[847]. Помпей здесь фигурирует как некий безымянный предводитель морских разбойников и беглых рабов, коего и называть-то – много чести. Но Августа можно понять: уж больно много обидных и жестоких неудач в борьбе с сицилийским владыкой он потерпел! Да и в победе над Помпеем наследник Цезаря своих заслуг числить был не вправе, ибо восторжествовал над «сыном Нептуна» Марк Випсаний Агриппа, покуда сам триумвир почивал очень крепким сном.
Историки той эпохи добрых слов в адрес младшего сына Гнея Помпея также не находили. Тит Ливий писал о нём исключительно как о предводителе морских разбойников, справедливо ставя ему в вину трудности подвоза продовольствия[848]. Веллей Патеркул так охарактеризовал Секста: «Юноша этот – в науках невежда, варвар в спорах, в натиске скорый, в решениях поспешный – в этом пропасть между отцом и сыном, – либертин своих либертинов, раб своих рабов, завидуя высшим, угождал низшим»[849]. Особо Веллей выделяет его пиратство: «И он не стеснялся пиратскими злодеяниями нарушать спокойствие на море, которое было освобождено от них оружием и военным искусством отца!»[850] Тем не менее, убийство Секста Помпея Патеркул однозначно именует преступлением: «По приказу Антония он был умерщвлён Титием. Этим преступлением последний вызвал к себе такую ненависть народа, что был проклят и изгнан из театра Помпея, когда устраивал там зрелища»[851]. Лишнее подтверждение того, насколько правитель Сицилии был популярен в Риме, особенно среди столичного плебса! И даже блокада Италии этому не помешала.
Со временем появились куда более сдержанные оценки Секста Помпея. Публий Корнелий Тацит явно разделял мнение тех, кто винил Октавиана за обман сицилийца подобием мира[852].
Живший уже во втором столетии, в эпоху Антонинов, знаменитый историк гражданских войн в Риме Аппиан Александрийский (95–165 гг.) заключил рассказ о жизни Секста своего рода эпитафией, в каковой нашёл место и для добрых слов:
«Оставшись после отца ещё совсем юным и будучи юношей ещё и при жизни брата, он долгое время после них жил в неизвестности, занимаясь тайно грабежом в Испании, пока, как за сыном Помпея Великого, не собралось около него много приверженцев. Тогда он стал действовать более открыто и по смерти Гая Цезаря начал большую войну, собрал многочисленное войско, корабли, деньги и, захватив острова, сделался господином всего западного моря. Италию поверг в голод и принудил врагов к заключению договора, какого желал. Величайшим его делом было то, что он выступил в качестве защитника, когда город страдал от губительных проскрипций, и спас жизнь многим лучшим людям, которые благодаря ему в это время вновь оказались на родине. Но вследствие какого-то ослепления Помпей сам никогда не нападал на врагов, хотя часто для этого представлялся благоприятный случай; он только оборонялся»[853].
Современники Аппиана и поздние римские историки предпочитали скорее негативно оценивать «сына Нептуна». И в историографии подход к личности Секта Помпея весьма разнообразен. Кто-то считает его монархистом, воссоздавшим сицилийскую державу Дионисия (государство, объединившее древнегреческие города Сицилии, 407–367 гг. до н. э.), кто-то, наоборот, видит в нём борца за восстановление республики, иные – просто пирата и авантюриста, твёрдых убеждений и чётко определённых политических целей не имевшего[854]. Нельзя не согласиться здесь с российским историком, одним из крупнейших исследователей той эпохи В. Н. Парфёновым, что столь выраженная разноголосица зависит прежде всего от личного восприятия авторами фигуры Секста Помпея, симпатий или антипатий к нему[855].
Антоний, истребив «сына Нептуна» и не позволив ему воссоздать нечто вроде самостоятельной державы, причём на сей раз не в Сицилии, а в Малой Азии, где она могла стать «преемницей» былых царств Пергама и Вифинии, завершил дело Октавиана. Последний вообще-то мог бы быть ему и благодарен! Но наследник Цезаря не спешил поздравлять коллегу с гибелью общего врага.
Вернёмся теперь в Александрию, где в объятьях Клеопатры Марк Антоний утешался после обидного завершения своего Мидийского похода. Но вот новый 35 г. до н. э. принёс ему из Фрааспы отрадные вести: Артавазд, лишь на время позабывший свою мечту о независимой от Парфии Мидии Атропатене – во время войны мидяне были на стороне парфян, – вскоре после ухода войск Антония жестоко рассорился с царём Фраатом. Толчком к раздору стал делёж добычи, захваченной у римлян[856]. Несправедливый, с точки зрения мидийца, раздел доставшегося на войне добра навёл его на мысль, что Фраат провоцирует ссору с целью упразднить само царство Мидии Антропатены, сделав его просто частью парфянских владений[857]. К тому же, Артавазд Мидийский давно уже полагал своим врагом Артавазда Армянского, что лишний раз побуждало первого искать союза с римлянами. Ведь Марк Антоний имел свои, как мы помним, немалые претензии к ненадёжному армянскому союзнику[858].
Послом своим к триумвиру мидиец умно избрал понтийского царя Полемона, пленённого в недавней войне и находившегося в его власти. Понтиец передал Антонию предложение Артавазда о прямом военном союзе против Парфии, обещая выступить на стороне Рима со всем своим войском[859].
Обрадованный Марк щедро отблагодарил Полемона и за проявленную верность Риму, и за привезённые из Мидии добрые вести. В состав Понтийского царства, в своё время жестоко урезанного римлянами по завершении войн с Митридатом VI (63 г. до н. э.) теперь щедро была включена Малая Армения – область в верхнем течении Евфрата[860]. Артавазд II сохранял пока свою власть в Великой Армении, охватывавшей Армянское нагорье и бассейн озера Ван. По словам Плутарха: «Новые и самые радужные надежды открывались Антонию (если в прошлый раз, чтобы одолеть парфян, ему не достало, по-видимому, лишь одного – многочисленной конницы, вооружённой луками и стрелами, то теперь она была в его распоряжении, и вдобавок без всяких просьб с его стороны, напротив, он ещё оказывал услугу другому), и он уже готовился ещё раз пройти через Армению, чтобы, соединившись с мидийцем у реки Аракса, открыть военные действия»[861].
Весной 35 г. до н. э. Антоний выступил в новый поход. Казалось, на сей раз всё будет по-иному. Поддержка войсками мидийского царя серьёзно усиливала возможности римской армии. Теперь не было необходимости завоёвывать Мидию Антропатену, а это открывало союзной армии прямой путь к жизненным центрам Парфии. Реванш за неудачную предыдущую кампанию представлялся скорой реальностью. Но здесь Марк Антоний внезапно столкнулся со столь острыми проблемами в своей личной жизни, решать которые, продолжая поход, он был не в состоянии. К нему пришло нежданное известие о том, что его законная римская супруга вознамерилась прибыть к нему из Рима[862].
Октавия, истосковавшись по мужу из-за затянувшейся разлуки, решила сама отправиться к нему на Восток. На это её кроме любви, безусловно, подталкивали приходившие из Александрии постоянные известия о его отношениях с Клеопатрой. Знала ли она, что любовники стали мужем и женой, неизвестно. Здесь надо иметь в виду то обстоятельство, что с римской точки зрения брак по египетскому обычаю силы не имел. Потому Октавия в любом случае имела право полагать себя единственной законной женой Марка Антония. Их дети – Антония Старшая и Антония Младшая – это римлянки, а вот трое отпрысков Антония и Клеопатры – дети незаконные, никаких прав в Риме не имеющие. Был ведь совсем недавний пример самого Гая Юлия Цезаря. Ведь он безоговорочно своим наследником сделал скромного внучатого племянника, никому не ведомого, имея родного сына от Клеопатры. Да мальчик этот получил (наверняка по настоянию царицы) гордое имя Птолемей Цезарь. Но его не воспринимали всерьёз даже александрийцы, немедленно давшие ребёнку малопочтенное прозвище Цезарион – «цезарёнок». Самому божественному Юлию и в голову не приходила мысль признать его своим сыном и уж тем белее внести в завещание. Незаконный согласно римскому закону и обычаю ребёнок не мог упоминаться в официальных документах. Потому дети Антония и Клеопатры, пусть их существование и было неприятно Октавии, не могли служить причиной распада римского брака. Впрочем, только младший – Птолемей Филадельф – появился на свет тогда, когда Антоний уже был мужем Октавии. Она имела полное право как женщина, как супруга, как римлянка бороться за свою семью.
Поездка Октавии на Восток была одобрена её братом. Наследник Цезаря – здесь Плутарх ссылается на мнение большинства историков – дал согласие не из сочувствия семейным неурядицам сестры, а из циничного расчёта[863]. Октавиан-де не сомневался, что Антоний встретит жену недостойным и оскорбительным образом, что даст прекрасный повод к войне[864]. Думается, начинать боевые действия уже в текущем году триумвир Запада никак не мог счесть для себя делом разумным. Ему как раз предстояла непростая война в Иллирии, рассказ о которой впереди. Скорее всего, Октавиан полагал, что семейная драма сестры поможет ослабить доверие к Антонию в Риме, укажет на него как на человека, пренебрегающего отеческими обычаями, нравами, да и законами, наконец. И действительно, открытое предпочтение Антонием Клеопатры Октавии римляне никак не могли одобрить. Сестра наследника Цезаря в их глазах выглядела безупречно и как воистину идеальная матрона, являющая собой образец нравственности, верности, достойно исполняющая свой супружеский и материнский долг