Люди самых разных сословий, возрастов, характеров оказались, по сути, одинаковыми. У всех внутри копошились всё те же семь или восемь гадов. Подноготное знание не радовало Бубенцова. Документы, которые он изучал, готовясь к очередному выступлению, были подлинные, цифры реальные, факты ужасающие, фотографии страшные. Но вот что поразительно! Вот во что невозможно даже поверить! Публичные разоблачения, производимые Ерофеем Бубенцовым, основанные на достоверных сведениях, не имели ни малейших последствий. Кроме разве что совсем незначительных. В ответ на страшные факты, в ответ на самую жгучую правду – слышался смех.
Правда вызывала смех.
Канон, по которому выстраивались моноспектакли Ерофея Бубенцова, сложился с самого начала и как бы сам собою. Тот первый импровизированный скандал, произошедший в Колонном зале Дома союзов, был взят за образец для всех последующих. Финал каждого выступления был примерно одинаков. Обыкновенно дело заканчивалось криком и потасовкой. Мерк свет, Бубенцов, спотыкаясь на опрокинутых блюдах, хрустя битыми рюмками, выскальзывал из хаоса, им устроенного. Получал расчёт в подсобке, прислушиваясь, как за стеною, в банкетном зале, всё ещё бурлит заведённая им публика, ревёт взбаламученное море, постепенно затухая, успокаиваясь.
Казалось бы, в мире существует огромное многообразие скандалов. Увы, разновидностей их, как показала практика, чрезвычайно мало. Сюжеты повторяются. Бубенцов постиг это эмпирически, то есть опытным путём. Прилюдно резал правду-матку. Это поначалу было неприятно, как будто резал трепещущего карпа. Кидал кровавые куски прямо в лицо сильным мира сего. Поначалу делал это, съёживаясь и замирая сердцем, трезвея от страха, ожидая неминуемого возмездия. Говорил горькую правду. Такую тяжкую правду, от которой должен был рухнуть потолок, обвалиться стены. Но, к его удивлению, правда не обладала никакой реальной силой.
Что-то в этой правде было ненастоящее. Это была земная, глупая, завистливая «правда». Богатые крадут. Власть врёт народу. На выборах подтасовки. Нарушаются права человеков. Чиновники берут взятки. Бедным жить плохо.
Из такой правды можно было извлекать доход, она неплохо продавалась. Потому что это была не святая правда, а вздорная, подлая правда плебеев.
Глава 2. «Гибель Содома»
Надо заметить, что с первого же дня по настоянию Адольфа Шлягера в офисе соблюдался порядок, какой бывает в адвокатской конторе или, ещё лучше сказать, свойствен духу врачебного кабинета. Клиент должен был отставить здесь всякое смущение и всецело предаться в руки специалистов. Очень кстати пришлись найденные Шлягером в подсобке белые халаты. Теперь оба принимали посетителей, обрядившись в докторские одежды.
Несмотря на позднее утро, Шлягер ещё не явился. Ерошка плотно закрыл за собою дверь, выложил на стол пакет с неучтённой, «серой», наличностью. Накануне вечером побывал в укромном пансионате «Липки», на банкете школьных директоров. Отработал небольшой левый скандальчик. Чувство скверно сделанной работы точило его. И хотя выступление Бубенцова изначально планировалось не как творческий акт, а как способ заработать денег, обстоятельство это никак не утешало. Увы, Бубенцов понимал, что докатился до грубой халтуры.
Ерошка выпил законные свои три рюмочки в первые минуты банкета, в остальное же время добросовестно воздерживался. Наливал из водочной бутылки припасённую минеральную воду, пил, кривился лицом, крякал, утирался обшлагом рукава. Слушал очередного оратора, порывался встать, выкрикнуть что-то, махал рукою, ронял вилки. Соседи поглядывали на него с опаской и с весёлой надеждой. Было видно, что скандала не избежать.
Приобретя необходимый опыт, Ерошка умел теперь достоверно изображать пьяного скандалиста, будучи при этом трезвым, как хрусталь. Чутко следил за тем, чтобы публика была на высшем градусе к той главной кульминации празднества, когда следовало решительно выступать на авансцену и начинать обличительные монологи.
Так и теперь, определив по гулу голосов, что общество пришло в нужное состояние, Бубенцов, покачиваясь, отправился к столику руководства с рюмкой в руке. Начав с поздравлений, привычно своротил на стезю обличительную. Выступал в образе скромного интеллигента из Зарайска. Близорукий учитель труда в больших очках, хвативший лишку. Реквизит самый простой: поношенный синий костюм в полоску, залоснившийся на локтях, старомодный галстук с заворачивающимся кончиком, ботинки с круглыми носами и сбитыми каблуками, полурасстёгнутая ширинка – образ, вызывающий доверие и симпатию. Захмелевший учитель труда выкрикивал в микрофон свою косноязыкую горькую правду. Правда эта была тривиальна, всем понятна, поскольку состояла из бытового набора банальностей.
– Где равенство? Где справедливость? – сетовал Бубенцов. – Где учебник геометрии Киселёва?
Качнулся, подхватил со стола кремовый торт, широко размахнулся… Как и было прописано в договоре, мощность скандала составила три балла «по шкале Шлягера». Массовая же драка полагалась с четвёртого балла и выше. Через десять минут в укромной боковой комнатёнке за сценой произошёл расчёт. Кое-как, наскоро отерев руки салфетками, Бубенцов принял гонорар. Длинный, востроносый кассир в очках, то и дело поплёвывая на пальцы, отсчитывал по десять бумажек, протягивал стопку толстяку. Тот пересчитывал купюры, пережимал их аптечной резинкой, передавал Бубенцову. Скрепив очередную пачку, разводил липкие пальцы, совал язык меж фалангами, облизывал перепонки.
– Пару купюрок позвольте, – попросил Бубенцов. – Да-да, вытащите из пачки. В гастроном забежать по пути.
– А то у нас? – предложил толстяк. – Коньячок заготовлен специально. Или вот… Личная моя. – Вытащил из внутреннего кармана пиджака коричневую плоскую бутылку, встряхнул перед лицом Бубенцова. – Желудёвая.
Несмотря на закрытую пробку, в каморке отчётливо и сильно запахло самогоном.
– Народное средство, – на миг отвлёкшись от денег, порекомендовал носатый. – Пузырь лечит.
– Нет, – сказал Бубенцов. – До дому не пью. Принцип такой.
Был уже случай в самом начале карьеры, когда, возвращаясь с гастролей, заснул в машине и таксист обобрал его, пьяного. Двести тысяч взял. И вытолкнул возле парка в Сокольниках на обочину.
Вывалив вчерашнюю добычу на стол, Бубенцов распотрошил липучие пачки, пересчитал деньги. Затем отправился в угол, к раковине. Размышляя о низости человеческой природы, умывал руки. На губах играла горькая усмешка. Разговорчивый толстяк всё-таки при пересчёте утащил пятитысячную купюру.
Послышались невнятные голоса из коридора. Бубенцов бросился к столу, стал сметать бумаги в ящик. Голоса приближались. Вот уже прорезался, задрожал ужасный, козлиный тенор:
Пе-е-сня безу-у-мная ро-оз…
Бубенцов шарил руками по столу, косясь на дверь. Смутная тень, далёкая и бесформенная, приближалась, наливалась темнотою, густела. Загремело уже под самой дверью: «миллион, миллион, миллион…» И вот уже совсем чётко обрисовалась на белом экране стекла знакомая голова шишом, торчащие по бокам волчьи уши. Тень повернулась в профиль, склонилась долгим носом. Песня прервалась. Шлягер снимал перед дверью калоши.
Часть бумаг защемилась, высовывалась наружу. Купюры рассыпались по полу.
– Так-так, – стоя на пороге, грозя указательным пальцем, сказал Шлягер. – Наконец-то взял вас с поличным!
Голос Шлягера при этом был благодушным, даже весёлым.
– Это между делом, – смутившись, объяснил Бубенцов. – Для поддержания формы. Таланту вредно бездействовать.
– Вы обучились врать и выкручиваться. Это хорошо. Перемены произошли. Но должен вам откровенно сказать, вы деградируете. Я ведь помню ваш феноменальный взлёт, первоначальный успех.
– Что ж, – самодовольно усмехнулся Ерошка. – И я не забыл.
– В начале своего поприща вы были искренни. Вот в чём секрет. Вы ненавидели богатых, когда клеймили их. Зависть к чужому богатству снедала вас изнутри, придавала энергии. Теперь вы сами разбогатели и огонь угас.
– Я и теперь ненавижу. Богатых-то.
– А кто жирует в «Парадизе»? На казённые, между прочим, средства. Чаевые швыряете, как подгулявший купчик.
– Это пиар. Поддержание образа.
– Прекратите этот наглый чёс! Мало вам официального дохода, чёрт вас дери? Вот уж поистине нет предела человечьей алчности!
– Дело не в алчности, Адольф, – примирительно сказал Бубенцов. – Не хватает денег. Катастрофически!
– Не хватает денег? Общая жалоба и нищего, и миллиардера. – Шлягер ухмыльнулся, полез в карман, вытащил пятитысячную купюру. – Вот вам, кстати, недостающая сумма.
– Так и это, выходит, твоя работа? – изумился Ерошка. – Ты, гад, всё подстроил?
– Пора заканчивать шпрех-клоунады! – сухо сказал Шлягер, снимая с руки часы, кладя их перед собою на стол. – Помните наши беседы? Так вот, рад вам сообщить. Освобождается должность главы Ордынского района…
– Ты мне про эту власть уши прозудел. Отвянь!
Надо признать, что подобные размолвки в последнее время случались между компаньонами довольно часто. Шлягер всё настойчивее заводил разговоры именно на эту тему, расписывая выгоды обладания властью.
– Если грамотно провести пиар-кампанию. При вашей-то популярности среди плебса… – Шлягер прищурился, разглядывая лицо Бубенцова. – Набить бы вам рыло хорошенько. Народ любит пострадавших. Образ невинной жертвы! Вроде собачки Муму… Эх, надо было всё-таки напустить на вас учителей.
– От добра добра не ищут.
Бубенцов отбивался, но не совсем уверенно. В глубине сердца чувствовал, что Шлягер прав. Слава, которая обрушилась на него в начале года, как будто не умалилась. Но всё чаще мучительно ощущал он, как потихонечку слабеет напор всенародного обожания. Это была ещё незаметная постороннему взгляду, но верная убыль. Эту убыль славы чутко подмечают все знаменитости, потому что она чрезвычайно больно ранит их самолюбие.