Что ж, молодой Цезарь в крайне непростой и чреватой роковыми последствиями ситуации проявил себя на уровне, достойном божественного Цезаря. Тому тоже приходилось сталкиваться с недовольством солдат, даже с их мятежами. Но он всегда их успокаивал, не доводя дела до решительных мер, приводящих к неизбежному кровопролитию. Однажды Гай Юлий Цезарь сумел погасить буйные настроения своих легионеров одним-единственным словом, обратившись к ним «квириты», то есть, «римские граждане», вместо обычного для военачальника обращения «воины».
Справедливости ради скажем, что у Октавиана в описываемом случае положение было много сложнее. Солдаты его были куда более разъярены, да и сам триумвир не имел у них того авторитета, что был у его великого родственника. На Марсовом поле любые слова бы его не спасли, да и сами легионеры были не те, что у Цезаря. Долгие годы гражданских войн сильно повлияли на мироощущение солдатской массы, на их понимание чувства долга, восприятие военачальников, дисциплины. Аппиан замечательно описал причины, как он это назвал, «тогдашнего безначалия»[482]:
«Причинами его было и то, что полководцы занимали свои должности по большей части, как это бывает в период междоусобных войн, не на основании выборов, а также и то, что войска набирались не по установленным издревле воинским спискам и не для нужд всей родины, служили не для общественного блага, а в интересах только тех, кто их в войска зачислял; да и им они служили, подчиняясь не силе закона, а потому, что их привлекали данные отдельными лицами обещания; и сражались они не против врагов всего государства, а против врагов отдельных лиц, не против чужеземцев, а против равноправных с ними сограждан. Все это подорвало воинскую дисциплину: солдаты считали себя не столько отправлявшими военную службу, сколько помощниками своих начальников на основе личного расположения, личного желания и полагали, что и правители нуждаются в них в личных своих интересах. Переход на сторону неприятеля, считавшийся прежде совершенно недопустимым, в это время даже удостаивался даров; так и поступали солдаты в громадном числе, а некоторые из знатных людей считали, что переход из одной партии в другую, совершенно ей подобную, не представляет собой «перебежки». Партии же были действительно вполне схожи, и никогда ни та, ни другая из них не занимала сама по себе враждебного положения в отношении римского государства как такового. Скорее предводители обеих партий представляли себе дело так, будто все они содействуют благу родины, и это в свою очередь облегчало такие «перебежки»: везде оказывалось возможным служить на пользу родине. Предводители понимали это положение и мирились с ним, зная, что они солдатами управляют не в силу закона, а скорее путем их задабривания. Таким образом, все войско было готово к смуте и к анархии, к неповиновению возглавлявшим смуту вождям»[483].
Очевидно, Октавиан хорошо понимал такие настроения и в обществе, и, главное, в войске. Потому и сумел так успешно погасить едва не запылавший военный бунт в столице государства. За счёт чего он в этом преуспел? И здесь вновь свидетельство Аппиана, сообщающее, что, если в Италии что-то тогда и произрастало, «то шло для войска»[484].
А положение на Апеннинах со дня на день становилось всё хуже и хуже. Морская блокада италийских портов кораблями флота Секста Помпея привела к тому, что Рим уже натурально терзал голод. В столице по ночам пошли массовые грабежи, которые молва, должно быть не без оснований, приписывала солдатам. В городе закрывались мастерские ремесленников, лавки торговцев. Престиж власти упал, что называется, ниже некуда. И как здесь было не случиться новой вспышке гражданской войны?
Представлявшие интересы Марка Антония в Италии его брат Луций, консул 41 г. до н. э., официальный представитель триумвира некто Маний, жена Марка Фульвия внимательно следили за всем происходившим в сердце Римской державы. Они прекрасно понимали, чем может грозить такое отчаянное положение в столице, да и во всей Италии в ближайшем будущем. Им казалось, что дела Октавиана совсем уж плохи. Потому у каждого из них не могло не возникать мысли о свержении власти самого молодого и дерзкого из триумвиров. Свергать в чьих интересах? Предполагалось, разумеется, что приведёт это к полному торжеству Марка Антония и избавит его от самого опасного из вынужденных коллег-соправителей.
Инициатива распрей принадлежала Луцию Антонию. К нему как к консулу текущего года поступали со всей Италии жалобы и просьбы о защите от множества граждан, включая и весьма влиятельных, на несправедливое изъятие земли в пользу воинов. Консул охотно принимал жалобщиков, всем сочувствовал и всем же обещал помощь. А они в свою очередь заявляли о готовности помогать ему во всех делах и исполнять всё, что бы он ни приказал[485]. А это уже попахивало прямым конфликтом Луция Антония с ответственным за управление Италией триумвиром. Задевались здесь, впрочем, и интересы легионеров Антония. Ведь насильственное изъятие земель у прежних владельцев в пользу ветеранов армии проводилось и для их вознаграждения. Возможно, поэтому Фульвия не одобряла действий брата мужа и его стремления пойти на открытое столкновение с Октавианом. По её мнению, Луций совсем не своевременно решился затеять распрю. Да и от самого Марка Антония, пребывавшего на Востоке, никаких распоряжений на сей счёт не поступало. Войдя во вкус восточной жизни и политики, он на время потерял интерес к происходящему на Западе и необходимость единения триумвиров в интересах всего Римского государства пока сомнению не подвергал.
Но вскоре в Рим дошли слухи, имевшие под собой, как выяснилось, самую реальную основу, о завязавшихся слишком дружественных отношениях Марка с египетской царицей Клеопатрой VII. Очаровавшая в своё время Гая Юлия Цезаря и родившая от него сына, получившего имя Цезарион, славная представительница династии Птолемеев теперь предстала перед Марком Антонием. Об их знаменитой встрече разговор впереди. Но пока уже то, что стало известно в Риме, не могло не встревожить Фульвию, что немаловажно, верную и любящую жену. Не исключено, именно это обстоятельство и подвигло её на решительные действия. Кроме того, поскольку скоро стало очевидно, что военные действия против Октавиана Луций Антоний в любом случае начнёт, ей не стоило оставаться в стороне. Фульвия по сути была представителем Антония в Италии. При этом она была особой, представлявшей триумвира, а не просто супруга. Таковой Фульвия являлась и до, и во время, и после Филипп[486]. Супругу триумвира потому не могло не беспокоить и то, что, похоже, Луций Антоний отнюдь уже не полагал себя простым орудием могущественного брата. Он был человеком, вовсе не лишённым личных амбиций. Свой статус консула Луций воспринимал наисерьёзнейшим образом и, как это показали все события перед его открытым выступлением, с тем же Октавианом держался без особого почтения, полагая себя персоной, близкой к нему по значимости в государстве[487]. А ведь наличие у него явных собственных политических интересов неизбежно ставило его в оппозицию и к старшему брату.
Что же толкнуло Луция на столь решительные действия, фактически направленные не только против ответственного за управление Италией Октавиана, но сущностно и против триумвирата как такового?
Полагать, что он в качестве действующего консула просто принял сторону несчастных обездоленных италийцев, не приходится. Возобновление гражданской войны, да ещё на землях собственно Италии, сулило её населению только ещё большие беды. Другое дело, что он решил этим недовольством воспользоваться ради своих собственных властных амбиций. И потому объективно готовящееся выступление Луция Антония неизбежно оказывалось направленным не только против Октавиана. Фульвия, женщина ума незаурядного, а уж решительности и воли ей было совсем не занимать, решила примкнуть к деверю, дабы повернуть его действия в интересах доблестного Марка, даром что почивавшего в эти грозные дни в спальне сладострастной египетской царицы. Военные действия в Италии неизбежно должны были пробудить старшего из Антониев и вырвать его из объятий Клеопатры. Получается, Фульвия была большим борцом за дело Антония, нежели он сам. Потому едва ли прав Аппиан, полагавший, что она «под влиянием чисто женских побуждений стала подстрекать Луция к ссоре»[488].
Строго говоря, Луций Антоний не особо-то и нуждался в подстрекательстве своей отважной родственницы. Его действия и так неуклонно вели Италию к военной схватке между консулом и триумвиром. Что до побуждений Фульвии, то здесь стоит вспомнить, что писал о ней и о событиях того времени Веллей Патеркул. По его словам, Луций Антоний, «наделённый пороками своего брата, но лишённый его доблестей»,[489] только набрал большое войско и призвал к оружию тех, кто потерял землю при распределении участков для основания новых ветеранских колоний. А вот с другой стороны, жена Марка Антония Фульвия, «в которой не было ничего женского, кроме тела, добавила ко всему этому вооружённый мятеж»[490].
Любопытно, что сходную характеристику супруге триумвира дал также Луций Анней Флор[491]. Стоит вспомнить, что близко к этому отзывался о славной соратнице Луция Сергия Катилины – Семпронии – Гай Саллюстий Крисп[492].
Да, Фульвия, конечно, была женщиной выдающихся качеств, кои традиционно почитаются свойственными исключительно мужчинам. Её мужество, отвага, решительность, воля совершенно очевидны. Об этом уже было сказано. Также должно отметить, что эта римская амазонка во всех своих браках – с Клодием, Курионом и самим Марком Антонием – проявила себя достойно, была безупречно верной женой. В то же время дела семейные вовсе не были для неё смыслом бытия. Здесь нельзя не согласиться с выдающимся исследователем этой эпохи Н. А. Машкиным, писавшим: «Фульвия принадлежала к тому типу римских женщин, которые жили всякого рода политическими интригами и употребляли все средства, чтобы упрочить влияние тех или иных фамилий или же политической котерии. Этот тип особенно характерен дл