[1273]. Так сообщает об индийских дарах Августу Дион Кассий.
Попытки установить контакт с Римом индийцы делали и ранее. Первые посланцы с далёкого субконтинента побывали у принцепса, когда он находился в Тарраконской Испании в 27 г. до н. э. Ныне же это было большое посольство, имевшее полномочия для заключения полноценного договора о дружбе. Август оценил налаживание римско-индийских связей, о чём написал в своих «Деяниях»: «Ко мне из Индии царей посольства часто присылаются, никогда до этого не виданные ни при каком римском вожде». И действительно, ранее римляне сталкивались только с индийскими слонами и их вожатыми-индусами в войнах с Пирром и Антиохом Великим.
Теперь обратимся к вопросу: из какой части Индии прибыли эти послы, и какое индийское государство они могли представлять?
Первая встреча индийцев с античной цивилизацией произошла во время войн Александра Македонского. Великий завоеватель сумел захватить земли по реке Инд и Пенджаб к востоку от неё, приблизившись к пустыне Тар, за которой лежала уже долина Ганга. После распада его державы эти индийские земли вошли в состав владений диадоха Селевка Никатора, в 306 г. до н. э. провозгласившего себя царём. Селевк установил дружеские отношения с могущественным индийским владыкой Чандрагуптой (322–298 гг. до н. э.) и даже породнился с ним, выдав за него свою дочь. Грозный основатель империи Маурьев (322–187 гг. до н. э.) предоставил своему тестю мощную военную поддержку – 500 индийских боевых слонов. Но за это Селевк вынужден был вернуть индийские земли, завоёванные Александром[1274]. В III в. до н. э. распад эллинистических держав продолжился. В 255 г. до н. э. на соседних с Индией землях Бактрии и Согдианы образовалось самостоятельное Греко-Бактрийское царство. С севера на его территорию постоянно вторгались степные иранские кочевники саки, всё более и более оттеснявшие греков на юг. В результате греки вновь появляются на северо-западных рубежах Индии и постепенно продвигаются в Пенджаб. Здесь вскоре образуется греко-индийское царство, независимое от Греко-Бактрии. В нём наблюдается причудливый синтез традиций античности и индийской культуры. Порождением этого стала знаменитая скульптура Гандхарской школы[1275]. О ней говорили, что художник школы Гандхара имел руку грека, но голову и сердце индийца.
На рубеже II–I вв. до н. э. в Индию устремляются саки, теснимые более мощным кочевническим объединением гуннов. В результате рядом с греко-индийским появляются и индо-сак-ские, порой именуемые индо-скифскими царства. Отношения между ними не были мирными, они постоянно между собой воевали. Одно время греко-индийские цари нашли себе союзника в лице Китайской империи поздней династии Хань. Царь Гермей даже стал вассалом Китая. Но земли Пенджаба были слишком далеки от ханьских владений, и китайцы вскоре потеряли к ним интерес. Около 50 г. до н. э. последний греко-индийский царь Пенджаба был свергнут индо-саками, но на востоке этой исторической области греки сохранили свою власть. В Восточном Пенджабе греко-индийская династия продержалась вплоть до I века. Владения её последнего представителя царя Стратона II были завоёваны индо-саками около 10 года[1276].
Скорее всего, посольство, прибывшее к Августу, могло представлять как раз восточно-пенджабское греко-индийское царство. Разочаровавшись в поддержке великой восточной империи поздней Хань, теперь эллины и индусы попытались найти покровителя в лице величайшей державы Запада – Римской империи. Даже договор о дружбе удалось заключить. Только вот действительной помощи Август новоявленному союзнику оказать не смог. Прежде всего, в силу огромных расстояний и отсутствия надежных коммуникаций.
И, тем не менее, в эпоху ранней Империи торговые связи Рима и Индии установились. В Баригазе – крупном портовом городе на северо-западном индийском побережье римские торговцы выгодно продавали вино, ткани, серебряные кубки, а также живой товар – мальчиков-певцов и красивых девушек для местной знати. Взамен же закупали драгоценные и полудрагоценные камни, травы, специи и экзотических животных[1277]. Археологические исследования портовых городов Южной Индии обнаруживают там немалое число римских монет и амфор для вина, что является подтверждением связей античного мира и Индии в ранний имперский период[1278].
Возвращаясь к посольству, заставшему Августа на Самосе, нельзя не обратить внимания на имена царственных особ, его приславших: Пандион и Пор[1279]. Одно имя чисто эллинское, второе – индийское. Прямое свидетельство греко-индийского происхождения этого государства или государств. Послы и их свита последовали за римским владыкой в Афины, где и произошла с одним из индусов странная и жуткая история. «Один из индийцев по имени Зармар изъявил желание умереть – то ли потому, что принадлежа к сословию мудрецов, он проникся соответствующим честолюбием, то ли согласно обычаю предков, потому что был стар, то ли для того, чтобы устроить представление для Августа и афинян (Август к этому времени уже прибыл в Афины) – и он был посвящён в таинство двух богинь… после чего живым бросился в огонь»[1280].
Удивительная история. Зачем индийскому брахману участвовать в Элевсинских мистериях, посвящённых Деметре и Персефоне? Да и нуждался ли Август в подобном жутком представлении? Есть, правда, аналогия – события времён Александра Македонского. Плутарх так описывает поступок индийского брахмана Калана, сопоставляя его как раз с подобным деянием при Августе. «Здесь Калан, долгое время страдавший болезнью желудка, попросил соорудить для себя костёр. Подъехав к костру на коне, он помолился, окропил себя, словно жертвенное животное, и срезал со своей головы клок волос в приношение богам. Затем, взойдя на костер, он попрощался с присутствовавшими македонянами, попросил их и царя провести этот день в весёлой попойке и сказал, что царя он вскоре увидит в Вавилоне. Произнеся эти слова, он лёг и укрылся с головой. Огонь подбирался всё ближе, но он не двинулся с места, не шевельнул ни рукой, ни ногой. Так он принёс себя в жертву богам по древнему обычаю мудрецов своей страны. Много лет спустя в Афинах то же самое совершил другой индиец, находившийся тогда в свите Цезаря. До сих пор там можно видеть могильный памятник, который называют «нагробием индийца»»[1281]. Мы не знаем, как Август воспринял огненное самоубийство, но афиняне запомнили его надолго.
19 г. до н. э. отмечен в истории правления Императора Цезаря Августа завершением политической карьеры некоего Марка Эгнация Руфа, решившегося на открытую оппозицию принцепсу. Кто был этот человек и как получилось, что его жизнь оставила заметный след в начальном периоде принципата? Сведения в источниках о нём не слишком доброжелательны, если не сказать, откровенно враждебны. Веллей Патеркул, автор по времени наиболее близкий к этим событиям, явно приписывает Марку Эгнацию Руфу преступные замыслы: «Во всём более похожий на гладиатора, чем на сенатора, во время эдилитета он снискал благорасположение народа, которое день ото дня увеличивал тем, что с помощью собственных рабов тушил пожары; за это народ продлил ему претуру, а вскоре Эгнаций даже дерзнул домогаться консульства. Но поскольку он погряз в пороках и преступлениях, а с имущественным состоянием дело у него обстояло не лучше, чем с совестью, то, набрав себе подобных, решил убить Цезаря, чтобы устранив его, умереть самому – ибо он не мог здравствовать, пока здравствует Цезарь. Таков уж характер этих людей: каждый предпочитает убивать при всеобщем крушении, чем быть попранным своим собственным, а терпя то же самое, оставаться незамеченным. В сокрытии своих планов он был не счастливее предшественников. Попав вместе с сообщниками своего преступления в тюрьму, он принял смерть, в полной мере достойную жизни»[1282].
Светоний просто отнёс Эгнация Руфа к заговорщикам, умышлявшим на жизнь Августа[1283].
Дион Кассий, подобно Патеркулу, дал развёрнутую характеристику удачливому эдилу и злосчастному претенденту на консульскую магистратуру: «Однако большинство скорее подражает делам других, даже если они дурны, чем остерегается печальных последствий. В то время так поступал Марк Эгнатий Руф, исполнявший должность эдила; он отлично справлялся со всеми обязанностями и, кроме того, вместе со своими рабами и некоторыми другими наёмниками приходил на помощь домам, горевшим в тот год; за это он принял от народа возмещение расходов, произведённых по должности, и в обход закона был избран претором. Возгордившись всем этим, он так зазнался перед Августом, что обнародовал заявление о передаче преемнику целого и невредимого города. Это вызвало гнев всех виднейших мужей, и особенно Августа, который нимало не замедлил научить виновника не возноситься мыслью над большинством и тотчас приказал эдилам заботиться, чтобы не было никаких пожаров, а если что-нибудь такое случится – тушить огонь»[1284].
Принимать всерьёз нравственные, а, вернее, вопиюще безнравственные характеристики, которые давали Руфу виднейшие римские историки, не приходится. Тем не менее, приводимые авторами факты позволяют сделать вполне определённые выводы об этапах его политической карьеры и причинах столь печального её завершения.
Марк Эгнаций Руф стал эдилом в 22 г. до н. э.[1285]. Со своими обязанностями он справлялся успешно. Более того, на свои средства и, привлекая своих же рабов, создал эффективные пожарные дружины, что для Рима было безусловным благом – пожароопасность в Городе была очень высокой и огонь порой выжигал целые кварталы. Август инициативу деятельного эдила не одобрил и создал из 600 собственных рабов свои постоянные дружины для борьбы с пожарами. Но в народе-то симпатии склонялись на сторону Руфа. Он дважды исполнял обязанности эдила, а в 20 г. до н. э. был избран уже претором. Наконец, в 19 г. до н. э. при очевидной широкой поддержке Руф попытался выставить свою кандидатуру в консулы – без одобрения императора и, не достигнув установленного законом возраста (41 года). Возникает очень любопытная коллизия: юридически императорское одобрение для выдвижения в консулы вообще-то необязательно, пусть всем и понятно, что без него обойтись нельзя. Что же до возраста… а сколько лет было Октавиану, когда он впервые стал консулом? Это уже опасная параллель! Наследник Цезаря – все это помнили – первое консульство обрёл не по воле комиций, не с одобрения сената, а силой оружия в 19 лет. Отсюда нежданные амбиции Руфа, да ещё при таком стремительном развитии его карьеры, могли выглядеть в глазах принцепса и преданной ему властной элиты угрожающими. Сам Руф, конечно же, не мог ра