ссматриваться как серьёзный конкурент Августа. Но, поскольку у него оказалось немало сторонников, то покой в Городе вполне мог быть нарушен. А это воспринималось уже как подрыв стабильности власти[1286]. Существует даже мнение, что Руф формировал отряды своих сподвижников, включая в их состав рабов[1287]. А то, что консул Сентий Сантурин не допустил Марка Эгнация к выборам, вполне могло толкнуть обиженного соискателя на неправовые действия. Тем более, что поддержка в народе у него была – результаты выборов в эдилы и преторы говорят сами за себя! Да и в сенате наверняка у Руфа тоже имелись сторонники. Отсюда и восприятие его намерений как натурального заговора[1288]. Итог – самый печальный: Руф арестован, заключён в темницу, а затем казнён как заговорщик, злоумышлявший против Августа. Приговор был вынесен сенатом, но едва ли обошлось без указаний самого принцепса.
Кем был на самом деле Марк Эгнаций Руф? При таком состоянии первоисточников историкам остаётся только гадать о мотивах его действий, об истинных целях. Некоторые современные учёные стараются его представить народным любимцем, кем-то вроде нового Клодия[1289]. Возможно, действия Руфа выразили протест против попрания независимости сената и были попыткой отстоять права сенаторов на традиционные связи с народом Рима[1290]. Видят в Руфе и демагога, опасного для власти[1291].
Представляется, что Марк Эгнаций Руф, будучи, бесспорно, человеком честолюбивым, возмечтал о большой политической карьере, венцом которой ему виделась консульская магистратура. Стремился ли он к власти во всей Римской державе? Едва ли. Консульство уже с 23 г. до н. э. было официально лишено империя, каковой безраздельно принадлежал только принцепсу. Невоенный человек и не имевший влияния в вооружённых силах мечтать о руководстве государством не мог. Возможно, что Руф в своих карьерных устремлениях просто недооценил, как в верхах государства и прежде всего самим императором его действия будут восприняты. Это его и погубило. Принцепс наверняка понимал, что Руф никой не заговорщик и прямой опасности не представляет. Но надо было всем показать, что никто не смеет выдвигаться на высшие посты без соизволения императора!
Август о событиях, связанных с делами Руфа, узнавал, находясь за пределами Рима. Но при этом своевременно получал оттуда сведения. Так на очередной раз вакантную консульскую должность он назначил Квинта Лукреция Веспиллона. А Сентия заменил на Марка Виниция. Когда же принцепс приблизился к Риму, то ему стали готовить просто роскошную встречу, которой ранее никто не удостаивался. Вот, что написал об этом сам Август: «Алтарь Фортуны Возвратительницы против храма Чести и Доблести у Капенских ворот по поводу моего возвращения сенат посвятил, на котором приказал понтификам и девам-весталкам совершать ежегодное жертвоприношение в тот день, когда при консулах Квинте Лукреции и Марке Виниции в Город из Сирии я вернулся, и тот день Августалиями по нашему прозвищу он назвал. По решению сената в то же время часть преторов и плебейских трибунов с консулом Квинтом Лукрецием и первенствующими мужами мне навстречу была послана в Кампанию, каковая почесть до того времени никому, кроме меня, не была постановлена»[1292].
От торжественной встречи Август, тем не менее, уклонился, вступив в Город ночью. На следующий же день он счёл необходимым отметить заслуги своего старшего пасынка Тиберия, присвоив ему преторские знаки отличия. Теперь тот получил право на заседаниях сената высказывать своё мнение наряду с другими преторами. Его младшему брату Друзу девятнадцати лет от роду было позволено добиваться государственных должностей на пять лет раньше установленного законом срока[1293]. Старший брат такое право получил ранее. Далее Август приступил к дополнительному укреплению своих полномочий. Поскольку поведение римлян в его отсутствие разительно отличалось от такового при его присутствии, возникла необходимость усилить надзор за населением. Сенат предложил принцепсу избрание его на должность блюстителя нравов на пять лет. Это сообщение Диона Кассия[1294]. Здесь, однако, есть противоречие[1295]. Светоний указывал на принятие Октавианом подобных полномочий ещё в 29 г. до н. э.[1296]. Возможно, речь шла об их продлении. На такой же срок Август принял ряд цензорских функций. Далее Дион Кассий сообщает о принятии принцепсом консульских полномочий пожизненно, вследствие чего и об обретённом им праве иметь всегда сопровождение из 12 ликторов с фасциями, а также праве сидеть в курульном кресле на заседаниях сената между действующими консулами[1297]. Последнее, как мы помним, Октавиан позволил себе ещё в 32 г. до н. э.
Упоминание пожизненного консульства противоречит чёткому и недвусмысленному утверждению самого Августа, что он такового не принял. Если, однако, как писал Э. Д. Гримм, ближе присмотреться к словам Диона Кассия, то становится очевидным, что речь идёт не о самой магистратуре, но о почётных отличиях консулата: праве на 12 ликторов и на курульное кресло между местами консулов[1298]. Много большее значение имело обретение принцепсом следующего права: «… сенаторы стали настаивать, чтобы он внёс исправления во все дела и принял такие законы, какие посчитает нужным, и те законы, что ему предстояло издать, они решили отныне именовать законами Августа и пожелали принести клятвы, что будут твёрдо им следовать»[1299].
Август, однако, принимать клятвы от сенаторов отказался. Знал, должно быть, истинную цену их слову! Но данное ему фактически неограниченное право распоряжений и издания законов охотно принял. Оно реально имело огромное теоретическое и практическое значение. В начале правления династии Флавиев (70–96 гг.) это право стало одним из важнейших пунктов того, что принято называть «законом о власти Веспасиана»[1300]: «… чтобы он (Веспасиан) имел право и власть поступать и действовать так, как он найдёт соответствующим интересам государства и согласным с достоинством божественных и человеческих, общественных и частных дел, – как было такое право и власть у божественного Августа, и Тиберия Юлия Цезаря Августа, и Тиберия Клавдия Цезаря Августа Германика; и чтобы император Цезарь Веспасиан был освобождён от тех законов и плебисцитов, о которых было постановлено, что они не простираются на божественного Августа, Тиберия Юлия Цезаря Августа, Тиберия Клавдия Цезаря Августа Германика, и чтобы императору Цезарю Веспасиану Августу было позволено делать всё то, что в силу какого-либо закона или предложения следовало делать божественному Августу, Тиберию Юлию Цезарю Августу, и Тиберию Клавдию Цезарю Августу Германику; и чтобы то, что было совершено, содеяно, определено, приказано императором Цезарем Веспасианом Августом, или кем-либо по его приказу или поручению, до внесения этого закона, – чтобы всё это считалось столь же законным и правильным, как если бы было совершено по приказанию народа»[1301].
Приняв столь верноподданническое предложение сената, Август не только сам окончательно приобрёл законное право вмешиваться решительно во все дела в государстве, но, как мы видим, позаботился и о властных полномочиях и возможностях своих приемников. Что касается самого принцепса, то отныне совершенно законно пределы применения его власти всецело зависели только от его личного усмотрения и его собственной воли.
Собственно, положениями, принятыми в 19 г. до н. э., и завершается становление принципата[1302]. Искать в сохранившихся республиканских структурах и наименованиях магистратур какие-то властные реликты былой республики – это принимать видимость за сущность[1303].
Далее Август обратился к очередным переменам в сенате[1304]. Состав этого органа, которому он выражал тем больше словесного почтения, чем меньше оставлял действительных полномочий, императора по-прежнему не устраивал. Сенат всё-таки оставался слишком многолюдным, хотя после первой чистки с помощью Агриппы удалось его несколько сократить. Кроме того, Августа не привлекали и нравственные достоинства многих и многих «отцов, внесённых в списки». С одной стороны – люди, известные своей порочностью, плохо прикрытой внешней добропорядочностью. С другой – льстецы, во всём принцепсу безоговорочно повинующиеся и готовые восхвалять его и по поводу, и без повода. На них полагаться также не стоило, ибо они всегда были готовы предать того, перед кем только что преклонялись. Тяжкое наследие многолетних гражданских войн! Но главным было то, что никто из сенаторов добровольно с курией Юлия расставаться не желал. Если в 29 г. до н. э. нашлось хоть полсотни человек, добровольно сложивших с себя сенатские полномочия, то на сей раз таких честных и самокритичных особ не оказалось. Потому Августу пришлось действовать самому. В то же время он менее всего хотел – это характернейшая его черта как политика – чтобы первоприсутствующего в сенате одного упрекали в чистке его рядов. В помощь себе на сей раз он самолично выбрал 30 сенаторов, которых хорошо знал и мог на них положиться. При этом все они приняли клятву, подобную той, которую в былые времена давали цензоры, когда вносили сенаторов в списки. И сам он её произнёс при отборе этой тридцатки.