как раз за личную доблесть и полководческий дар. Можно вспомнить, как после Филипп недавний враг триумвиров Марк Фавоний и другие приветствовали доблестного Марка как императора, а наследника Цезаря осыпали жестокими оскорблениями. Памятуя об этом, Октавиан мог испытывать неуверенность и сомневаться в надёжности своих войск, среди каковых ныне немало было легионов, ранее подчинённых Антонию. Не зря ведь ещё ранее он передал шесть явно «проантониевских» легионов Лепиду. Пребывая в Африке, они не могли прийти на помощь своему кумиру. Но и в остальных войсках симпатий к Антонию было предостаточно. Тот же Агриппа не мог этого не знать. Потому и задумался над скорейшим примирением триумвиров! Вследствие этих причин Октавиан не решился атаковать армию Антония, осадившую Брундизий, ограничившись обустройством лагеря напротив города, где и «стал выжидать дальнейшего хода событий»[594].
Антоний, хотя войска его благодаря прорытому рву и построенной стене, перерезавшей полуостров, где находился Брундизий, могли спокойно отразить нападение легионов Октавиана, решил всё же вызвать подкрепление из Македонии, где у него оставались немалые силы. Более того, до их подхода Антоний, дабы смутить противника, велел своим военным и грузовым судам имитировать прибытие поддержки из-за моря. Корабли с вечера, когда уже темнело, незаметно для войск Октавиана отходили в море. А днём на глазах противника подплывали к стану Антония в полном снаряжении, изображая подкрепления, из Македонии прибывающие. Настоящие же подкрепления тоже подходили и у осаждающих Брундизий появились осадные орудия. Огорчили, правда, Антония вести об успешных действиях Марка Агриппы против Секста Помпея, но вскоре его взбодрил личный успех. Узнав о движении на помощь Октавиану Сервилия во главе полуторатысячного отряда всадников, он, имея в своём распоряжении только четыреста конных воинов, сумел в результате неожиданного ночного нападения пленить противника. Захваченных воинов Сервилия во главе с ним самим Антоний торжественно доставил в свой лагерь под Брундизием. Этот небольшой, но блистательный успех – пленение врага, имеющего почти четырёхкратное превосходство – очередной раз подтвердил в глазах войска славу непобедимости, обретённую Антонием после сражений на Филиппийских полях[595].
Тем временем в ход пошла солдатская дипломатия. Поначалу, подходя к стенам лагерей противника, легионеры обеих армий высказывали обоюдные претензии. Воины Антония попрекали солдат Октавиана в неблагодарности своему командующему, спасшему и их самих, и их незадачливого полководца в войне с Брутом и Кассием. В свою очередь легионеры-«октавианцы» обвиняли «антонианцев», что те сами нарушили мир и пришли драться с ними. Более того, вошли в союз с убийцей божественного Юлия Агенобарбом и общим врагом триумвиров Секстом Помпеем. Вскоре, однако, выяснилось, что в легионах Октавиана солдаты вовсе не забыли доблести Марка Антония, а в его легионах с уважением относятся к наследнику Цезаря. Вот потому-то твёрдым намерением всех солдат является примирение обоих главнокомандующих. На всякий случай, правда, были и оговорки: если Антоний продолжит военные действия, то воинам Октавиана всё же придётся против него сражаться…
В те же дни о необходимости примирения триумвиров заговорили и в войсках Агриппы. Солдаты прямо заявляли, что пошли за ним лишь для того, чтобы Октавиан и Антоний помирились. Более того, Агриппе пришлось услышать и совсем уже тревожные слова о нежелании подчинённого ему войска биться против армии победителя на Филиппийских полях… В таких условиях мирное соглашение становилось для Октавиана наилучшим исходом случившегося противостояния.
Колебания в войсках наследника Цезаря имели ещё одно, прямо скажем, неожиданное последствие. В тайные переговоры с Антонием вступил Квинт Сальвидиен Руф. Наместник Галлии, командующий бывшими легионами Калена, совсем недавно подчинёнными Антонию, был, очевидно, обеспокоен отношением своих солдат к вспыхнувшей войне между триумвирами. Октавиан, конечно же, позаботился об очищении легионов от людей Антония, сменив, как уже говорилось, в них всё военное руководство, но на настроение солдатской массы это могло оказать совсем противоположное влияние… Потому Сальвидиен, то ли на всякий случай, то ли предполагая неизбежное торжество Антония в начавшемся противостоянии, решился завязать отношения с противником своего не просто патрона, но и ближайшего друга с самых юных лет. Да, вместе с Марком Випсанием Агриппой Квинт Сальвидиен Руф входили в число самых испытанных друзей Гая Октавия. Меценат в число таковых вошёл несколько позже. Теперь же Сальвидиен тайно обещал Антонию вновь передать ему бывшие его легионы и, соответственно, всю Галлию от Пиренеев до Рейна. Это была уже прямая измена не просто своему главнокомандующему (в условиях гражданской войны такие неожиданные переходы не редкость), но и предательство ближайшего друга, что никогда прощено быть не может.
Но вскоре выяснилось, что Сальвидиен сильно поспешил. Триумвиры вступили в переговоры о примирении. Поспособствовало этому и известие, пришедшее из Греции. В городе Сикионе от внезапной жестокой болезни скоропостижно скончалась супруга Марка Антония Фульвия. Предполагали, и, думается, не без оснований, что столь печальному исходу её хвори поспособствовали огорчения последнего времени. Самого Марка смерть его законной супруги расстроила. Он принял это известие близко к сердцу, поскольку чувствовал перед ней свою вину[596]. В то же время обе стороны не могли не воспринять уход из жизни этой незаурядной женщины с облегчением. Ибо он позволял легче разрешить политическое, а теперь уже и военное противостояние.
Настроения легионов, требовавших заключения мира между триумвирами, были вполне естественны. Римская держава и народы Италии крайне устали от гражданских войн. А ведь именно армии предстояло вновь лить кровь в возобновившемся конфликте, смысл какового был решительно невнятен для солдатской массы. Благородное мщение цезарианцев за убийство великого человека и недопущение к высшей власти его убийц – это было ясно и выглядело делом справедливым. А вот схватка между двумя вождями борцов за дело божественного Юлия – нечто совсем иное. Не годится лить римскую кровь не в державных, а в сугубо личных интересах. В Перузинской войне Луций Антоний всё же обещал населению Италии некий земельный передел и, более того, даже восстановить старую добрую форму правления, канувшую в омут гражданских войн. А у стен Брундизия сами триумвиры нарушили ими же заключённый такой долгожданный мир! Потому и справедливы были требования солдат.
Там, где предстоят непростые переговоры, непременно должен появиться толковый посредник. Таковым стал Луций Кокцей, хорошо знавший обоих командующих[597]. Посредничество это оказалось делом очень нелёгким. Сначала Антоний продемонстрировал Кокцею своё крайнее раздражение, особо упирая на то, что Октавиан не только запер перед ним Брундизий, но ещё ранее овладел его провинцией Галлией, нагло подчинив при этом себе легионы Калена, входившие в его, Антония, войска!
Поняв, что это не известная природная раздражительность доблестного Марка, но возмущение, основанное на конкретных и действительно справедливых претензиях, Луций Кокцей отправился к Октавиану. Тот, в свою очередь, выложил посреднику целую гроздь уже своих обид на действия коллеги-триумвира. Особо он помянул недобрым словом Луция Антония и Фульвию. И действительно, не будь этой затеянной ими злосчастной войны, никаких обид и противоречий между наследником Цезаря и Антонием попросту не появилось бы. А с кем его коллега вступил в союз? Мало того, что примирился с цезареубийцей Агенобарбом, так ещё и отъявленного злодея Секста Помпея своим соратником сделал! Относительно «присвоения» легионов Калена Октавиан пояснил, что никак не мог оставить такую большую провинцию и такую силу – десятки тысяч воинов – малолетнему сыну скоропостижно скончавшегося полководца и наместника.
Кокцей, будучи, что очевидно, от природы выдающимся дипломатом, спокойно пояснил Октавиану ошибочность ряда его позиций. Агенобарб не был в числе прямых убийц Цезаря, его в тот день вообще не было в сенате. А, если не прощать ему дружбы с Брутом и Кассием, то вскоре наследник Цезаря может оказаться в ссоре со всеми. «Ты сам виноват в происшедшем!» – таковы были слова Луция Кокцея, обращённые к Октавиану[598]. Не мог не произвести на молодого Цезаря впечатления и такой довод посредника: Помпей может напасть и на другие области Италии, беззащитные с моря, если Антоний и Октавиан не помирятся. Наконец, Кокцей напомнил о смерти Фульвии, завершив свою речь словами о том, что теперь, когда её уже нет в живых, обоим триумвирам «остаётся только откровенно высказаться друг перед другом относительно своего взаимного доверия»[599].
Кокцей сумел убедить Октавиана в необходимости восстановления мира. Тот, правда, отказался писать Антонию, пока идут военные действия, но придумал оригинальный и, как оказалось, действенный ход: он обратился с письмом к Юлии – матери Марка Антония. Её уговоры и доводы, приведённые в пользу заключения нового мирного договора между триумвирами, подействовали на сына. Антоний под влиянием разумных и убедительных речей Луция Кокцея и уговоров матери решился прекратить противостояние. Для этого он как бы отодвинул от себя наиболее одиозных союзников. Помпею он предписал прекратить военные действия в Италии и удалить свои войска и флот на Сицилию. Правда, Антоний постарался успокоить его обещанием, что теперь он сам позаботится о выполнении ранее условленных общих действий. Надо полагать, тем самым он старался сохранить доверие Секста, показав ему, что союз как таковой разрывать не собирается. Агенобарб из-под Брундизия был направлен в Малую Азию, где стал наместником провинции Вифиния, прилегающей к Мраморному и частично к Чёрному морю. Должность весьма почтенная, вновь вводившая Луция Домиция в ряды элиты Римского государства и «обнулившая» и его мятежное прошлое, и служение делу Брута и Кассия. При этом, однако, его мощный флот и легионы полностью оставались в распоряжении Антония. А это было существенным подкреплением сил властвовавшего на Востоке триумвира.