не представлялось возможным, поскольку одни рабы убежали к Сексту Помпею, а остальные нужны были их владельцам, каковых обижать не следовало. Вот и приходилось Октавиану воздействовать на италиков уговорами, а на солдат упрёками. Но, не будучи должным образом материально подкреплёнными, и на первых, и на вторых действовали они плохо. Солдаты, понимая, насколько новая власть, каковую в Италии для них олицетворял Октавиан, в них нуждается как в своей опоре, относились к триумвиру с откровенным пренебрежением.
Но постепенно ситуация стала меняться для молодого Цезаря к лучшему: «За это время по необходимости постоянно обусловливалась прочность положения каждой из сторон зависимостью одной из них от другой; вождям нужно было, чтобы власть их поддерживалась войском, войску – чтобы существовала власть для закрепления того, что они себе забрали. А так как утверждение за воинами их владений не было бы прочным, если бы не была прочна власть, передавшая им эти владения, то воины и боролись бы за неё с вынужденным к ней сочувствием. Цезарь давал нуждающимся солдатам много и сверх переданного сначала, заимствуя для этого деньги из храмов. Это подняло еще более его престиж в глазах войска и приобрело еще большую благодарность, когда они видели, что Цезарь даёт им не только земли, но и города, дома и деньги»[471].
Надо сказать, что и солдаты себя не обижали. Столкнувшись с нерешительностью власти при передаче им ряда земель, они «стали нагло нападать на соседей, забирать больше, чем им было предоставлено, стали забирать лучшее»[472]. Благодаря ограблению храмов и решительности солдат в «обретении» подаренной собственности популярность Октавиана в войсках заметно возросла.
Понятно, что великая щедрость молодого Цезаря вызывала совершенно иные чувства у тех, за счёт кого он угождал войску. Его теперь часто встречали «криками негодования и ненависти»[473]. Но ради сохранения и умножения доверия к нему армии Октавиан был готов сносить любые оскорбления.
Успехи молодого триумвира в завоевании любви солдатской массы встревожили, однако, тех, кто был близок к Марку Антонию. Они сочли, что многим легионерам теперь покажется: их благополучие – исключительная заслуга Октавиана. Строго говоря, он вовсе не превысил своих полномочий. После Филипп было чётко договорено, что Антоний двинется с войском на Восток, дабы не только установить там власть триумвирата, но и добыть как можно больше денег. Октавиан же и обязан был заниматься аграрными преобразованиями в Италии. Но вот брат Марка Антония Луций, полная энергии и решительности влиять на государственные дела жена триумвира Фульвия, управляющий делами Антония в его отсутствие некто Маний забеспокоились, как бы популярность, обретённая Октавианом, не затмила в глазах войска уважения к их патрону. Ведь только он имел заслуженное право считаться единственным победителем на Филиппийских полях. Надо признать, что опасения родных Антония и его ближайшего окружения имели под собой основания. Что до солдат, то их логика была предельно проста: Антоний ушёл с легионами в Азию, а деньги и земельные наделы они получают от молодого Цезаря… Конечно, воины помнили, кто победитель Брута и Кассия, но…
Фульвия с детьми Антония непосредственно предстала перед легионерами, напоминая им о славе своего мужа. В результате, в нарушение заключённого ранее по доброму согласию договора, «друзья Антония назначили своих уполномоченных для устройства колоний из числа солдат Антония. Эти уполномоченные, желая показать себя ещё более щедрыми к воинам, чем Цезарь, позволяли им причинять ещё большие обиды населению»[474].
Самым обидным для Октавиана здесь было то, что негодование италиков, пострадавших от произвола колонистов и солдат Антония, обрушивалось не на пребывающего в восточных провинциях державы триумвира, а на находящегося в Италии и прямо отвечающего за всё, что в ней происходит, его молодого коллегу. Храмовых денег хватило для облагодетельствования солдат, а вот для уплаты землевладельцам за их переданные воинам угодья средств катастрофически не было[475]. Да тут ещё усиленный флотом Стация Мурка Секст Помпей окончательно блокировал Апеннинский полуостров с запада[476]. Эскадра неопределившегося пока с политической ориентацией Гнея Домиция Агенобарба, крейсировавшая у италийских берегов с востока, только масла в огонь подливала. В итоге, среди италиков пошло уже не брожение, но явственно обозначилось начало волнений, могущее перерасти в настоящее восстание[477].
Тем временем отношения Октавиана с солдатами оставались непростыми. Обычно он, учитывая сложность положения, старался не замечать наглости и дерзости славных воинов. Но временами не выдерживал. Так однажды некий легионер в театре в его присутствии прошёл на места, предназначенные для сословия всадников, что было очевидным нарушением установленных правил посещения театра в Риме. На это обратили внимание зрители, и Октавиан счёл, что спустить солдату такую демонстративную наглость – уронить себя в глазах публики. Потому он велел дерзкого воина из театра выставить. Известие об этом заурядном, в общем-то, происшествии дошло до солдат, и те оскорбились за своего товарища по оружию. Как всегда в подобных случаях бывает везде и во все времена, немедленно появились ужасающие слухи. Стали говорить, что Октавиан то ли велел бросить безвинного солдата в тюрьму, то ли вообще приказал его убить. Когда триумвир вышел из театра, то уже целая толпа легионеров окружила его и потребовала показать им этого воина, какового многие считали убитым. Солдат вскоре появился, но протестующие немедленно решили, что его просто привели из тюрьмы. Тот честно рассказал, как было дело, однако, его возмущённые «произволом триумвира» товарищи по оружию оказались разочарованы такой обыденностью происшествия. Они заявили, что он просто лжёт, выгораживая Октавиана, получив соответствующий приказ, и даже стали поносить его как «изменника общему делу»[478].
Вскоре после этого легионеров созвали на Марсово поле, где должны были объявить об очередном наделении землёй. Объявлять об этой отрадной новости должен был лично Октавиан. Воины из понятного нетерпения стали собираться на указанном месте ещё с ночи. К утру Марсово поле было заполнено солдатами, жаждущими, как они это понимали, своей заслуженной награды, участием во многих и многих войнах обретённой. Октавиан, однако, задерживался. Очередной раз из-за нездоровья. Солдаты же, уставшие его ждать, стали негодовать, полагая, что он медлит из неуважения к ним. Раздражение легионеров быстро нарастало, и вскоре пролилась кровь. Преданный молодому Цезарю центурион Ноний стал резко порицать негодующих воинов, напоминая им о долге повиновения своему командующему, и справедливо указал, что задержка его прибытия на Марсово поле связано с нездоровьем, но никак не с пренебрежением к ним. Легионеры подвергли Нония осмеянию, но, увы, этим дело не ограничилось. Пресытившись ругательствами, озлобленные солдаты принялись метать в центуриона камни. Несчастный пытался спастись бегством, но за ним устремилась погоня. Он попробовал уйти от преследования, бросившись в Тибр, но его из воды быстро достали – солдаты хорошо плавали – и убили. Растерзанный труп честного воина с умыслом швырнули на дорогу, по которой должен был прибыть Октавиан[479].
Это трагическое происшествие немедленно стало известно в городе, и друзья триумвира советовали ему ни в коем случае не появляться перед разъярёнными легионерами, но «отступить перед этим безумным натиском»[480]. Но Октавиан, отдадим ему должное, совершенно не растерялся в такой не просто сложной, но и крайне опасной для его жизни ситуации. Справедливо рассудив, что его неявка на Марсово поле только усилит озлобление солдат, он решительно и, скажем прямо, мужественно предстал перед толпой. Положение было предельно рискованное: вкусившая первую кровь озлобленная масса легионеров при первом же его неверном движении или неосторожном слове могла легче лёгкого отправить Октавиана вслед за несчастным Нонием… Искать даже тени сохранившегося почтения к его статусу триумвира и военачальника не приходилось. И вот здесь молодой Цезарь доказал, что, если он и лишён дара полководца на поле боя, то нрав своих солдат он, тем не менее, отлично знает, настроение их понимает и умеет подбирать нужный ключик к их сердцам.
Убийство Нония он представил как трагическую случайность, виновны в каковой лишь немногие неразумные, потерявшие, что называется, голову от злобы. Стал убеждать солдат в дальнейшем быть осторожнее, не допускать, чтобы несколько безумцев могли творить подобные злодейства. После такого вступления Октавиан немедленно «произвёл раздачу земель, предложил, чтобы за наградами приходили те, кто их достоин, и дал подарки также и некоторым, не заслужившим их, сверх их ожиданий»[481].
Эффект выступления и последующих действий триумвира превзошёл все ожидания. Солдатская масса немедленно раскаялась в своём неправедном отношении к Октавиану и устыдилась столь недостойного римских воинов поведения. Легионеры дружно сами себя осуждали и изъявляли абсолютную преданность своему военачальнику. Они даже обратились к нему с просьбой расследовать дело об убийстве центуриона Нония и строго наказать повинных в нём. Наказание, кстати, могло быть только одно – смертная казнь. Октавиан, однако, как мы помним, человек, очень даже склонный к жестокости, на сей раз благоразумно явил исключительное великодушие. Он сказал, что виновные ему известны, но пусть суровым наказанием для них станет осознание своей вины и осуждение такого ужасного поступка их боевыми товарищами. Тут уже легионеры напрочь позабыли о своих недавних мятежных настроениях и стали возглашать здравицы Октавиану. Ещё бы, ведь к прощению их вины триумвир с замечательной щедростью добавил превышавшие их ожидания подарки.