Амадей Скокс слишком заметно отличался от всей прочей челяди, гнездившейся в здешних стенах и поддерживающей жизнедеятельность в замке. Отличался и внутренне, и внешне. Но вовсе не потому, что тёмное лицо его постоянно было покрыто тонким слоем угольной пыли. И даже когда он вынужден был выходить на люди, в свет, то и тогда веки его казались подкрашены чёрной тушью, как у шахтёра или у печального пожилого педераста.
Сама профессия, связанная с огнём и кипящими котлами, с безмолвным ночным одиночеством, требовала особого характера. Скокс поддерживал пламя. Пламя под клокочущими котлами горело днём и ночью. Не угасало даже жарким летом, поскольку нужно было подсушивать глубокие сырые подвалы, а также поддерживать тропический климат в дальних теплицах и оранжереях.
В глубине топки гудели раскалённые добела угли. Прочее пространство котельной, освещаемое керосиновой лампой, напоминало пещеру. Слабосильный свет от лампы и от раскалённых углей не достигал потолка, и в высоте колеблющийся мрак круглился, укутывал углы.
У Полубеса оставалось в запасе ещё полторы минуты времени, но, поскольку нарушать регламент строжайше возбранялось, он приостановился у приоткрытой двери. Наклонил голову, осторожно, исподлобья заглянул вовнутрь. Неприхотливая обстановка умиротворяла душу. В сумерках пещеры царил самобытный дикарский уют, оттуда веяло тёплым жилым духом. В самом подборе предметов обстановки, трудно сопрягаемых друг с другом, заключалась странная гармония.
Медный чайник, подвешенный на цепочке, покачивался около двери. Керосиновая лампа чадила на столе. Напротив стола – узкий топчан, покрытый засаленной кошмой. Выстроившись в ряд, стояли вдоль стены профессиональные инструменты кочегара. Длинная чёрная кочерга с крюком на конце, кувалда, лопата, металлическая метёлка. Инструмент – и это сразу было видно – не раз побывал в деле: им пошевеливали угли, расшибали спёкшуюся породу, выгребали скопившуюся золу.
Это всё понятно. Но даже сам Полубес не мог объяснить, для чего прислонилась к дверному косяку стрелецкая секира? Для чего предназначены выглядывающие из-под топчана клещи, кованые, кузнецкие? Из какого великана жилы тянуть? Для чего устроена под потолком закопчённая балка с крючьями и ременными петлями? Спросить боязно. Да и не скажет кочегар Скокс. Молчит, как демон. Лишнего слова из него не вытянешь никакими клещами.
Кочегар Скокс отодвинул занавеску, блеснул глазом из своего укромного уголка. Еле заметно кивнул склонившемуся в приветствии Полубесу. Затем снова пропал. Через минуту, выйдя в сумрачное помещение, первым делом приложился к висящему медному чайнику. Долго с наслаждением пил тёплую воду. Кадык ходил, как поршень. Вытер узкие губы. Затем, поплевав на пальцы, проворно отворил чугунную дверцу, подбросил угля.
Присел у распахнутой топки на низенький табуретик, ссутулился весь, сунул к самому жару морду, поросшую короткой серой щетиной. Загляделся в адское пламя и стал скрести щетину всей пятернёй, всеми своими короткими ногтями. Так ему, вероятно, лучше думалось. Лицо его, очень широкое в скулах, суживалось книзу, оканчиваясь острым детским подбородком. Отсветы пламени плясали на тёмном лице кочегара, оживляя его подобием эмоций, которых на самом деле не было.
Пауза затягивалась. Савёл Прокопович Полубес тихонько прокашлялся, деликатно притопнул, пришаркнул. Скокс, не поворачиваясь, коротко дёрнул и мелко потрепетал острым ухом, поросшим редкой серой шерстью. Мол, не забыл, знаю, знаю. Не вставая с места, поворошил кочергой гудящие угли, немного прикрыл поддувало. Затем заговорил, отворотив морду в угол.
– Не понимаю, как люди могут радоваться Новому году? – произнёс скрипучим голосом, отчасти напоминающим протяжное куриное сокотание. – Им ведь печалиться надо по этому поводу. Ещё год жизни прошёл, сгорел без следа. Ещё один шаг к смерти. А они фейерверки запускают. Эх, люди, люди…
Полубес в ответ на реплику Скокса изобразил неопределённое пожатие плечами. Савёл Прокопович прекрасно понимал, что не ради таких пустяков вызвал его Скокс. Тот же опять повернулся носом к пламени, продолжил:
– Пассионарий. – тут Скокс возвысил сиплый голос. – Недаром к огню льнёт. Пожарный. Огнеборец.
Полубес оживился. Разговор коснулся существа предмета. Нужно было проявлять профессионализм. Всё-таки Полубесу платили за советы. Должность у него так и называлась – потайной советник. Простота, народная смётка, живая мудрость.
– Есть всё-таки сомнение, Вольган Амадеич, – раздумчиво сказал Савёл Прокопович, чутко следя за реакциями Скокса. – Точно ли подходит? Присмыкнём его к делу, а он провалит всё! Уж больно фигура курьёзная. Положительных свойств не имеет.
– Разве стремление к справедливости и прямота поступков не считаются у людей положительными свойствами?
– Оно, положим, так. Но не с кулаками же на всех кидаться! Пьёт опять-таки. В состоянии опьянения ведёт себя… как бы помягче… Прёт из него! В драку лезет, хамит всем. Вышестоящих оскорбляет. Скотина, одним словом. Зеркала бьёт. Натуральный шаромыга!
– Да, мы убедились на смотринах.
– В том-то и опасность, Вольган Амадеич. Даже в таком месте не удержался! В Колонном зале Дома союзов! Личность буйная. Поставишь на него, средства вложишь, а он нажрётся и испоганит опыт. Наблюёт в публичном месте.
– Нет слабости человеческой, которую мы не сумели бы обратить в достоинство. Почему бы не дать ему роль шпрех-клоуна? Пусть господин Шлягер озаботится этим. И дайте славы! Не скупясь. Побольше славы человечьей. Устройте публичный успех, проверьте, падок ли?
– Падок! Намедни в театре проверили на страсть тщеславия, – доложил Полубес. – Нагнали публики полный зал. Овации, букеты, «браво» – всё как положено. Падок до славы!
– Ну так в чём сомнения?
– Как-то мне представлялось всё-таки… Уж если, как говорится, поднимать из грязи, то не такого же скота.
– Но вы ведь тоже, если досье не ошибается, выходец из самых сокровенных низов?
– Внук кулака, – с достоинством сказал Полубес. – Сын власовца.
– Вот-вот. Главное условие – кровь должна быть подлинной! Минимум субститута. Какие ещё вопросы?
– Вопросов нет! Перепроверено. Кровь подходящая! Он, кстати, и не догадался ни о чём. Мы ведь как рассуждали? Если, положим, силком в лабораторию затащить, так заподозрит неладное. Адреналину лишнего напустит в кровь от волнения. А когда естественным образом, то и не сообразит. Врезали в харю, как бы в потасовке, и платочек к носу приложили.
– Вы избивали его? Это опасно?
– Да нет, Вольган Амадеич, не опасно. Сунули слегка в рожу на перекрёстке. У метро «Сокольники» подловили на живца. Когда он за Розой увлёкся. Ну а Роза кровь-то платочком ему и промокнула. Изящно сработали. Да вот же! – Полубес вытащил запятнанный кровью Бубенцова батистовый платочек, показал Скоксу. – Врезали пару раз. Оно и для воспитательных целей хорошо. Чтоб не возносился. А во-вторых, двойная выгода. И кровь взята для анализа, и взбудоражили его перед смотринами, чтобы психологически проявился. Правда, это потребовало дополнительных финансовых…
Говоря последние слова, Савёл Прокопович снова метнул быстрый взгляд на Скокса.
– Кроме того, ведь нужен же ему какой-никакой опыт руководящей работы. Тут уж, хочешь не хочешь, а без дополнительных финансовых… – Полубес снова метнул быстрый взгляд на Скокса.
– Да, – нахмурился Скокс. – Встраивайте его в политическую систему. Но он должен быть уверен, что сам поднимается по лестнице.
– Да вот в нашем же Ордынском районе очень удобно. Как говорится, на глазах всё время, под рукой. Продвинем, будем наблюдать.
Полубес выговаривал это так, словно мысль об Ордынском районе только сейчас пришла ему в голову. На самом деле этот вариант уже был разработан им давно, детально и дотошно.
– Там ведь этот… толстяк…
– Толстяка побоку. – Полубес подчеркнул своё прямодушие и решительность. – Это Сёма Ордынцев. А если надо, то и под суд. Вороват больно.
– Все они вороваты. Оставьте. Человек – слабое существо. А идея мне нравится. Проведите досрочные выборы, пусть на практике почувствует вкус власти.
– Будет исполнено!
Полубес потоптался, деликатно покхекал, прокашлялся в ладошку.
– Да… Ещё… Вольган Амадеич… Такие, так сказать, пироги, мать его за душу… гкхм… – лукавый Полубес нарочно огрубил, снизил стиль речи, поскольку собирался перейти к особо тонкой, деликатной теме, разрешить мучивший его денежный вопрос. – Я знаю, там докладная на меня, дескать, я… Три миллиона… Клевета сущая. Ядовитый укус. Это Шлягера происки. По факту вроде бы так, но есть ведь и логика жизни. Есть, положим, геометрия Евклида, тут не поспоришь. Не пересекаются. Хоть лопни. А вот, к примеру, у Лобачевского доказано, что там, в вечности, параллельные линии пересекаются. Вышняя, так сказать, математика.
– Я читал докладную. Вы все, поддавшись алчным своим похотям, подвергли кандидата чрезвычайной опасности.
– Да Шлягер этот… Действуя в сговоре с Дживой, я полагаю. Подменили деньги на фальшивые. Из корыстных соображений. Едва не нарушили принцип подлинности! Пришлось срочно вмешиваться, устраивать обратную подмену. Этот Шлягер, должен вам доложить, везде пытается подменить подлинник подделкой! – Полубес рад был настучать на соперника. – Дживе всучил картину Левитана, якобы подлинник. А я знаю, что это копия. Причём копия не с подлинника, а с другой копии. Копия копии.
– Шлягер ваш мало того что сребролюбив, так ещё и склонен к дешёвым мелодраматическим эффектам. Не понимаю, для чего нужно было играть демона при искушении деньгами. Впрочем, допускаю, что это его стиль.
– Стиль, стиль, его стиль, истинно так! Умеете же вы словцо подобрать! Удивительный дар!.. Осмелюсь доложить вам… – Полубес понизил голос. – Адольф с этим своим стилем едва не погубил подопечного. Заигрался! Генеральские мои штаны выпросил у меня, напялил, тьфу!.. Всех в итоге загребли в полицию. А нашему-то серьёзный срок грозил. Уголовное дело! Ударил полицейского по фамилии Рыбоедов.