иумвира. Организовать должный отпор столь наглой диверсии «дважды помпеянца» оказалось некому: Агриппа как раз отбыл за лесом для строительства кораблей. Менодор ухитрился ещё и откровенно поиздеваться над противником. Его корабль тихо приблизился к илистому берегу и остановился. Всё выглядело так, как будто он сел на мель. Воины Октавиана радостно сбежали с прибрежных гор, предвкушая захват пришедшей в руки добычи. Но, как только они приблизились, судно спокойно оттолкнулось от берега и быстро ушло в открытое море. Менодор и его моряки громко хохотали над одураченным противником. По словам Аппиана, «войско Цезаря было разочаровано и изумлено»[730]. При этом дерзкий пират великодушно отпустил к Октавиану пленённого им сенатора Ребилла, показывая, «какой он враг и каким мог быть другом»[731].
Дальнейшие действия этого столь переменчивого в убеждениях флотоводца были следующие: связавшись с Миндием Марцеллом – человеком, близким к Октавиану, Менодор передал триумвиру, что его возвращение на Сицилию случилось лишь из-за обид, неправедно нанесённых ему Кальвизием. Поскольку ныне флотом командует Агриппа, то он с радостью вновь возвращается в воинство наследника Цезаря, от коего никогда никаких обид не видел. Неизвестно, насколько Октавиан был тронут этими откровениями, но счёл за благо сделать вид, что таковым верит. Ведь возвращение Менодора однозначно было в ущерб Помпею. Потому славный пират снова был прощён с гарантией безопасности. Но на сей раз он оказался под тайным наблюдением приставленных к нему соглядатаев, сообщавших лично триумвиру о его поведении. На высокие должности теперь уже «дважды цезарианца» Октавиан всё же более не допустил[732].
Теперь вернёмся к событиям вокруг Тавромения. Наследник Цезаря расположил свою ставку в городе Гиппонии, на Брутийском полуострове, близ восточных берегов Сицилии. К операции были привлечены два легиона легата Мессалы, которые, действуя на острове, должны были установить прямой контакт с легионами Лепида. Флот Тавра вновь отплыл из Тарента к сицилийским берегам. И морские силы, переданные Антонием Октавиану, и приданные им сухопутные войска на сей раз находились в образцовом порядке, заслужив одобрение главнокомандующего.
Агриппа тем временем с половиной флота триумвира приблизился к берегам Сицилии с севера, оказавшись близ знаменитых Мил. Здесь в далёком 260 г. до н. э. римляне одержали свою первую морскую победу над карфагенянами, что и стало рождением Рима как великой морской державы. Поначалу Агриппа предполагал сразиться лишь с флотилией Паппия, недавно отличившегося в боях против Лепида. Но кораблей противника близ Мил оказалось много больше, и он решил, что предстоит битва с самим Секстом Помпеем, о чём и известил Октавиана.
Морское сражение между цезарианцами и помпеянцами в исторической акватории носило крайне упорный характер. На стороне флота Агриппы было преимущество в больших кораблях, которые уже начали оснащать его новейшим изобретением – гарпаксами. Впрочем, есть мнение, что подобные орудия на боевых судах появились ещё в эпоху эллинизма, во время войн диадохов, преемников Александра Македонского[733]. При прямом столкновении с квинквиремами небольшие суда Секста, казалось, были обречены. Но их испытанные экипажи умело использовали свою скорость и манёвренность, в каковых полностью превосходили тяжёлые корабли противника. На быстром ходу они таранили квинквиремы, но чаще всего обходили их, ломая им вёсла и тем самым обездвиживая, а сами быстро отходили, избегая столкновения. Апогеем боя стала битва флагманов. Квинквирема Агриппы буквально расколола корабль Паппия, но тому удалось перейти на другое судно, и он продолжил руководить сражением. Секст Помпей, наблюдавший за битвой с суши, узнав, что к Агриппе идёт подкрепление, дал приказ своему флоту выйти из боя. Паппий умело отступил с сохранением порядка. При этом он ловко использовал илистые берега моря, образованные впадавшими в него реками. Здесь тяжёлые корабли Агриппы рисковали сесть на мель. При случае помпеянцы огрызались, нападая на отдельные суда вражеского флота, увлёкшиеся преследованием.
Потери сторон в битве при Милах, на первый взгляд, были в пользу Агриппы. Он потерял 5 кораблей, Паппий 30. Но многие суда цезарианцев имели сильные повреждения. Повреждений хватало и у кораблей Помпея, но он не считал свой флот побеждённым. Более того, наградил своих моряков как победителей, сравнив битву с квинквиремами со штурмом крепостей. На будущее Секст обещал увеличить высоту бортов своих кораблей, дабы лишить суда противника преимуществ. А главное, он выразил вполне обоснованную надежду, что в Мессанском проливе, благодаря сильному течению, лёгкие суда непременно возьмут верх над тяжеловесными, медлительными и неповоротливыми квинквиремами.
Октавиан тем временем, пребывая в уверенности, что Помпей со всеми силами противостоит Агриппе, начал боевые действия на востоке Сицилии. Здесь с самого начала всё пошло для него не лучшим образом. Тавромений оказался крепким орешком. Гарнизон его решительно отклонил предложение триумвира о сдаче города, а к штурму его укреплений цезарианцы не были готовы. Тем не менее, Октавиан со своими войсками высадился на берег и занялся обустройством лагеря. Неожиданно с моря показались многочисленные корабли самого Помпея, по берегу параллельно шла его конница, а навстречу ей стала подходить сицилийская пехота[734]. И корабли, и легионы Октавиана оказались, что называется, меж трёх огней. Поскольку ничего подобного никто не ожидал, то всё войско наследника Цезаря охватил страх. По счастью, Помпей (это была характерная его черта) недооценил собственный успех и переоценил способность противника к сопротивлению. С ходу атаковав недостроенный лагерь Октавиана, Секст мог добиться полного успеха и на суше, и на море, поскольку флот триумвира был совершенно не готов к бою. Но немедленная атака не состоялась…
Октавиан, оценив сложность положения, составил такой план боевых действий: Корнифиций должен был сражаться на суше, имея под своим началом три легиона (15 000 солдат), 500 всадников (условных, ибо не было лошадей), 1000 легковооружённых велитов, 2000 ветеранов и отряд флотского экипажа. Сам же главнокомандующий со всеми кораблями собирался прорвать морскую блокаду флота Помпея[735].
Корабли Октавиана вышли в открытое море ещё до наступления дня. На лёгкой либурнской галере он объехал все свои суда, ободряя экипажи. После этого, однако, триумвир велел снять с галеры значок полководца, что полагалось делать только во время величайшей опасности. Ведь потеря военачальника в разгар сражения, как правило, равносильна поражению. Потому такая мера позволяла скрыть от неприятеля флагман и лишить того искушения и возможности обезглавить флот. Значит, Октавиан предвидел жесточайший характер предстоящей битвы и вовсе не был уверен в победном для себя её исходе. Помпей также сам возглавлял свой флот. Только в отличие от триумвира для него это было делом обыкновенным, и до сих пор в морских сражениях он преуспевал. Неизвестно, насколько два флота, противостоящие друг другу, разнились по силе, если иметь в виду количество и боевые качества кораблей, а также подготовку и опыт экипажей, но в высшем командовании разница была колоссальная и не в пользу наследника Цезаря.
Помпей дважды атаковал цезарианцев, битва длилась с раннего утра и до самой ночи, завершившись полнейшим разгромом флота Октавиана. «Суда Цезаря были захвачены и сожжены» – так подвёл Аппиан итог сражения на море близ Тавромения[736]. Сам главнокомандующий истреблённого флота – лишь немногие корабли сумели отплыть в Италию, поскольку не стали дожидаться приказа своего флотоводца – оказался на берегу залива, носившего название Абальского, «с одним только оруженосцем, без друзей, телохранителей и рабов»[737]. Здесь он настолько потерял веру и надежду на возможный поворот во всей войне, что даже просил спутника убить его, дабы не оказаться в плену у людей Секста Помпея[738]. По счастью, оруженосец то ли отказался, то ли просто не успел выполнить просьбу своего незадачливого флотоводца. А вскоре «его, ослабевшего и телом, и духом нашли люди, спустившиеся с гор на разведку, и они, чтобы лучше скрыть его, стали передавать его с одной лодки на другую и таким образом переправили к находившемуся недалеко Мессале»[739]. Сей доблестный легат за семь лет до этого угодил в проскрипционные списки триумвиров, но сумел бежать в Македонию и вступить в войска Брута и Кассия. После битвы у Филипп он не последовал их роковому примеру, а сдал часть армии, находившейся под его командованием, по договору с Антонием триумвирам. Таким образом Мессала обрёл свободу и безопасность. И вот ныне к нему явился совершенно беззащитный Октавиан, один из тех, кто внёс его в убийственные списки, и не его, а Антония Мессала должен был благодарить за исключение из таковых. Если и возникло у него искушение свести счёты, то он таковое преодолел. А, может, просто великодушие было для Мессалы нравственной нормой. В любом случае поступил легат как благородный человек и истинный римлянин, мысли не допускавший о нарушении присяги своему полководцу. Короче, Мессала спас молодого Цезаря и обращался с ним как с верховным повелителем[740].
Вообще, надо сказать, в войне с Секстом Помпеем Октавиан подвергался опасностям многократно. Порой его жизнь, что называется, висела на волоске. Гай Светоний Транквилл так описывает эти события: «В самом деле, ни в какой другой войне он не подвергался таким и стольким опасностям, как в этой. Когда, переправив часть войск в Сицилию, он возвращался на материк к остальным войскам, на него неожиданно напали военачальники Помпея Демохар и Аполлофан, и он с трудом ускользнул от них с единственным кораблем. В другой раз он шёл пешком мимо Локров в Регий и увидел биремы Помпея, двигавшиеся вдоль берега; приняв их за свои, он спустился к морю и едва не попал в плен. А когда после этого он спасался бегством по узким тропинкам, то раб его спутника Эмилия Павла попытался его убить, воспользовавшись удобным случаем, чтобы отомстить за Павла-отца, казнённого во время проскрипций»