«Разбитый в море дважды, потеряв суда,
Он мечет кости, чтоб хоть в этом выиграть»[692].
К слову сказать, в этой игре молодой Цезарь был действительно силён. К примеру, когда они метали кости с Антонием, то выигрыш практически всегда оказывался на стороне Октавиана, что немало огорчало старшего коллегу-триумвира[693].
Насмешки насмешками, их можно и стерпеть – для высших лиц Рима это было делом обыкновенным. Но вот нежелание римлян платить подати, препятствие получению правителем доходов с введённых им новых сборов – вот это уже было серьёзней некуда[694]. Да и в римских верхах популярность Октавиана была весьма невелика, что также грозило политическими осложнениями. Римские нобили большей частью симпатизировали Марку Антонию, иные сохранили немалую привязанность к Сексту Помпею, несмотря даже на его пиратство и покровительство массовому бегству рабов из Италии. Менее всего римская аристократия испытывала добрые чувства к наследнику Цезаря[695]. Скрупулёзный британский исследователь сэр Рональд Сайм выявил только три фамилии аристократов, ставших безоговорочно на сторону Октавиана[696]. Причину столь прохладного отношения нобилитета к законному наследнику божественного Юлия, думается, следует прежде всего искать в его действиях и во время проскрипций, и после битвы на Филиппийских полях, и по окончании Перузинской войны. Исключительная жестокость молодого триумвира во всех перечисленных событиях, обращённая прежде всего против аристократии, никак не могла импонировать тем, кто полагал себя лучшими представителями римского народа. Исправить положение Октавиан мог лишь одержав решительную победу в Сицилийской войне, что привело бы к немедленному улучшению жизни населения Рима и всей Италии. Но вот как добыть эту самую столь жизненно необходимую победу?
«Будучи всегда особенно силён придумывать что-либо целесообразное»[697] – здесь с Аппианом нельзя не согласиться, наследник Цезаря вспомнил об Антонии. Поскольку доблестный Марк никаких тёплых чувств к сыну Помпея Магна не испытывал, не желал уступать ему Пелопоннес, да и постоянные напоминания Секста о захвате Антонием собственности его погибшего отца могли только увеличивать неприязнь к сицилийскому владыке, то Октавиан решил напрямую обратиться к коллеге по триумвирату. Он вновь предложил ему встречу для укрепления пока ещё действенного союза. Вот потому ближайший друг молодого Цезаря Меценат, сыгравший совсем недавно немаловажную роль в примирении триумвиров в Брундизии и в заключении Путеольских соглашений, немедленно отправился в стан Антония. Цель поездки была обозначена предельно чётко: забыть о взаимных упрёках и обидах во имя союза для борьбы с Секстом Помпеем – общим их неприятелем.
Октавиана не могло не тревожить и то обстоятельство, что Помпей сразу после морских побед при Кумах и в Мессанском проливе отправил сильную эскадру под предводительством Аполлофана к берегам Африки, где находились легионы Марка Эмилия Лепида. Этот полузабытый триумвир смирно сидел в своей заморской провинции, но ведь войск у него было немало… К коллегам у него накопилось много вопросов, да и претензий хватало… Потому, где была гарантия, что он не пойдёт на сговор с сицилийцем, дабы проучить своих не шибко-то верных союзническому долгу соратников? Возможно, посылка кораблей Аполлофана к африканским берегам и была предпринята Секстом Помпеем в надежде расколоть враждебный ему триумвират[698].
По счастью, Антоний согласился на встречу, хотя, по утверждению Плутарха, и проникся к Октавиану новой враждою из-за каких-то очередных наветов[699]. Лепид появления у своих владений эскадры победоносного флота Помпея не оценил и союза с ним против Октавиана не заключил. Но самые благоприятные для молодого Цезаря вести пришли из-за Альп: Марк Випсаний Агриппа одержал блестящую победу над мятежными галлами в Аквитании[700]. Более того, он не только успокоил и остальную Галлию, не только отразил набеги зарейнских германцев, но, действуя по примеру самого божественного Юлия, дважды сам переходил Рейн, вторгаясь в пределы Германии.
Октавиан теперь стал чувствовать себя увереннее. Ранее он даже предполагал в случае отказа Антония встретиться с ним на транспортных судах переправиться в Сицилию и навязать Сексту войну на суше. При полном превосходстве помпеянцев на море это была бы чистейшая авантюра. Ведь, будучи отрезанными вражеским флотом от Италии, не получая подкреплений, при наличии у Секста немалых сил и на суше и очевидной поддержке его населением многолюдного острова, переправившиеся легионы, скорее всего, бесславно бы погибли. Такие «планы» – явное свидетельство отчаянного состояния души наследника Цезаря. Но ныне, получив благоприятные известия от Антония и радостное сообщение о победах Агриппы, Октавиан мог успокоиться, вновь обрести почву под ногами и начать очередные приготовления к войне. Возобновилось строительство новых кораблей. Теперь встречи с коллегой-триумвиром наследник Цезаря ожидал уже далеко не в удручённом состоянии.
Предстоящая встреча имела чрезвычайно важное значение для всех триумвиров, ибо 31 декабря 38 г. до н. э. истекал срок действия Второго триумвирата. Требовалось новое узаконенное соглашение, продлевающее полномочия триумвиров на следующие пять лет. Потому отношение и Антония, и Октавиана к предстоящему событию было самым серьёзным. Любопытно, что Марка Эмилия Лепида как равноправного партнёра они, похоже, совсем сбросили со счетов. На встречу его не пригласили. Октавиан, хорошо помнивший, сколь непростыми были переговоры в Брундизии осенью 40 г. до н. э., к новой встрече с заклятым другом и коллегой привлёк мощные интеллектуальные силы. Верный Меценат, ранее добившийся у Антония согласия на повторение переговоров в Брундизии и вернувшийся в Рим, вновь отбыл в Апулию. Его сопровождала целая свита людей, чьи имена говорят сами за себя. Путешествие ближайшего сподвижника Октавиана и тех, кого он решил привлечь к предстоящим переговорам, нам подробно известно благодаря великому Горацию Флакку, принявшему в нём участие.
Путь поэта в число друзей наследника Цезаря был далеко не прост. Сын либертина, уроженец провинциального городка Венузия на стыке Лукании и Апулии, он в начале гражданской войны между триумвирами и последними республиканцами был на стороне Брута и Кассия. В их армии даже удостоился высокого звания войскового трибуна, каковых в легионе было шесть. Таковыми обычно назначались дети сенаторов и всадников. Потому для сына вольноотпущенника это была большая честь. Бился он и при Филиппах, но славы на поле боя не сыскал. Более того, Гораций в своих стихах вспоминал, как бежал с поля боя, бросив щит. По римским представлениям, это было постыдным проявлением трусости. В дальнейшем он – то ли раскаялся в своём «республиканизме», то ли просто понял его обречённость. В гражданской жизни после войны Гораций добывал себе средства к существованию, будучи скрибой (писцом) в квестуре (финансовом ведомстве). Начал писать стихи, и вскоре был замечен старшим поэтом-собратом Вергилием. Тот и ввёл его в круг Мецената в 38 г. до н. э. И вот Гораций удостоился чести вместе со своим покровителем отправиться на свою малую родину и далее в Брундизий для участия в важнейшем событии римской политической жизни. Это путешествие поэт описал в «Пятой сатире». Вот как оно начиналось:
«После того, как оставил я стены великого Рима,
С ритором Гелиодором, учёнейшим мужем из греков,
В бедной гостинице вскоре Ариция нас приютила»[701].
Двигались Гораций и его спутники неспешно:
«Мы свой переезд разделили
На два; но кто не ленив и спешит, те и в день проезжают»[702].
Наконец, путешественники:
«Вновь протащились три мили и въехали в Анксур, который
Издали виден, красиво на белых утёсах построен.
Здесь Мецената с Кокцеем мы поджидали приезда.
Оба отправлены были они с поручением важным;
Оба привыкли друзей примирять, соглашая их пользы»[703].
Вскоре Гораций и Гелиодор дождались будущих главных переговорщиков:
«Прибыл меж тем Меценат; с ним Кокцей и с ним же Фонтей,
Муж во всем совершенный; он был Антонию другом,
Как никто не бывал»[704].
Собирающийся состав интеллектуального и дипломатического подспорья Октавиану был, бесспорно, впечатляющ: Меценат, один из творцов (если не главный!) Брундизийского соглашения 39 г. до н. э., Луций Кокцей Нерва, ближайший друг Антония, Фонтей Капитон и, наконец, знаменитый ритор Гелиодор и уже ставший известным поэт Гораций. Вскоре же, продолжая путешествие, Меценат со товарищи получили ещё одно интеллектуальное подкрепление:
«Самый приятнейший день был за этим для нас в Синуэссе;
Ибо тут съехались с нами – Вергилий, и Плотий, и Варий,
Чистые души, которым подобных земля не носила
И к которым сильнее меня никто не привязан!
Что за объятия были у нас и что за восторги!
Нет! Покуда я в здравом уме, ничего не сравняю я с другом!»[705]