А пока что победитель неспешно отплыл из Ионического моря в Эгейское для зимовки на острове Самос. Случайный это был выбор, или же Октавиану казалось пребывание там, где недавно его враги беззаботно веселились, напрасно предвкушая будущую победу, ещё одной демонстрацией своего торжества? Кто знает… Впрочем, отдыха на Самосе не получилось. Пришла тревожная весть, что в лучших частях его войска, после Актийской победы отосланных в Италию, начались волнения, едва они оказались в Брундизии. Требования были, можно сказать, традиционными: солдаты желали получить отставку после столь продолжительных ратных трудов и, само собой, достойную награду[1006]. В денежном выражении, разумеется.
Встревоженный победитель немедленно устремился обратно к берегам родной Италии, невзирая на весьма неблагоприятную в это время погоду на море. Дважды его корабли попадали в жестокие бури, и часть либурнийских галер, сыгравших такую важную роль в победе над флотом Антония, погибла. На корабле самого Октавиана буря сорвала снасти и поломала руль[1007]. Но, главное, он сумел своевременно прибыть к войскам и за 27 дней удовлетворить все требования своих солдат[1008]. Волнения легионеров в бунт не переросли. Воины остались довольны, и Октавиан, обеспечив себе прочность тыла, направился на Восток. Не прямым путём через море в Египет, где дожидались решения своих судеб Антоний и Клеопатра, а через Малую Азию в Сирию[1009]. Такой путь был выбран правильно. Римский Восток должно было обустроить в связи с новыми властными реалиями. Собственно, наследник Цезаря не собирался производить сколь либо значительных перемен в управлении ни в Греции, ни в Малой Азии, ни в Сирии. Его задача была завоевать расположение и тамошних правителей, и местного населения. Потому политика Октавиана здесь была тщательно продуманной и на удивление мягкой. Для начала он подтвердил права и привилегии тех городов, которые получили таковые от Гая Юлия Цезаря. Более того, ряду греческих городов, оказавшихся в бедственном положении, были списаны долги, восстановлены права собственности, доставлялось продовольствие. За это во многих городах Греции и провинции Азия были отчеканены монеты в честь Октавиана с надписями, выражавшими ему благодарность за освобождение[1010]. Зависимые царства Востока сохранили своё прежнее положение. Правители, своевременно признавшие власть победителя, остались при своей власти. Единственно, были упразднены «александрийские дары» Антония. Пострадали только трое царьков, очевидно, уж больно преданно служивших Антонию: Филопатор, правивший частью Киликии, в одноимённую римскую провинцию не входившей, Ликомед, правитель северной части Каппадокии, примыкавшей к Понту Эвксинскому, и некий Александр – брат царя Эмесы, небольшой области в Сирии. Последний даже понёс жестокое наказание: позже он был проведён в триумфе Октавиана, а затем казнён. Дело в том, что в своё время он был награждён Антонием областью для управления за выдвинутые против наследника Цезаря обвинения[1011]. Возможно, клеветнические.
Суть политики Октавиана в отношении зависимых от Рима восточных царств образцово проявилась во время его встречи на острове Родос с царём Иудеи Иродом Великим. Тот, представ перед актийским победителем, произнёс длинную речь, в которой не только не пытался скрыть свою дружбу с Антонием, но и подчеркнул, что от неё не отрекается и о ней не жалеет. Но главное, он ныне готов считать Октавиана как преемника Антония на Востоке своим благодетелем и другом[1012]. Наследник Цезаря вновь увенчал Ирода царским венцом (тот, на всякий случай, предстал перед ним, сняв диадему). И «просил его об одном лишь: быть с ним дружным, как дружен он был раньше с Антонием»[1013]. Осчастливленный таким образом Ирод удостоился чести сопровождать Октавиана в Египет. В Птолемаиде он устроил наследнику Цезаря подлинно царскую по пышности встречу. Всё римское войско получило угощение и было изобильно снабжено всеми необходимыми припасами. «Таким образом, он вскоре попал в число наиболее близких императору людей»[1014].
Но всё же особым расположением Октавиана пользовались греки. На Крите, к примеру, он даровал свободное самоуправление жителям города Кидонии, а населению Лаппы помог отстроить разрушенный очевидно землетрясением город[1015].
Надо сказать, что это вовсе не было со стороны Октавиана поисками популярности любой ценой, в чём недавно преуспевал его противник. Антоний действительно своим «милосердием» сумел на время расположить к себе Восток. Но его желание популярности любой ценой – никак не доказательство наличия подлинно большого политического дара[1016]. Октавиан же не искал народной любви вообще. Он искал опору римской власти на Востоке. А таковой могло стать именно греческое население былых эллинистических или эллинизированных государств. В таковых именно потомки греков и македонян были и элитой, и главной опорой власти. Они в своё время составляли основу войска, его наиболее боеспособное ядро, превалировали при царских дворах. Десятки и десятки основанных со времени походов Александра Великого городов стали новой экономической основой Востока. Там господствовал греческий язык, устанавливалось управление по эллинскому образцу. Местное городское население постепенно эллинизировалось[1017]. Если в восточных царствах достаточно было привлечь на свою сторону местных царьков и их окружение, то в восточных провинциях, поскольку римских граждан там было крайне мало, только греки могли стать подлинной опорой римского владычества. Октавиан это прекрасно понимал и с самого начала своего единовластного правления стал постепенно проводить именно такую политику. Не случайно, пребывая в Греции после урегулирования проблем с ветеранами своей армии, Октавиан принял посвящение в Элевсинские таинства двух богинь – Деметры и Коры (Персефоны)[1018]. До него только один римлянин удостоился этого – Луций Корнелий Сулла. Едва ли он был движим религиозным чувством – скорее, обычным любопытством. Циник до мозга костей, Сулла мог просто желать понять для себя, чем же так примечательны эти прославленные мистерии. Для Октавиана это была и дань культурной традиции великого древнего народа, и, конечно же, стремление заслужить уважение эллинов. Если Антоний для похожей цели избрал развесёлые Дионисийские празднества, то наследник Цезаря – глубоко религиозный обряд, дабы почтить высокую духовность Эллады.
После участия в Элевсинских мистериях Октавин отбыл в Азию. Всё время своего пути он не упускал из виду происходившее в Египте. Приводя в должный порядок восточные дела, Октавиан напряжённо ожидал известий об Антонии[1019]. Чем же занимался в эти дни недавний правитель римского Востока?
Бывший триумвир и властитель, похоже, потерял после своего бесславного бегства всякую надежду на возможный счастливый поворот судьбы. Узнав, что ранее покорные ему цари без каких-либо раздумий перешли на сторону Октавиана, он даже не огорчился, понимая, что это было ожидаемо и вовсе неудивительно. Поначалу по возвращению в Египет он бесцельно с двумя лишь друзьями дни напролёт бродил по морскому побережью. Затем внезапно вернулся к привычному для себя образу жизни: во дворце Клеопатры он «принялся увеселять город нескончаемыми пирами, попойками и денежными раздачами»[1020]. В разгар этого безумия любовники вдруг вспомнили о своих старших детях. В результате Птолемей Цезарь был записан в эфебы, а Антилл – облачён в мужскую тогу. По греческим и римским обычаям это означало достижение ими совершеннолетия[1021]. Возможно, тем самым супруги хотели показать, что у них есть достойные наследники, способные продолжить борьбу за царство[1022]. Сами же они организовали вместо былого «Союза неподражаемых», некогда основанного по инициативе Клеопатры для самых буйных, но жизнеутверждающих увеселений, «Союз смертников». Туда записывались те, кто обещали умереть вместе с ними, а пока участвовали в непрерывных развлечениях, как бы желая напоследок изведать все земные наслаждения. В Египте наверняка было известно предание о завоевании персами Вавилона и о последнем пире царя Валтасара. Тот продолжал пировать, когда враги уже вступили в его столицу. И вдруг во дворце, на стене, согласно преданию, вспыхнула огненная надпись: «Мене, Текел, Фарес» – «Исчислен, Взвешен, Продан». Антонию и Клеопатре и надписи не было нужно. В своём конце они не очень-то сомневались, хотя кое-какие жалкие попытки избежать такового время от времени предпринимали. То вдруг призывали на помощь соседние народы, то готовились отплыть в Испанию, надеясь поднять там восстание по примеру Квинта Сертория и Секста Помпея, то намеревались уплыть из Египта в Красное море… Последнему помешали арабы, спалившие египетские корабли. Наконец, оба обратились с письмами к Октавиану. Если Антоний смиренно просил лишь дозволения жить то ли в Египте, то ли в Афинах на скромном положении частного лица, то Клеопатра откровенно предавала своего возлюбленного. На словах она просила передать власть над Египтом её детям[1023]. В то же время втайне от Антония она отослала Октавиану золотые скипетр, царский венец и царский трон