Успех боя стал хорошим уроком для римлян и далее. «Это научило Антония, как нужно действовать, и, усилив множеством копейщиков и пращников не только тыл, но и оба фланга, он выстроил походную колонну прямоугольником, а коннице дал приказ завязывать бои с противником, но, обращая его в бегство, далеко не преследовать, так что парфяне, в продолжение четырёх следующих дней не имевшие над римлянами никакого перевеса, – потери с обеих сторон были равны, – приуныли и, под предлогом надвигающейся зимы, уже сами подумывали об отступлении», – пишет Плутарх[824].
Всё шло относительно благополучно, и, казалось, серьёзные беды римлянам не грозили. Но, действуя сам продуманно и осторожно, Марк Антоний, увы, не сумел оказать соответствующего влияния на своих подчинённых. Иные из них слишком вдохновились успешным движением войска и умелым противодействием парфянам. Захотелось большего – победных сражений. И вот один из наиболее решительных легатов Флавий Галл сумел выпросить у главнокомандующего отряд войска, с которым вознамерился победно атаковать парфян. Антоний неосторожно это предложение принял. Итог оказался самым печальным. Отважный, но недальновидный Флавий вопреки успешной тактике последних дней увлёкся атакой. Парфяне этим умело воспользовались и окружили оторвавшийся от главных сил римский отряд. Тут же в дело вступили их лёгкие конники, метко осыпая врагов стрелами. Галл осознал гибельность своего поступка и стал отчаянно, но, увы, запоздало взывать о помощи. На его призывы другие легаты откликнулись, однако действовали бестолково, направляя на подмогу окружённым воинам небольшие отряды, которые один за другим сами становились жертвами парфянских лучников. Наконец, на выручку был вынужден устремиться сам Антоний, возглавивший отозванный из головы колонны Третий легион. Парфяне были остановлены, окружённые спасены. Правда, безумно отважный Флавий Галл, получив в грудь четыре вражеских стрелы, вскоре умер[825]. Потери оказались немалыми: убитых было не менее трёх тысяч, и пять тысяч раненых товарищи принесли в лагерь. Антоний, потрясённый трагическим исходом сражения, ввязаться в которое он незадачливому легату сам разрешил, теперь обходил лагерные палатки, где лежали спасённые, пытаясь их ободрить. «Раненые радостно принимали его рукопожатия, просили идти к себе, позаботиться о собственном здоровье, не сокрушаться так горько, называли своим императором и в один голос говорили, что, пока он цел и невредим, – их спасение обеспечено»[826]. По словам Плутарха, «тогда сочувствием к страдающим и отзывчивой готовностью помочь каждому в его нужде он вдохнул в больных и раненых столько бодрости, что впору было поделиться и со здоровыми»[827].
В целом, в дни столь непростого отступления римлян от Фрааспы обратно в пределы Армении Антоний, что нельзя оспорить, проявил себя как умелый и знающий военачальник[828]. В противном случае всё римское войско могло бы остаться на просторах Мидии Атропатены. В то же время в этом походе проявились и слабые стороны Марка как полководца. Слишком поспешное продвижение войска обрекло ценнейший обоз армии на погибель, что сразу сделало невозможной успешную осаду мидийской столицы. В случае с Флавием Галлом Антоний показал неспособность жёстко контролировать своих легатов, не позволяя им авантюрных действий. А ведь это – первейший долг главнокомандующего!
Всего поход Антония от Фрааспы до пограничной между Мидией и Арменией реки Аракс длился 27 дней. Во время отступления римлянам пришлось выдержать 18 непростых, временами и тяжёлых оборонительных боёв. Фраат настойчиво преследовал легионы, стремясь нанести им как можно большие потери, если уж не удалось окружить и уничтожить всё вражеское войско. И, увы, ему это удалось. Веллей Патеркул пишет о том, что Антоний лишился четверти всего войска[829]. По сведениям Плутарха, когда уже на земле Армении был устроен смотр войска, то установленные потери составили 20 тысяч пехотинцев и 4 тысячи всадников[830]. Возвращение в собственно римские владения в условиях суровой зимы и беспрерывных снегопадов унесло жизни ещё 8 тысяч человек[831].
Хотя Антоний и пытался бодриться, называя свой поход победой[832], но это был неумелый обман. Кампания была полностью провалена. Кого в этом винить? Себя – такое исключалось. Да и войско, любившее своего полководца, продолжало, как мы видим, именовать его императором – победителем. Потому виновник был найден в Армении. Таковым сочли царя Артавазда II. Проходя через его владения, Антоний, однако, не рискнул в чём-либо обвинить армянского венценосца, понимая, насколько римское войско ослаблено. Наоборот, он сделал вид, что не помнит о предательском бегстве Артавазда II от стен Фрааспы. С самим правителем Марк беседовал, оказывая тому подобающие царские почести.
Парфяне тем временем праздновали победу. Довольный исходом войны царь Фраат велел перечеканить захваченные в огромном количестве в качестве добычи во время разграбления злосчастного обоза тетрадрахмы Антония и Клеопатры[833]. Теперь на них красовался его лик. Мы не знаем, как отреагировали триумвир и царица Египта на такое унижение, но на отмщение никаких сил не было.
Из Армении Антоний прибыл в Финикию. Здесь на берегу моря в деревушке под названием Белое селение, близ города Сидона, он дожидался Клеопатру, каковую вызвал на очередную встречу. Конечно, не трудно догадаться, насколько триумвир истосковался по любимой женщине, но была и веская прозаическая материальная причина: царица должна была доставить из Египта одежду для крепко поизносившихся в тяжелейшем походе воинов, а также побольше денег, дабы и ущерб от утраченных в походе тетрадрахм восполнить, и, главное, жалованье солдатам выплатить.
Однако, «царица задерживалась, и Антоний, терзаемый мучительной тревогой, часто и помногу пил, но даже хмельной не мог улежать за столом – посреди попойки он, бывало, вскакивал и выбегал на берег, поглядеть, не плывет ли египтянка, пока, наконец, она не прибыла, везя с собою много денег и одежды для воинов. Некоторые, правда, утверждают, будто одежду Антоний получил от неё, а деньги солдатам роздал из собственных средств, но сказал, что это подарок Клеопатры»[834]. Последнее, скорее всего, было злоязычием. Зная, как болезненно реагируют римские легионеры на задержку жалованья, Марк не стал бы томить их ожиданием лишь для того, чтобы потом в наилучшем виде представить любимую царицу.
Из Финикии Антоний и Клеопатра отбыли в Александрию, где триумвир и задержался надолго. Следующую зиму 36–35 гг. до н. э. он провёл в столице Египта вместе с возлюбленной. К этому времени у них было уже трое детей. Старшие – двойняшки – носили имена Александр Гелиос (Солнце) и Клеопатра Селена (Луна). Оснью 36 г. до н. э. родился ещё один сын, получивший традиционное для династии Лагидов имя Птолемей Филадельф (Братолюбивый). Известно, что в том же 36 году в Александрию прибыл и старший сын Антония и Фульвии Антилл.
Тем временем нежданно напомнил о себе бывший владыка островной державы Тирренского моря Секст Помпей Магн. Ныне он, правда, был всего лишь жалким беглецом. Луций Анней Флор очень выразительно описал положение Секста после поражения при Навлохе и оставлении им Мессаны: «Со времени Ксеркса не было столь печального бегства. Тот, кто прежде командовал флотом в 350 кораблей, бежал на шести или семи судах с погашенными на флагмане огнями, бросив в море перстни, дрожа и оглядываясь»[835]. Строго говоря, бежал Помпей с 17 кораблями, но это не делало его исход из Сицилии более почётным.
В дороге Секст быстро успокоился и начал действовать – в надежде поправить свои, на первый взгляд, совершенно безнадёжные дела. Прежде всего, дабы обрести некоторую финансовую опору, он в Италии, на мысе Лациний, ограбил храм богини Юноны, который был знаменит наличием там богатых пожертвований[836]. Далее путь Помпея лежал в Малую Азию, в Митилену. Город сей был ему знаком. Некогда, будучи ещё ребёнком, Секст находился там с матерью, пока его отец сражался с Гаем Юлием Цезарем. После роковой для себя битвы при Фарсале Гней Помпей забрал оттуда сына. И вот судьба вновь привела Секта в памятные с детства места. Тогда у мальчика вся жизнь была впереди. Ныне, хотя был он отнюдь не стар – по одним сведениям около сорока лет, по другим – немногим за тридцать, – будущее его было в густом-густом тумане. Впрочем, неисправимый оптимист Секст Помпей не унывал и мечтал вскоре вернуться к активной военной и политической деятельности. Для начала он замыслил стать союзником Антония. Ведь было же совсем недавно время, когда они нашли общий язык! Заключить новое соглашение с Антонием Секст надеялся после возвращения триумвира из похода на Парфию. Ведь в случае его победоносного завершения тот должен был бы пребывать в великолепном настроении, и его всем известное великодушие непременно распространилось бы и на Помпея. Более того, бывший сицилийский владыка предстал бы перед Марком как очевидная жертва Октавиана, которого легко было представить как злостного нарушителя Путеольских соглашений. Секст прекрасно был осведомлён о крайне сложных отношениях двух оставшихся триумвиров и потому его надежды примкнуть к одному из них против другого вовсе не выглядели беспочвенными. Но вскоре, однако, в Митилену пришли слухи о поражении легионов Антония в Парфянском походе и об огромных потерях. «Vae victis!» – «Горе побеждённым!». Эти слова разорителя Рима, вождя галльского племени сенонов Бренна, сказанные в далёком 390 г. до н. э., потомки Ромула никогда не забывали. Более того, они стали постоянным руководством к действию. Потому Помпей рассудил: и зачем теперь искать союза с тем, кто очередной раз унизил римское оружие в бесславном походе на Парфию? Тем более, что иные слухи сообщали о судьбе Антония, подобной участи Марка Красса… Вскоре, правда, пришли точные сведения: поход неудачен, но триумвир жив-здоров и готовится к реваншу. В этом случае резонным представлялось предложение не просто союзничества, но раздела власти на Востоке