Октавия добралась только до Афин. Антоний, узнав о её поездке, немедленно постарался не допустить её появления на Востоке и неизбежной в этом случае встречи супругов. Но при этом Марк ухитрился представить дело так, будто единственным препятствием является поход, в который он только-только отправился. Потому он послал законной жене письмо, где просил задержаться в Греции, куда он сможет прибыть только после завершения столь важной кампании. Октавия, конечно, всё прекрасно поняла, но, поскольку Антоний внешне соблюл приличия, а поход был реальностью, обошлась в ответном письме без каких-либо упрёков. Дело в том, что она направлялась к супругу как раз в сопровождении двух тысяч отборных воинов в великолепном вооружении. Это были четыре преторианские когорты – личная гвардия полководца. Кроме того, Октавия собиралась доставить Антонию множество вьючного скота, так необходимого для армейских обозов, а также одежду для воинов и деньги для выплаты им жалования и иных необходимых трат для нужд армии. Не были забыты и подарки для соратников Марка и его друзей. Понятно, что всё это Октавия могла снарядить лишь при содействии брата. Тем не менее, нельзя не напомнить, что про 4 легиона (20 тысяч воинов) Октавиан вновь «позабыл». Четыре преторианские когорты пусть и отборных воинов – явно не равноценная замена обещанной (согласно Тарентской договорённости) помощи. К слову, Антоний-то обещанные для войны с Секстом Помпеем корабли прислал и даже с лихвой. И они свой вклад в победу над грозным сицилийцем внесли. Впрочем, сама Октавия здесь упрёков не заслужила. Не считая не ею «забытых» легионов, дары были щедрыми и, что особенно важно, своевременными и могущими действительно способствовать успеху похода Антония в Мидию и далее в Парфию. Сообщить об этом мужу Октавия послала некоего Нигера – одного из друзей Марка. Тот, очевидно, был расположен не только к нему самому, но и одобрял его брак с римлянкой. Потому, представ перед Антонием, «к рассказу своему присовокупил подобающие и заслуженные похвалы щедрой дарительнице»[866].
Должно быть Антоний заколебался. Безупречное поведение Октавии, её искреннее стремление спасти семью, щедрые и своевременные дары, забота о его детях, включая рождённых Фульвией, не могли не тронуть его душу, вовсе не чуждую благодарности. Да и воспоминания о счастливом времени начала их семейной жизни, о прекрасных днях в тех же Афинах проведённых… Кто знает, как судьба Антония и Октавии могла бы повернуться, решись он на встречу с ней… Но, похоже, он сам этого боялся, поскольку никак не был настроен на решительный разрыв с Клеопатрой. И по причинам, не только чувственным, но и грубо материальным. Ведь дары Октавии никак не могли заменить римлянам на Востоке всемерного содействия державы Лагидов их военным предприятиям. Да и о любви, вернее, о страсти, здесь не следует забывать. К Октавии Антоний проникся любовью уже после заключённого по политическим причинам брака, оценив её немалые достоинства, как человеческие, так и чисто женские. Рождение за недолгое время двух дочерей убеждало, что складывалась у них прочная семья. Всё изменил его отъезд на Восток без жены и, конечно же, новая встреча с Клеопатрой. А здесь любовь была совсем иная – страсть всепоглощающая, заставляющая позабыть обо всём. Невероятная сила её, ввергающая порой влюблённых в настоящее безумие, трагизм её позволяют считать любовь Антония и Клеопатры, возможно, самой удивительной и самой знаменитой любовной страстью в мировой истории. То, что уже более двух тысяч лет споры о ней не утихают, то, как изображали, изображают и будут изображать её в литературе и во всех видах искусства, более чем убедительное доказательство. Но вершина, конечно же, великая трагедия Шекспира «Антоний и Клеопатра».
Египетская царица не могла не почувствовать угрозу своей любви, когда Октавия прямо вступила с ней в борьбу. По словам Плутарха, «Клеопатра испугалась, как бы эта женщина, с достойною скромностью собственного нрава и могуществом Цезаря соединившая теперь твердое намерение во всем угождать мужу, не сделалась совершенно неодолимою и окончательно не подчинила Антония своей воле»[867].
Должно быть, волнения царицы вовсе не были беспочвенны. Правда, близкого родства Октавии с наследником Цезаря как раз опасаться было нечего. Добрых чувств к шурину Марк никогда не питал. И то, что брат и сестра были с детства замечательно дружны и сохранили взаимное доверие и привязанность друг к другу и во взрослые лета, могло Антония скорее удручать, нежели радовать.
Клеопатра в борьбе за своего возлюбленного (и тоже мужа!) повела себя как женщина, более всего на свете опасающаяся лишиться того, кому она отдала своё сердце. Едва ли справедливо утверждать, что она просто прикидывалась без памяти влюблённой. Её поведение, когда она почти ничего не ела, истощая себя от страха потери любимого, когда её глаза загорались при появлении Антония и затуманивались после его ухода, её постоянные слёзы, которые она так неловко утирала… Могло ли это быть лишь спектаклем? Конечно, без исконных женских уловок не обходилось, но почему их должно считать просто хитростью и притворством? Это могло быть и проявлением любви, над которой нависла столь серьёзная угроза. На стороне царицы было и то немаловажное обстоятельство, что она располагала немалым числом умных и красноречивых людей из числа своих приближённых. Понятное дело, они были рады услужить своей владычице. От них Антоний каждодневно был вынужден выслушивать упрёки в своей бесчувственности и жестокости к несчастной Клеопатре. Он-де губит женщину, только любовью к нему и живущую. Не забывали добрые советчики также бросить камушек в огород Октавии. Она, мол, вышла за него лишь по государственной надобности, братом принуждённая. На Антония такие слова не могли не подействовать, ибо больно уж он не любил этого братца, в родственники ему навязавшегося. Да и вообще, без Антония Клеопатра попросту умрёт от тоски, а то и покончит с собой. В результате триумвир позволил себя уговорить. В итоге он принёс в жертву своей любви дела и военные, и государственные. Он отправил царю Мидии послание, в котором просил того повременить до весны следующего года. Задержка, совершенно необъяснимая с точки зрения сложившейся на Востоке обстановки, да и вообще с точки зрения здравого смысла: Парфянское царство, о чём имелись многочисленные донесения, как раз было охвачено мятежами[868]. Потому римско-мидийский поход в то время имел все шансы на успех.
Вернувшись в Александрию Марк убедился, что с обожаемой царицей всё в порядке – и на здоровье жалоб нет, и о самоубийстве не помышляет (и помышляла ли?) Теперь Антоний попытался заманить в Египет армянского Артавазда, дабы наконец-то отомстить ему за былое предательство. Царь, однако, предчувствуя для себя недоброе, от приглашений уклонялся[869]. Триумвир даже предлагал Артавазду выдать одну из его дочерей за своего сына от Клеопатры. Но армянин и на эту удочку не попался[870].
Весной 34 г. до н. э. Марк Антоний, как он и обещал мидийскому царю, наконец-то двинулся в поход к рубежам Армении. На сей раз его сопровождала Клеопатра. Проводы были долгими, до самого рубежа римской провинции Сирии на берегу Евфрата[871]. Возвращаясь в Египет, царица посетила города Апамею и Дамаск, а затем прибыла в Иудею. В Иерусалиме правил Ирод, обретший престол согласно решению римского сената по представлению триумвира Марка Антония и с согласия его коллеги Гая Юлия Цезаря Октавиана. Потому он был верным союзником римлян. Описывая пребывание Клеопатры в Иерусалиме, Иосиф Флавий рассказывает удивительную историю о том, что якобы египетская царица возжелала стать любовницей иудейского царька. Тот мужественно отверг её домогательства и, совещаясь со своими приближёнными, даже обсуждал возможность её убийства. Но те Ирода отговорили, напомнив, что Антоний едва ли снесёт спокойно гибель Клеопатры, как бы ему не объясняли полезность такого поступка[872]. Поверить этому рассказу мудрено, а вот то, что Ирод щедро одарил заглянувшую к нему в гости царицу и проводил её до самого Египта, думается, чистая правда.
Тем временем Антоний успешно овладел Арменией, захватил в плен и Артавазда II, и его семью, и его окружение. Лишь старший сын царя Артакс сумел избежать пленения и скрылся в Парфию. Столица Армянского царства Артаксата без особого труда была захвачена римлянами и подверглась разграблению. Согласно сообщению Диона Кассия, такая жестокость действий Антония объяснялась ещё и тем, что Артавазд против него собирался якобы вступить в союз с Октавианом…[873] Сообщение, также не вызывающее особого доверия. До прямого противостояния триумвиров было ещё немало времени, да и у наследника Цезаря хватало дел в Иллирии, где он вёл большую войну. Против Антония Октавиан был, конечно, сильно раздражён. Он справедливо счёл оскорбление, нанесённое сестре, направленным и против себя. Потому предложил Октавии переселиться из дома неверного мужа в свой собственный отдельный дом. Но она не только отказалась покинуть дом Антония, но и заявила брату что, «если только он не решил начать войну с Антонием из-за чего-либо иного, не принимая в рассуждение причинённую ей обиду, ибо даже слышать ужасно, что два величайших императора ввергают римлян в бедствия междоусобной войны один-из любви к женщине, другой-из оскорблённого самолюбия. Свои слова она подкрепила делом. Она по-прежнему жила в доме Антония, как если бы и сам он находился в Риме, и прекрасно, с великодушною широтою продолжала заботиться не только о своих детях, но и о детях Антония от Фульвии. Друзей Антония, которые приезжали от него по делам или же чтобы занять одну из высших должностей, она принимала с неизменной любезностью и была за них ходатаем перед Цезарем. Но тем самым она невольно вредила Антонию, возбуждая ненависть к человеку, который платит чёрной неблагодарностью такой замечательной женщине»