Способ селекции будущих сенаторов Август изобрёл наисложнейший. Первая тридцатка должна была выбрать по пяти человек каждый и записать их имена на табличках. Родственников включать в списки категорически запрещалось. «После этого среди каждой пятёрки он произвёл жеребьёвку, с тем, чтобы один человек из пятерых, которому выпал жребий, и сам стал сенатором, и записал пять имён»[1305]. По такой схеме за несколько дней удалось избрать 300 человек состава будущего сената. Но при этом возникли некоторые неурядицы[1306]. Ряд выбранных лиц в Городе отсутствовал, и потому пришлось другим людям за них участвовать в жеребьёвке. В конце концов, Августу им же изобретённая процедура надоела, и он просто взял формирование сената в свои руки. Число «отцов, внесённых в списки» он довёл до 600, как и намечал. Вообще-то, принцепс полагал, что хватило бы и 300. Здесь он опирался на историческую традицию: в республиканскую эпоху вплоть до сулланской реформы 81 г. до н. э. сенаторов было 300. Но восстановить досулланскую численность оказалось делом проблемным. В этом случае в Риме появились бы сотни обиженных людей, да ещё и к элите общества принадлежавших. Едва ли бы они стали сколь-либо организованной политической оппозицией, но сам по себе рост числа недовольных его действиями Августу, конечно же, был не нужен. И без того нашлись обиженные. Они даже осмелились критиковать принцепса за несправедливость. Дабы смягчить обиду тех, кто был исключён из заветных списков, Август сохранил за ними право по-прежнему участвовать в традиционных общих обедах сенаторов на Капитолии, носить те же одеяния, что и действующие члены сената, занимать на зрелищах специально отведённые для них места. Более того, за не попавшими в списки сохранялось право выдвигаться на государственные должности, а уже избрание квестором открывало дорогу в сенат. Таким образом, многие исключённые со временем вновь обрели столь дорогой им сенатский статус[1307].
После сенатских преобразований в Риме обнаружился очередной заговор. Нескольким людям было предъявлено обвинение в злоумышлениях против Августа и Агриппы. Поскольку Марк Випсаний был в это время очевидным вторым человеком в государстве и помогал принцепсу в очередной чистке сената, а в 29 г. до н. э. они проводили таковую вообще вдвоём, рискнём сделать предположение, что заговорщики могли быть из числа обиженных потерей места в курии Юлия. Но вот сколь-либо относительно подробных сведений, проливающих свет на действительную сущность этого комплота, его состав, возможную опасность, в источниках нет. Дион Кассий – единственный автор, о заговоре этом написавший, ничего внятного так и не сообщил: «Обоснованными они были или ложными – о таких делах невозможно судить со стороны, ибо, какие бы меры наказания предполагаемых заговорщиков ни предпринял правитель – самолично ли, либо через сенат – часто возникает подозрение, что он действует из личной ненависти, сколь бы обоснованными и справедливыми ни были вынесенные приговоры. По этой причине я намерен обо всех такого рода случаях, за исключением самых очевидных, просто излагать то, что сообщается, не выходя за пределы обнародованных сведений, не вдаваясь в тщательное расследование и не высказывая мнения ни о справедливости или несправедливости какого-то действия, ни о ложности или истинности сообщаемого»[1308].
Судя по тому, что единственной подробностью о заговоре, которую историк счёл безусловно заслуживающей доверия, и в подлинности которой никак нельзя усомниться, является сообщение о казни Августом нескольких человек, дело было весьма сомнительным с точки зрения законности и праведности вынесенного приговора.
18 г. до н. э. стал для Августа годом законодательной активности. Как пишет Светоний: «Он пересмотрел старые законы и ввёл некоторые новые: например, о роскоши, о прелюбодеянии и разврате, о подкупе, о порядке брака для всех сословий»[1309]. Закон о подкупе предусматривал, что те, кто уличён в таковом во время выборов должностных лиц, отстраняются от участия в них сроком на пять лет. Появление этого акта, скорее всего, связано с волнениями в Риме, случившимися во время выборов 22–19 гг. до н. э.
Особо выделим два закона – о роскоши и прелюбодеянии. О том, что именно является причиной падения нравов в Риме, писал ещё Гай Саллюстий Крисп (87–35 г. до н. э.). Он прямо указывал на «испорченные нравы гражданской общины, страдавшие от двух наихудших противоположенных зол: роскоши и алчности»[1310]. Саллюстий считал: «И вот, сначала усилилась жажда денег, затем-власти; всё это было как бы главной пищей для всяческих зол. Ибо алчность уничтожила верность слову, порядочность и другие добрые качества; вместо них она научила людей быть гордыми, жестокими, продажными во всём и пренебрегать богами»[1311].
К чести Августа, алчность и роскошь его жизненными целями не были. Власть и обустройство государства – вот что влекло его с юных лет. Строительство могущественной Империи должно было опираться, прежде всего, на возрождение и укрепление римских отеческих традиций. Исключительное стремление к богатству и упоение роскошью в таковые определённо не входили. Надо сказать, что законы, ограничивающие роскошь, в римской истории не были чем-то новым. Первые из них восходили ещё ко времени Второй Пунической войны. Это был знаменитый закон Оппия (215 г. до н. э.), запрещавший женщинам носить золотые украшения весом более половины унции, одевать раскрашенную одежду, передвигаться по Городу в повозках. Он продержался около 20 лет и был отменён в результате массовых протестов представительниц прекрасной половины римского народа. Женщины Рима умели отстаивать свои права! В дальнейшем периодически появлялись законы, ограничивающие расходы на пиры, на число гостей, на стоимость угощения и даже на количество потребляемого мяса. Обуздать тягу римлян к роскоши подобными ограничениями, конечно же, не удалось. Огромные богатства, хлынувшие в Город и Италию после многочисленных победоносных войн, сделали привычку римской элиты к роскошной жизни нормой. Ограбление присоединённых провинций, коррупция в верхах общества ещё более этому способствовали. Единственное, что подорвало возможности роскошной жизни в Риме, – гражданские войны, не пощадившие ни Италию, ни столицу державы. В наступившее время мирного процветания при Августе все прежние привычки римская элита восстановила. Но самый курс принцепса на возрождение исконных римских ценностей требовал как сумптуарных законов, так и противодействия на законодательном уровне нравственной распущенности, ещё более широко, нежели роскошь, в обществе укоренившейся. Вот ей-то гражданские войны только способствовали.
Lex sumptuarum Августа не носил слишком жёсткого характера и в плане действительного ограничения роскошной жизни и стремления к богатству сколь-либо радикальных последствий иметь не мог. Очередной раз были ограничены расходы на пиры. Теперь, согласно закону 18 г. до н. э., в обычный день на пиршество с приёмом гостей можно было тратить не более четырёхсот сестерций, на пир в праздничный день – вдвое больше, а уж на свадьбу – до тысячи.
Но вот законы, касавшиеся брачных отношений и особенно супружеской неверности, носили куда более решительный характер. Август понимал, что запретить роскошно жить невозможно. Перегнув палку, можно было настроить против себя верхи общества. Но вот противодействие нравственному упадку, забвению семейных ценностей, разврату было востребовано римлянами, и от правителя все ожидали действенных мер.
Первые брачные законы при Августе были приняты ещё в 28 г. до н. э. Они касались ведущих сословий государства – сенаторов и всадников. Мужчины до 60 лет и женщины до 50 лет были обязаны вступать в брак. Нарушители закона не только лишались привычных развлечений – права присутствовать на разного рода зрелищах. Главное, им грозил и серьёзный материальный ущерб – ограничение в получении наследства по завещанию. Позднее и бездетных приравняли к не вступившим в брак[1312]. В 9 г. до н. э. между ними были установлены различия: не вступившие в брак вообще лишались права на наследство; бездетные же, но в браке состоявшие, получали половину от положенного им. А вот семьи, имевшие не меньше трёх детей, поощрялись льготами и преимуществами[1313].
Что до законов о прелюбодеянии, карающих разврат, то они имели широкий резонанс[1314]. Когда Август в 18 г. до н. э. внёс эти правовые акты на обсуждение в сенат, там последовала бурная дискуссия. По словам Диона Кассия: «В Сенате раздавались громкие жалобы на распущенность женщин и молодёжи; этой распущенностью объяснялось постоянное уменьшение числа браков, и сенаторы пытались вынудить Августа исправить положение личным примером, намекая на его многочисленные любовные похождения. Он сперва ответил, что необходимые меры уже приняты и что невозможно принять закон на все случаи жизни. Но потом, поскольку сенаторы продолжали докучать ему, сказал: «Вы бы сами приказывали своим жёнам всё, что сочтёте нужным. Лично я так и делаю». Но после этих слов они стали приставать к нему ещё сильнее, желая знать, что именно он приказывает Ливии. И он был вынужден сказать несколько замечаний о женском платье и украшениях, появлении женщин в общественных местах и скромном поведении – не заботясь, что его слова расходятся с его делами»[1315].
И, действительно, римляне прекрасно знали нравственный облик своего правителя. Потому, с одной стороны, поощряя его на введение законов, наказующих распущенность, не могли удержаться от того, чтобы не уколоть борца с развратом его собственным поведением. Бывало и хуже. Однажды во время театрального представления, на котором Август присутствовал, со сцены прозвучал стих: «Смотри, как всё покровительствует развратнику!»