мпея сковывала возможности Октавиана, лишая его способности проводить политику по всем азимутам. Потому наследник Цезаря не мог ощущать себя владыкой Запада, каковым он почти что стал после Перузинской войны. Тогда помпеева Сицилия могла казаться лишь временной досадной помехой, эдакой занозой, от каковой можно вскоре избавиться, пусть она пока и бывала очень болезненной.
Не должен был быть в восторге от итогов Путеольских соглашений и Марк Антоний. Ведь ему пришлось уступить Пелопоннес. А значит, флот Помпея получал возможность чувствовать себя в своей акватории и в Ионическом море, получая при этом также выход в море Эгейское. Опираясь на такой стратегически важный полуостров, сицилийский правитель мог стремиться распространить своё политическое влияние и на остальную Грецию. Кстати, если Аппиан говорит об уступке в Элладе Сексту лишь Пелопоннеса[620], то у Веллея Патеркула сказано об уступке Ахайи[621]. И это название здесь ну никак не небольшая область на северо-западе полуострова Пелопоннес. Со 146 г. до н. э. это провинция с центром в Коринфе, в состав которой входила вся Эллада вплоть до Македонии, соседней с севера римской провинции. И Афины, и Фивы, и Фессалия – всё это Ахайя в римском понимании. Так что возможно амбиции Секста Помпея могли простираться и заметно севернее Коринфского перешейка. Важно и следующее: перешедшие к Помпею греческие земли имели немалые долги перед Антонием. И кто же теперь должен был их взимать? Главное же – Антоний из-за уже случившейся парфянской агрессии на Сирию и Киликию вынужден был все свои силы направить на восток римских владений. Потому внезапная заноза в его балканских землях была решительно ни к чему, если бы она осталась всерьёз и надолго. Так что полагать Путеольский мир прочным и имеющим продолжительные перспективы не приходилось. Триумвиры наверняка рассматривали вынуждено сделанные ими уступки как временные. Новая война с Секстом Помпеем была неизбежной.
Но пока что и Рим, и вся Италия ликовали: «ведь избавились и от местной войны, и от привлечения к военной службе сыновей, и от наглости гарнизонных войск, и от бегства рабов, и от опустошения полей, и от перерыва земледельческих работ, главным же образом – от голода, доходившего до крайности»[622].
На радостях италийцы приносили жертвы обоим триумвирам при их проезде, когда те возвращались из Путеол в Рим. А ведь совсем недавно в центре столицы Октавиана и Антония встречал град камней… Стоит вспомнить, что за несколько месяцев до Путеольских соглашений, подписанных в августе 39 г. до н. э., а именно в ноябре 40 г., во время так называемых Плебейских игр, римляне восторженно приветствовали статую морского божества Нептуна. А «сыном Нептуна», что было всем известно, как раз называл себя Секст Помпей[623]. Триумвиры, однако, не были в восторге от внезапной любви италийцев, не почитая себя, очевидно, их спасителями. От торжественной встречи в Риме они вообще уклонились и въехали в столицу ночью.
Глава IVПуть к дуумвирату: Секст Помпей сокрушён, Лепид отставлен
Пребывание Октавиана и Антония на берегах Тибра не затянулось. Наследник Цезаря отправился в Галлию, где происходили волнения. Марк вплотную занялся восточными делами, которые стали совсем безотлагательными. Прежде всего он утвердил царей в государствах, соседних с римскими владениями на Востоке, дабы упрочить в них римское влияние в канун большой войны с Парфией. Сенат послушно утвердил все распоряжения Антония и по распределению на местах легатов, и по признанию тех или иных царей. Последние, кстати, признавались законными только при условии уплаты ими дани. В Понте, являвшим собой скромный обрубок еще недавно могучей державы Митридата VI Евпатора, трижды воевавшего с Римом, царём был утверждён Дарий, сын Фарнака. Того самого Фарнака – сына Митридата VI, победу над которым Гай Юлий Цезарь обессмертил знаменитым донесением в Рим из трёх слов: «Пришёл, увидел, победил!» Внук и сын врагов Рима теперь обязался быть скромным и верным сателлитом Республики. В малоазийской области Писидия царём был утверждён Аминта, а в части Киликии, не входившей в состав одноимённой римской провинции – Полемон. Царём Иудеи был объявлен Ирод (будущий Ирод Великий). Это назначение было произведено в Риме, где и находился соискатель царской власти, пребывавший в незавидной роли беглеца. Его отец Антипатр в своё время приветствовал переход Иудеи под власть Рима и удостоился должности прокуратора нового владения. Ирод изначально был проримской ориентации и с 47 г. до н. э., во время диктатуры Гая Юлия Цезаря, удостоился римского гражданства. Когда же случилось парфянское вторжение, ему пришлось оставить Иудею. Не найдя должной поддержки у арабского царя Набатеи Малха и египетской царицы Клеопатры, он сумел достичь берегов Италии и в Риме предстал перед Антонием[624]. Триумвиру Ирод сообщил чрезвычайно важные сведения «как был загублен взятый парфянами в плен брат его, Фазаель, как Гиркан до сих пор находится у них в плену, как парфяне провозгласили царем Антигона, обещавшего им [за это] тысячу талантов деньгами и пятьсот женщин из наиболее знатных семейств, как он сам, Ирод, однако, увёз этих женщин ночью и как ему удалось избежать врагов, претерпев множество лишений; как затем его домашние подвергаются крайней опасности вследствие осады и как он сам, несмотря на зимнее время и, забыв о всяких личных неудобствах, приплыл сюда в уповании исключительно на его, Антония, помощь»[625].
Дело в том, что ранее в Иудее правил царь и первосвященник Гиркан II, но номинально, а действительная власть была в руках братьев Ирода и Фазаеля – сыновей Антипатра. Гиркан в своё время примкнул к Цезарю против Помпея Великого. Лояльные к Риму Ирод и Фазаель после Филипп поддерживали Антония. Однако честолюбивый племянник Гиркана Антигон, мечтавший о власти и потому враждебный проримски настроенным братьям, увидел во вторжении в Сирию парфян свой шанс[626]. Антоний, понятное дело, Ирода поддержал, поскольку Антигон, утвердившийся в Иерусалиме и восстановивший таким образом правление Хасмонейской династии, был полностью зависим от Парфии[627]. Для Рима это означало потерю земель, не столь уж давно обретённых Помпеем Великим. По этой причине и Октавиан, и сенат римского народа не могли не оказать Ироду должной поддержки. Наследник Цезаря немедленно выразил готовность помочь ему, с благодарностью вспоминая, что отец Ирода и Фазаеля участвовал в египетском походе его отца – Гая Юлия Цезаря. Наконец, в очередной период дружбы с Антонием Октавиан желал сделать угодное коллеге-триумвиру[628]. Тем более что при этом были соблюдены и общеримские интересы.
Обеспечив Риму поддержку на Востоке местных царей, Антоний двинул против парфян и военную силу. Ещё весной 39 г. до н. э. в Малую Азию отправились легионы во главе с Публием Вентидием Бассом. Он ранее был заметен в событиях гражданских войн в Италии – и во время Мутинской, и во время Перузинской. Но особой славы не завоевал. Очевидно, война римлян против римлян не была его стезёй. Правда, свои симпатии к делу цезарианцев, и прежде всего Антония, он обнаруживал отчётливо. Теперь ему предстояла война с врагами Римской державы, и вот на ней-то ему удастся снискать подлинную славу полководца, одерживающего победы во славу Отечества!
Теперь обратимся к сложившейся в Малой Азии и Сирии обстановке, к тому времени, когда римляне наконец-то перешли к решительным действиям. Римские войска на Востоке возглявлял назначенный еще в конце 41 г. до н. э. Антонием наместник Сирии Луций Децидий Сакса. Он немедленно сумел «отличиться», направив римскую кавалерию на богатую Пальмиру. Но жители её, заранее узнавшие о предстоящем нападении римлян, немедленно бежали в парфянские владения, откуда затем вернулись, но уже вслед за парфянским войском. По сути, Сакса своим непродуманным набегом только подлил масла в огонь готовой вспыхнуть парфянской агрессии на римские владения в Сирии и Малой Азии.
Войска царевича Пакора и римского перебежчика Квинта Лабиена, что для римлян было особенно оскорбительно, поначалу успешно двигались вперёд по провинции, пока не оказались у стен одного из крупнейших городов Сирии Апамеи. Нападение на неё для парфян закончилось неудачей. Но из сирийских пределов они не ушли. И вскоре удача вновь повернулась к ним лицом. Исключительная роль здесь принадлежала как раз Лабиену. Дело в том, что ряд римских гарнизонов в Сирии был укомплектован легионерами, ранее служившими Бруту и Кассию[629]. Отец Квинта Тит Лабиен, как мы помним, был вернейшим их соратником. И вот солдаты, очевидно не забывшие своё «республиканское» прошлое и почитавшие доблести отца соратника Пакора, стали переходить на сторону парфян… Луций Дедиций Сакса дал решительное сражение войскам парфянского царевича и римского изменника, но был разбит в пух и прах вражеской конницей, как за тринадцать лет до этого легионы Красса. Далее переход римских солдат к Лабиену только ускорился, и наместник, вынужденный без боя сдать Апамею врагу, под покровом ночи бесславно бежал в Антиохию[630].
После этого у парфян и перешедших к Лабиену римлян пути на запад – в малоазийские владения Рима, и на юг – в Финикию и Иудею были открыты. Пакор поэтому решил разделить войска. Сам он двинулся на юг, а Лабиена отправил в погоню за Саксой. Тот оставил Антиохию – главный город Сирии, пытался скрыться в Киликии, где люди Лабиена его и настигли. Сын стойкого республиканца, верного соратника Брута и Кассия не отказал себе в удовольствии расправиться с цезарианцем и наместником того, кто похоронил дело римской свободы на Филиппийских полях. Сакса был казнён.