Такая встреча вовсе не означала недостатка почёта, который ожидал Октавиана в Риме. Ещё до его прибытия в столицу сенат назначил победителю «безмерные почести, предоставив на его усмотрение принять ли их все, или только те, которые сочтёт нужным»[776].
Наследник божественного Юлия проявил достойную умеренность в принятии наград. Он ограничился установлением ежегодного праздника в честь одержанной победы и правом проводить в день годовщины её с женой и детьми пир в храме Юпитера Капитолийского. Также на форуме была воздвигнута ростральная колонна, с вделанными в неё носами кораблей поверженного вражеского флота. Её увенчала золотая статуя победителя. Колонна Октавиана оказалась рядом с другой ростральной колонной и статуей флотоводца Дуилия, первого победителя карфагенян в морской битве.
Наследник Цезаря, конечно же, не забыл наградить и того, кому он победоносным завершением этой войны и был обязан: Марк Випсаний Агриппа получил награду, ранее не существовавшую и потому особо почётную, – «морской венец»[777]. Являл он собою золотой венок из вёсел. К этой награде другу и верному соратнику Октавиан от души присовокупил обширнейшие земельные владения на вновь обретённой Сицилии. Туда, как и в провинцию Африка, был назначен новый наместник.
Для окончательного завоевания симпатий всего римского народа Октавиан объявил о прощении всех недоимок по налогам. Также были прощены и сами сборщики налогов и иных откупных сумм, каковые они задолжали казне. В обстановке всеобщего ликования наследник Цезаря выступил в сенате с обращением к народу, где дал подробное объяснение всем своим действиям по управлению государством во вверенной ему сфере от самого начала до настоящего времени. Дабы это не было забыто или же кем-либо нечаянно или злонамеренно превратно истолковано, он велел записать всё сказанное и выпустить в свет отдельной книгой[778]. Чтобы все убедились в не расхождении его слов с делами, Октвиан немедленно принял самые решительные и потому наиболее действенные меры по наведению порядка в Италии. За время смуты преступность и в столице, и во всей стране выросла до устрашающих размеров. По словам Аппиана, «сам Рим и Италия открыто разграблялись»[779]. По поручению триумвира некто Сабин занялся беспощадным искоренением криминала. Захваченные разбойники, грабители и воры безжалостно истреблялись. В городах появились отряды ночной стражи. Так в течение года был восстановлен порядок, обеспечена безопасность. Не забыл Октавиан и систему местного самоуправления. Свои полномочия вновь обрели ежегодно избираемые должностные лица. Возвращались «отеческие законы и обычаи»[780]. Документы, относящиеся ко времени последних гражданских войн, триумвир повелел сжечь. Более того, он даже заговорил о желании восстановить прежнюю форму правления – сенатскую республику и римскую свободу, обещая сделать это после окончания похода Антония на Парфию. По словам Октавиана, его коллега мыслил так же[781]. Интересно, зачем же триумвиры пролили столько крови на Филиппийских порлях? Разумеется, ни сам наследник Цезаря, ни Антоний не могли желать восстановления сенатской олигархии, совершенно исчерпавшей себя, кстати, формы правления. Но ведь триумвират был учреждён не просто для восстановления порядка в государстве, а на словах – и для возврата к тому, как было до гражданских войн… Потому надо было успокоить римлян, что не грозит им новая диктатура.
Действия триумвира произвели столь сильное впечатление, что ему, вопреки статусу патриция, обретённому в качестве наследника Цезаря, были присвоены полномочия народного (плебейского) трибуна (tribunicia potestas)[782]. С этого времени Октавиан обрёл трибунскую неприкосновенность (sacrosanctitas)[783]. Официально в титулатуру уже Императора Цезаря Августа пожизненная трибунская власть будет включена в 23 г. до н. э.
Те, кто даровал триумвиру трибунскую власть, возможно, полагали, что это побудит его отказаться от иных властных полномочий. Но здесь они сильно просчитались! О своей главной цели – единовластии – внучатый племянник божественного Юлия не забывал никогда. Но он понимал значимость и трибунских полномочий, и неприкосновенности, почему таковые и станут впоследствии одними из главных столпов его власти в Римской империи. Да уже и почести, которые Октавиан получил после победы над Секстом Помпеем, вполне справедливо можно счесть достойными всесильного диктатора, а не республиканского магистрата[784]. Потому верно полагать 36 г. до н. э. поворотным моментом и в деятельности самого Гая Юлия Цезаря Октавиана, и в пропаганде её достижений в сторону формирования будущего Принципата Императора Цезаря Августа и его официальной идеологии[785].
Изображения Октавиана отныне стояли во всех городах рядом с местными богами[786].
Глава VРешающая схватка за единовластие
В Италии воцарился долгожданный мир. Её берегам более не грозили жестокие набеги сицилийских пиратов, наконец-то, окончательно ушла в прошлое морская блокада, обрекавшая Рим и Апеннины на полуголодное существование. Покончено было с бегством рабов, которое немало разоряло множество владельцев сельских вилл. Большинство беглецов удалось вернуть законным хозяевам. Триумвир в качестве правителя стал проявлять себя наилучшим образом, избавив страну от разбоев и грабежей. Как в добрые старые времена возродилось местное самоуправление, римляне были счастливы обретению вновь отеческих законов и нравов… Соратник Октавиана Меценат, прекрасно понимая историческую значимость свершающихся перемен, поощряет своих друзей-поэтов восславить в стихах возврат к мирным трудам. И они от души откликнулись на призыв своего покровителя, откликнулись глубоко искренне всем своим божественным даром. Вергилий приступает ко второй своей великой поэме. Первая – «Буколики» – была посвящена пастушеской идиллии – теме для Рима не самой привычной, во многом являвшейся подражанием эллинской поэзии Феокрита (315–300–260 гг. до н. э.). Вторая поэма – «Георгики» по праву считается самым совершенным произведением этого великого поэта[787]. Она посвящена Италии и воспевает мирный труд земледельца:
«Как урожай счастливый собрать, под какою звездою
Землю пахать, Меценат, и к вязам подвязывать лозы
Следует, как за стадами ходить, каким попеченьем
Скот разводить и каков с бережливыми пчёлами опыт,
Стану я здесь воспевать…»[788]
Поэт приветствует родную землю, горячо любимую Италию:
«Здравствуй, Сатурна земля, великая мать урожаев!
Мать и мужей! Для тебя в искусство славное древних
Ныне вхожу, приоткрыть святые пытаясь истоки.
В римских петь городах я буду аскрейскую песню.
Свойства земли изложу, – какое в какой плодородье,
Цвет опишу, и к чему различные почвы пригодней.»[789].
Сравнивая Италию с иными, славными своими богатствами землями, поэт, конечно же, отдаёт предпочтение родине:
«Но ни индийцев земля, что всех богаче лесами,
Ни в красоте своей Ганг, ни Герм, от золота мутный,
Всё же с Италией пусть не спорят; ни Бактрия с Индом
Ни на песчаных степях приносящая ладан Панхайя.»[790]
«Георгики», о чём не трудно догадаться, были вдохновлены со стороны власти не только Меценатом, но и самим Октавианом. Прославление наступившей эры мирных трудов на земле италийской стало возможным лишь благодаря его победам, и потому высокая поэзия Вергилия лила воду на мельницу славы наследника Цезаря.
Не остался в стороне и Гораций. В своих «Эподах» он также воспел переход к миру и труд землепашца:
«Блажен лишь тот, кто, суеты не ведая,
Как первобытный род людской,
Наследье дедов пашет на волах своих,
Чуждаясь всякой алчности,
Не пробуждаясь от сигналов воинских,
Не опасаясь бурь морских,
Забыв и форум, и пороги гордые
Сограждан власть имеющих.»[791]
Строки эти, правда, не заслуги власть предержащих современников восхваляют, а содержат очевидную ностальгию по полулегендарным временам ранней Республики, когда римлянин был прежде всего пахарем. И даже славный Цинцинат (519–439 гг. до н. э.), диктаторских полномочий удостоенный, разбив врагов Рима, вернулся к хлебопашеству, сменив меч на плуг. Едва ли Октавиану такие стихи Горация могли прийтись по нраву. Ведь в них блажен тот, кто позабыл гордые пороги власть имущих, то есть, его – правителя Италии и всего Запада в первую очередь.
Далее, правда, Гораций с явным удовольствием вспоминает пиршество у Мецената в честь победы над Секстом Помпеем, когда гости наслаждались славным цекубским – лучшим белым вином Италии:
«Так пили мы, когда суда сожжённые
Покинул вождь, Нептуна сын,
Грозивший Риму узами, что дружески
С рабов он снял предателей.»[792]
Но до окончательного наступления мирной идиллии и пиршеств в честь неё было ещё далековато. О