Для Октавиана такая клятва имела исключительное значение, поскольку он формально уже никакой высшей должности не занимал. Присяга заставляла об этом забыть. Дабы восполнить образовавшийся «должностной пробел», Октавиан стал консулом на следующий – 31-й – год до н. э. Вместо Антония.
Теперь дело оставалось за малым – за объявлением войны. Римский народ предельно устал от гражданских смут и беспощадного противостояния претендентов на «восстановление Республики». Потому был сделан неожиданный и, нельзя не признать, умный ход. Войну объявили не бывшему триумвиру Востока, а Египту в лице его царицы Клеопатры VII. Таким образом, это была как бы не междоусобная брань двух самых могущественных римлян, а противостояние опасному внешнему врагу. И поскольку усилиями пропаганды удалось приписать Клеопатре стремление воцариться на Капитолии, то народное одобрение очередной военной кампании было по большей части обеспечено.
Само объявление войны Египту провели, подчёркнуто следуя древней, исконно римской традиции, введённой ещё царём Анком Марцием. Октавиан в качестве члена жреческой коллегии фециалов, отвечавших за внешнюю политику Рима, вопросы войны и мира, исполнил старинный обряд. Взяв окровавленное копьё, он в сопровождении трёх вооружённых воинов явился к храму богини Беллоны. Здесь находился специальный небольшой участок земли, символизирующий владения той страны, которой объявлялась война. Наследник Цезаря бросил в него окровавленное копьё, произнеся ритуальные слова о том, что римский народ объявляет и открывает войну против народа Египта и его царицы Клеопатры, поскольку они виновны перед римским народом и сенат римского народа повелел быть войне.
Но для войны, как известно, нужна не только пропагандистская, но и материальная основа её будущего ведения. А вот с этим у последнего триумвира было неважно. Требовались большие средства, для чего пришлось резко и уже в который раз за период нескончаемых гражданских смут увеличить налоги. На сей раз все свободнорождённые должны были внести в казну четверть своих доходов, а либертины – восьмую часть своего имущества[975]. Италия немедленно взволновалась. Все гневно взывали к Октавиану, но он оставался непоколебим. Иного способа обеспечить грядущую, самую важную в его жизни кампанию не было. Кроме того, ныне для населения он был и сокрушителем Секста Помпея, и покорителем Иллирии, смывшим обиду былых неудач и возвратившим в Рим утраченных легионных орлов[976]. Армия была ему, безусловно, предана, и потому волнения вскоре улеглись. Как не без яда заметил Плутарх, «пока шли взыскания, люди негодовали, но заплатив, успокоились»[977]. Здесь же славный автор «Параллельных жизнеописаний» назвал одной из величайших ошибок Антония его неумение воспользоваться временной неготовностью Октавиана и возглавляемого им Запада к войне. Марк, как мы помним, предпочитал мирно пребывать в Афинах[978]. По справедливому замечанию Персиваля Элгуда, так нельзя было вести себя перед войной[979]. На то, что в 32 г. до н. э. Антоний упустил свой шанс победить в противостоянии с Октавианом, обращали внимание многие исследователи[980].
Только известие об объявлении войны, наконец, по-настоящему встряхнуло Марка. Он тоже привёл к присяге своих солдат. Только солдат! Если Октавиан впоследствие утверждал, что ему присягнули 500 тысяч римских граждан[981], то его противник верностью квиритов похвалиться не мог. На Западе, конечно, оставалась часть сторонников Антония. Но в силу их недостаточного количества и агрессивности октавианцев проку от них в начавшемся противостоянии быть не могло. Важным преимуществом Октавиана стало именно то, что в массе своей ветераны Цезаря приняли как раз его сторону[982]. Тем не менее, римский Восток обладал ещё немалыми ресурсами, и Антонию не приходилось прибегать к чрезвычайным поборам. Клеопатра сумела и профинансировать, и снарядить войска. На стороне Антония выступили также все зависимые от Рима местные цари[983]. Всего воинов – уроженцев Востока в армии Марка было около одной шестой. Основу его сухопутных сил составляли 19 римских легионов, правда, не полного состава. Однако со вспомогательными отрядами общая численность войска достигала 100 тысяч пехоты и 12 тысяч конницы.
Могучим выглядел и флот Антония и Клеопатры. В нём насчитывалось до 500 боевых кораблей – большей частью огромных судов с восемью и десятью рядами вёсел[984]. Правда, в этом, столь грозном на вид флоте, наблюдалась серьёзная нехватка людей. Её восполняли следующим, не самым разумным способом: «Начальники триер по всей и без того многострадальной Греции ловят путников на дорогах, погонщиков ослов, жнецов, безусых мальчишек, но даже и так не могут восполнить недостачу, и суда большей частью полупусты и потому тяжелы и неповоротливы на плаву!»[985]
При таком положении дел Антоний должен был бы приложить все усилия, чтобы судьба войны решалась на суше. Тем более, уж кто-кто, но он обязан был помнить уроки Филиппийской войны. Ведь тогда Агенобарб на море разгромил флот триумвиров. Но его, Антония, победы на суше сокрушили войска Брута и Кассия. И теперь он имел некоторое превосходство как раз в сухопутных силах. А в военно-морских качественный перевес был явно на стороне Октавиана. Да, его флот был вдвое меньше по численности, но отменно укомплектован и приобрёл блестящий боевой опыт в борьбе с Секстом Помпеем. Потому именно на море силы Запада готовились добиться решающего успеха. На суше у Октавиана было 75–80 тысяч воинов-пехотинцев и так же, как и у Антония, 12 тысяч конницы. Морские силы наследника Цезаря возглавил Агриппа, уже доказавший, что как флотоводец он ничуть не хуже, чем как полководец. Сухопутные силы Запада были отданы под командование хорошо знакомому Марку Антонию Титу Статилию Тавру, некогда бывшему его сторонником. Теперь же славный Статилий, добывший себе триумф в Африке, а Октавиану в Иллирии, служил наследнику Цезаря.
В войске Антония военное руководство внешне было на самом высоком уровне. Прежде всего, он сам. Столь большого военного опыта ни один военачальник Октавиана не имел. Правая рука, Марк Канидий, отменно проявил себя в войнах на Востоке. Если говорить о флотоводцах, то должно вспомнить Гнея Домиция Агенобарба, не раз доказавшего своё умение одерживать большие победы на море. Правда, у него в последнее время сильно пошатнулось здоровье. Антоний не решился перенести военные действия в Италию, потому и отверг предложение Октавиана сразиться на родной земле[986]. Яростная и высокоталантливая пропаганда интеллектуального окружения наследника Цеазаря сделала своё дело[987]. Население метрополии в массе своей было настроено против Марка. Но в военном отношении и на суше, и на море возможности достичь победы правителем Востока отнюдь не были утрачены[988]. Беда, однако, была в том, что, похоже, роковая жажда удовольствий действительно подорвала, если не уничтожила полностью, его воинский инстинкт[989]. Только вследствие этого, скорее всего, флот Антония в первые месяцы 31 г. до н. э. упустил открывшуюся возможность воспользоваться неосторожным разделением сил неприятеля. Когда флотилия Агриппы уже обосновалась в Ионическом море, имея своей базой остров Керкиру, эскадра самого Октавиана находилась ещё на Адриатике в Брундизии. Но морские силы Антония непонятно зачем в это же время вошли в Амбракийский залив Северо-Западной Греции и укрылись там, проявляя полную пассивность. С суши туда же двинулись и легионы Марка. Они занимали позиции у мыса Акциум при входе в Амбракийский залив, на южной его стороне. Весной флоты Октавиана и Агриппы беспрепятственно соединились и расположились в двух открытых бухтах перед входом в этот залив. Место – на первый взгляд, опасное для стоянки кораблей. Но, на самом деле, Агриппа сохранял оперативный простор, а корабли Антония оказались в ловушке, в каковую их командующий сам и загнал. В силу этого единственной формой боя для флота Антония и Клеопатры становился прорыв из Амбракийского залива в акваторию Ионического моря[990].
Теперь обратимся к вопросу, что именно должно было решить грядущее столкновение огромных войск недавних коллег-триумвиров и что сулил Римской державе тот или иной исход.
Если говорить об Октавиане, то ответ прост: его дало будущее, которое всем прекрасно известно. Республика превратилась в Римскую империю. А вот, что могло бы произойти, если бы победа вдруг оказалась на стороне Марка Антония? Строго говоря, поскольку сам претендент никаких программ своих будущих действий не оглашал, а Восток потерпел полное поражение, то возможное грядущее Рима под водительством Антония – чистой воды загадка. Любые его версии – натуральное гадание. Тем не менее, споры историков на эту небезынтересную тему отнюдь не утихают. С учётом особенностей отношений Антония и египетской царицы, его явных симпатий к руководимому им Востоку, где традиции царской власти были исконными, естественной иным представляется мысль о монархических его устремлениях[991]. Более того, учитывая увлечённость Антония эллинистическим миром, есть и предположение, что собирался он пойти по стопам Александра Македонского, который мир этот и создал