе тридцати тысяч человек.
Прибыв в Москву, мы остались на вокзале, чтобы встретить Императорский поезд. Император и Императрица, выйдя из вагона, поместились в открытой коляске и, минуя город, прямо проследовали в загородный Петровский дворец, в котором жил Наполеон I после пожара Москвы. Тут только я узнал, как горячо, сильно любит русский народ своего Царя. Толпы народа падали на колени при проезде Императорской Четы; многие целовали следы, оставленные царским экипажем.
Затем последовал торжественный въезд в Москву.
Удобно поместившись на одной из стен Кремля, я мог видеть всю Красную площадь. Через площадь пролегала усыпанная песком дорога, по бокам которой стояли шпалерами Павловцы, с их историческими, остроконечными киверами. Площадь представляла собою море голов. Толпа хранила торжественное молчание. Взоры всех были обращены в ту сторону, откуда должен был последовать торжественный кортеж. Пушки гремели, не смолкая ни на минуту.
Ровно в двенадцать часов показались передовые всадники Императорского кортежа. Мгновенно громадная площадь огласилась восторженными криками. Детский хор, в двенадцать тысяч молодых свежих голосов, управляемый ста пятьюдесятью регентами, исполнял русский национальный гимн. Пушечная пальба, трезвон колоколов, крики толпы – все это слилось в какой-то невообразимый гул. Тем временем кортеж приближался. Вслед за драгунами предо мною промелькнули казаки с целым лесом высоких пик, за ними кавалергарды с их блестящими касками, увенчанными серебряными двуглавыми орлами, Собственный, Его Величества конвой в живописных ярко-красных черкесках, и, наконец, показался и Сам Император. Государь ехал верхом на коне светло-серой масти. На этом же коне, будучи еще Наследником, Александр III совершил всю турецкую кампанию. Рядом с Государем, на маленьком пони, ехал Наследник-Цесаревич, будущий Император Николай II. За ними следовали Великие Князья, иностранные принцы и многочисленная блестящая свита, за которой, в золотой карете, запряженной шестеркою белых лошадей, следовала Императрица. Рядом с Ее Величеством сидела маленькая восьмилетняя девочка, Великая Княжна Ксения Александровна, приветливо улыбавшаяся и посылавшая воздушные поцелуи восторженно шумевшей толпе.
В день Священного Коронования мне еще раз довелось видеть Императорскую Чету. Государь и Государыня под богатым балдахином, несомым двадцатью четырьмя генералами, направлялись к собору. У входа в собор ожидал Их Величества Московский митрополит. Кремлевская площадь с многотысячною толпою хранила мертвое молчание. Картина поистине была величественна. Подойдя к митрополиту, Их Величества остановились. Благословив Августейшую Чету, митрополит обратился с глубоко прочувствованным словом. Я видел, как Император искал в карманах мундира носовой платок и, не найдя таковой, левою рукою, затянутою в белую перчатку, вытер полные слез глаза. Он, как ребенок, плакал перед этим старцем, говорившим о тяжелых испытаниях, перенесенных Императорским Домом. Митрополит напомнил о кончине в Бозе почивающего Наследника-Цесаревича Николая Александровича, на смертном одре Своем завещавшего Своему Брату как Престол, так и Невесту. Напомнил Он также и об ужасном событии первого марта.
Ливадия. Император Александр III с семьей и свитой.
Неизвестный фотограф. 1894
По окончании религиозного обряда Государь и Государыня поднялись на Красное крыльцо, с высоты которого кланялись восторженно приветствовавшему Их народу. Их Величества были в великолепных порфирах, подбитых горностаем; головы их были увенчаны коронами. В правой руке Его Величество держал скипетр, украшенный знаменитым алмазом, оцененным в двадцать два миллиона.
Затем Их Величества удалились во внутренние покои, где в Грановитой палате, бывшем дворце Иоанна Грозного, состоялся Высочайший обед.
На другой день, вечером, в Большом Московском Императорском театре был парадный спектакль. Император был в парадной кавалергардской форме. Войдя в ложу, Государь осмотрел залу, причем остановив бинокль на ложе, занятой представителями иностранной прессы, своими черными фраками резко выделявшимися среди блестящих мундиров всей остальной публики, улыбнулся и сказал: “А, там собрались нигилисты!”