Великое несчастье обрушилось не только на обширную Российскую империю, но и на всю Европу и на весь цивилизованный мир. Великий Государь отошел в вечность, предстал пред Царем Царей для отчета в своих действиях. Весь мир в слезах. Кто позавидует Его положению, как бы оно ни было могущественно на земле? Пожелает ли беднейший из смертных, живущий в хижине, одинокий, покинутый всеми, переменить свое существование на богатство и могущество великого Царя с его страшной ответственностью? Была ли счастлива его жизнь? Не завидовал ли Александр III простому смертному в его простой, спокойной жизни? Нам неудивительно, что он, обладавший железным здоровьем и гигантской силой, в цвете лет сражен недугом, являющимся прямым следствием переутомления.
Мы скорбим об утрате благородного человека, миролюбивого Царя и совестливого верующего христианина; молимся, чтобы его смерть не вовлекла его народ в несчастье и чтобы преемник – Николай II – последовал примеру Родителя. Наши молитвы возносятся за Императрицу, покинутую в одиночестве тем, которого она так преданно и горячо любила как прекрасного мужа и отца семейства.
Вестминстерское аббатство в Лондоне (северный фасад)
За обедней священник Вильберфорс в Вестминстерском аббатстве выбрал текст св. Марка: «Кто тронул мои одежды?» Упомянув о чудесах Христа, он обрисовал последние минуты жизни Императора Александра III, добавив, что невозможно не преклониться благоговейно перед прахом безвременно почившего Монарха. Наши искренние молитвы восходят за тех, кто его любил; они в горе по великой незаменимой утрате. Он же сложил свои доспехи и успокоился от всех земных тревог и забот. По натуре добрый и миролюбивый Государь наследовал престол, основа которого – Самодержавие, которое он обязан был поддерживать. Европа его оплакивает как хранителя мира всего света.
Митрополит из Сьерра-Леоне во время богослужения в церкви св. Маргариты в Вестминстере упомянул в своей проповеди о смерти Императора Российского. Говоря о скорости сношения с отдаленными странами, он заметил, что в продолжение последних дней мы духовно пребывали лицом к лицу со смертным одром могущественного Монарха. Мы слышали его последние слова через час после того, как он их произнес, и познакомились с истинным горем тех, которые оплакивают его у смертного одра. Весь цивилизованный мир сочувствует Императрице Марии Федоровне и ее семейству и молится, чтобы Бог ниспослал им утешение в их тяжкой утрате.
К концу утренней службы в церкви в Сити священник Иосиф Паркер, обратясь к многочисленному собранию, сказал, что Европа только что лишилась величайшего из мужей. Мирная жизнь Александра III, самоотвержение, его семейная привязанность, его прекрасная простота души и его христианская покорность – качества, за которые нужно благодарить Бога. Император в семейном кругу был более великим, чем когда-либо, потому что он был велик в любви, в симпатиях и в простоте. Он был трудолюбив и добр.
Смерть Императора Всероссийского – большая потеря для Европы, для мира и для цивилизации. Все царствующие лица, оплакивающие Царя, несут свое горе героически, терпеливо и религиозно. По окончании службы играли похоронный марш. Субботний проповедник в Везвотерской синагоге, С. Зингер, заметил, что настоящая задача для еврейского праведника необыкновенно тяжела. Редко в истории царствующих лиц найдется человек с таким прямодушием. Его патриотизм и его сила веры были крупными алмазами в его короне и будут вечно сиять.
Новый правитель взял в руки бразды правления, и от его доброй воли зависит жизнь, благосостояние и счастье миллионов живущих в его обширном государстве.
The Standard (5 November 1894)
Слово в память императора Александра III, посвященное Ее величеству императрице Марии Федоровне
Я стал нем,
не открываю уст моих,
потому что Ты сделал это.
38-й псалом говорит языком глубокой скорби, языком страждущего от десницы Всемогущего Бога. Слова вступления обличают, как тяжек был удар и как поэтому переполнено сердце опасностью возмущения против Бога. Голос решимости первого стиха: «Я сказал: буду я наблюдать за путями моими, чтобы не согрешать мне языком моим…» как бы доносит до нашего слуха дальнейшей возглас: Богу известна горечь скорби, которой Он дозволил ниспасть на меня; Он знает про тяжкое искушение согрешить против Него, которое ныне подавляет меня; Он знает про гибель надежд и радостей, которой «по Его непостижимой воле» дозволено ниспасть на жизнь мою; все же да удостоюсь я воскликнуть вместе с удрученным Словом: «Вот Он убивает меня, но я буду надеяться на Него…»[5] «Буду я наблюдать за путями моими, чтобы не согрешить мне языком моим… Я стану нем, не открою уст моих, потому что Ты сделал это». Наконец псалмопевец заговорил, но только для того, чтобы высказать решимость просветиться наставлением, преподанным скорбью: «Скажи мне, Господи, кончину мою и число дней моих, какое оно, дабы я знал, какой век мой»[6], и в этом сказался богоугодный муж; ибо несомненно, что какова наша речь, таковы и мы: наши слова то же, что и мы сами.
Правда, человек, пока он настороже, может говорить совсем не так, высказывать то, что очень недолго пребывает в его сердце, но нет человека, который мог бы всегда быть настороже. Внезапно предстанет искушение, повод к раздражению или одна из тысячи житейских случайностей, и человек сразу обличает себя, обрисовывается в своем истинном виде. Тогда подлинный постоянный голос его сердца станет голосом его уст. Как из сосуда, переполненного вином, льется вино, а из сосуда с желчью только желчь бежит через край, так из сердца человека польется только то, что его наполняет, и ничто иное. Поэтому-то в минуты глубокой скорби, когда тайна событий выше нашего понимания, когда несчастье угнетает, мрак окружает нас и горе наше почти невыносимо, да прибегнет христианин к своей единой опоре, к своему якорю спасения, к издревле повторяющимся словам: «Верую во единого Бога Отца Вседержителя…» Пусть он молвит их про себя и хранит молчание, дабы уста не впали в искушение и не возроптали.
Многие из нас переживали моменты, когда такое укрощение плоти было не только необходимостью, но и единственным утешением. Всем нам придется рано ли, поздно ли познать их.
Нам не поведано, какое именно горе угнетало сердце псалмопевца, изрекшего нам те слова, но горе его было тяжко; немало найдется между нами таких, в жизни которых отразилась его скорбь, и нам нетрудно представить себе его горесть именно такою, что внушенный ею псалом так чудно соответствует самой печальной и трогательной из церковных служб – службе при погребении усопших.
Мы устремляем взоры в открытую могилу того, на котором сосредоточены вся гордость, все лучшие надежды нашей жизни, что – вся наша отрада и, может быть, единственная опора. Мы видим, как медленно увядает на наших глазах тот, кто нам дороже всех на свете; кто в лучшие, полные счастья годы был светом наших очей, радостью нашего бытия; следим и видим, как угасает последняя улыбка на дорогом лице; слышим, как замирает голос, который нас так пленял, он стихает и… умолк!
Затем – туманы, вьюга и ненастье,
Жизнь вся не та, и не вернется счастье.
В часы душевной тревоги мы молились с усердием, которого раньше не знавали; мы боролись с Богом, дабы Он пощадил драгоценную для нас жизнь; в избытке душевных страданий, мольбы, исторгнутой мучением, беспрестанно возносились к Нему, дабы Он отвратил удар. Так не внял Бог нашему молению? Где, вопрошаем мы, исполнение обещанного: «И если чего попросите у Отца во имя Мое, то сделаю…»[7] Если мы не уясним себе истинный смысл этих слов и ограничимся, как многие это делают, поверхностным толкованием, ропот и смута поднимутся в нашем сердце.
Мы собрались здесь сегодня под сенью всеобъемлющей печали, охватившей весь мир. Сердца наши, полные живейшего участия, почтительно обращены к Царственному Дому этой великой страны и в особенности к Особе всемилостивой благочестивой Государыни, овдовевшей Императрицы, Которой так тяжко коснулась десница Божия. Мы не можем не думать о целом народе, горестно удрученном смертью своего могущественного, доброго и возлюбленного Императора, и при этих мыслях разве не кажется, будто горячие молитвы, возносившиеся за последнее грустное, тревожное время о продлении жизни, столь ценной для человечества, отвергнуты и рассыпались прахом у наших ног? Но так ли это? Нет, не так. Припомните вдохновенные слова апостола любви: «…чего бы мы ни просили, – знаем и то, что получим просимое от Него»[8], и это выражение «просимое» поучает, что получим мы не то именно, что просим, а духовную суть просимого.
Императрица Мария Федоровна.
Фотограф Ш. Жакотен. 1881
«Ничто так не расходится с Божественною истиной, как грубое распространенное представление о молитве, понятие, низводящее молитву на степень неотразимого духовного орудия для побуждения Бога творить именно то, что мы хотим: предотвращать невзгоды, исполнять наши желания». Хорошо и правдиво сказано. Правдиво потому, что такое эгоистичное понимание значения молитвы всего дальше от правды; молитва не себялюбие, а покорность. Хотя, несомненно, «молитва много больше созидает, чем постижимо для людей», хотя чудесны и велики следствия молитвы, которых без нее не могло быть, тем не менее истинная молитва обусловлена подчинением своей воли Богу, и нет в молитве ни правды, ни силы, если не возносится она вместе с полною покорностью, так, как учил нас Господь в Своей молитве:
«…да будет воля Твоя!»
Сильна молитва, конечно, но не всемогуща. Оглянемся на наше прошлое; мало ли там поводов благодарить Бога, что не внял Он многим молитвам нашим. Разве не уясняет нам каждый лишний год житейского опыта