Ерошка вспомнил свою Веру, и жестокий стыд обжёг, окатил изнутри. Музыка стихла так же неожиданно, как и началась. С шумом задвигались стулья, зазвенели ножи, вилки. Все с красными, пылающими рожами рассаживались по местам. Еле уловимый аромат лаванды, сандалового дерева перемешивался с острым запахом лошадиного пота. Савёл Прокопович Полубес, наплясавшийся, натопавшийся, распаренный, упал в кресло, привалился к стене. Вытирал красное лицо, толстую шею бумажными салфетками.
– Триумф! – всё повторял и повторял подвижный человек во фраке, никогда прежде не виденный Бубенцовым. – Подлинный триумф!
– Нобеля! – вдруг отчаянно выкрикнул Трактатов, восторженно сверкнув выпуклыми, бараньими глазами. И сам испуганно замер, весь сжался, притих, сражённый собственной наглостью.
И всё кругом затихло, опало. Молча смотрела на смельчака бледная Ирма Замш. А выскочка, уже понимая, что хватил, переборщил, отчаялся ещё больше и в этом отчаянии крикнул упрямо:
– Нобеля дать!
– Э-э, милейший, – мягко возразил заведующий литературной частью Венедикт Арнольдович Нечистый. – Насколько я знаю, нет в области театра нобелевской премии.
– Есть! – стоял на своём отчаянный. – Должна быть! Не может не быть.
– Боюсь, что может и не быть, – влез компетентный фрак, объявивший о триумфе.
– Я уверен, есть, – скисшим голосом проблеял Трактатов. – Из всех искусств для нас важнейшим… В сфере театра.
– Пусть Ада Брониславна справится в энциклопедии, – нашёлся Шлягер, разряжая ситуацию. – А мы тем временем… Не теряя, как говорится, времени… Объявляется тост за героя. За нас! И все за одного!
Поднялся после этих слов великий гвалт. Пирующие, как будто дождавшись наконец условного сигнала, вскочили со своих мест. Все потянулись к оторопевшему Бубенцову – с бокалами, фужерами, чарками, стаканами, рюмками, чашками, кружками, ковшами, братинами, красовулями.
Подпихнули к губам Бубенцова окованный серебром рог. Скосив глаза к переносице, пил Ерошка густой портвейн. И вот случилось то, чего больше всего ждал и чего больше всего боялся. Пропала старая Зора. Зато взамен ей выступила из-за спин гостей соблазнительная Роза Чмель. «Роза есть, а Зоры нету…» – тотчас сложился волнующий каламбур в голове Бубенцова. А и в самом-то деле! Не было здесь только Зоры. Старой Зоры. А Роза подходила прямо к нему, была уже в шаговой доступности. Уже жаром духов окатывало, окутывало, опутывало Бубенцова.
Страшное веселие продолжалось. Пока Ада Брониславовна ходила в библиотеку, пока листала тома, искала информацию про премии, прошло более получаса. К её возвращению все давно уже забыли о предмете спора. Заявление о том, что никаких указаний на театр в регламенте Нобелевской премии не имеется, не вызвало никакой реакции. Никто даже не расслышал.
Не расслышал ничего и виновник торжества. Потому как был далеко отсюда, увлечён разговорами с несравненной Розой Чмель. Именно такие всегда влекли его – озорные, яркоглазые, бесшабашные. Вот только голос… Голос был у неё сипловатый, как будто прокуренный.
– В «Асмодей»! – напомнил человек во фраке.
И звонко отозвался, проверещал, прокукарекал с другого конца стола человек с хохолком:
– Все поедут в «Асмодей»!
Заплясало, завертелось, закружилось вихрем:
– Все поедут в «Асмодей»-«Асмодей»-«Асмодей»…
Воронка закручивалась всё шире, всё стремительнее. Выплыли откуда-то Таня и Аня, дочери Хроноса. То-то радость престарелому отцу! Нашлись наконец-то!..
– В «Асмодей»! – дохнула Роза в самое ухо, жарко, распутно.
Глава 12. Женщина в трёх зеркалах
Закричала собака. Что-то живое пошевелилось, вздохнуло за спиной. Тесно, тёмно, томно стало в груди от этого шевеления. Бубенцов почувствовал нехватку воздуха. Облизнул пересохшие губы. Горячая, мягкая рука погладила плечо. Ужас ударил под самый корень, дух содрогнулся. Рука, погладившая его, несомненно, была человечьей. Ерошка проснулся в чужом доме, в чужой постели. И очевидно, с чужой женщиной за спиной.
Только смерть избавит от тоски и от всех тягот здешней жизни, только смерть! Подкрепившись немного этой мыслью, Ерошка взялся припоминать события вчерашнего дня. Предстояла сложная, кропотливая работа по реконструкции прошлого. Сознание сохранило только некий общий, размытый образ произошедшего. Гармоническая последовательность событий успела разрушиться. Всплывали вдруг из хаоса некоторые мало связанные между собой эпизоды и артефакты.
Начиналось всё в театре, и так славно начиналось! Серебряный рог, здравицы, портвейн «три топора». Затем как будто веселье продолжилось в «Кабачке на Таганке». Потом, кажется, был скандал в ресторане «Асмодей». Как прибыли они, пешим ходом или на такси, совершенно изгладилось из памяти. Было весело, здорово, пёстро. Здоровался, обнимался, чокался. То и дело окликали. Ходил от столика к столику, пил там. За одним из столов завязался спор с долговязым стилягой в шарфе. Шарф запомнился отчётливо, поскольку с помощью его незнакомец был повергнут на пол. Были затем крики, был Бермудес, который оттаскивал Ерофея. А незнакомец куда-то делся вместе со своим шарфом, оставив в руке Бубенцова горсть серых волос.
И всё это рыцарство совершалось в честь прекрасной дамы – Розы Чмель. Бубенцов вернулся к ней, отряхивая ладони, но никак не мог избавиться от серых волос. Они наэлектризовались, липли к пальцам. Роза была в красном платье, с алой розой в чёрных с золотом волосах. От неё исходила огнедышащая сила…
Теперь Ерошка Бубенцов напряжённо вслушивался в чужое дыхание за спиной. Она ли? Или какая-нибудь иная?
Лежал не шевелясь, напрягая слух. В какой-то момент вспыхнула дикая надежда – показалось, за спиною дышит не человек. Определённо не человек. Какое-то иное существо, но только не голая женщина. Может, кот или даже собака. Городским собакам частенько позволяют забираться в человечью постель и там дрыхнуть.
Опираясь на локоть, осторожно стал переваливаться на спину, приподниматься. Она лежала на груди. Бубенцов видел затылок и вытянутую, как у пловчихи, руку женщины. Да, это была, кажется, та. Скорее всего, та, поскольку брюнетка с отливом в рыжину. Плыла она кролем.
Надо было как-то выкарабкиваться. Выбираться из бездны, восстанавливать себя, склеивать разбившуюся в мелкие осколки жизнь.
«Почему не позвонил вчера?»
«Почему? Пьяный был, вот почему».
«Бабы пили с вами?»
«Какие там бабы, Вер? Сама подумай. Чисто мужская пьянка».
Не поверит, пожалуй. Лучше так:
«Была там одна. Или две, я уж не помню. Ну, ты её знаешь. Алкоголичка из отдела кадров. Она всегда подсядет на халяву…»
Про «одну или две, не помню» – это хорошо, важно только произнести естественным голосом. Вера наверняка звонила ночью Бермудесу. Затем Поросюку. Эти не выдадут, скажут, что потерялись ещё с вечера. Надо согласовать.
Мозг работал, пусть с перебоями, провалами, но эта работа мозга отозвалась благотворно на психике. Прошёл первый, парализующий волю, ужас. Теперь им владели тяжкое смятение, запоздалое раскаяние.
Тихо двигая локтями, Ерошка пятился в изножье кровати, стараясь не коснуться, не потревожить спящее существо, которое всё ещё не разглядел толком. Несколько раз малодушно замирал, сторожа перемены в её сонном дыхании. Соскользнул, тихонечко тенькнул кончиками ногтей по паркету. Выждал, мелко перебрал локтями, пресмыкаясь тихо, как игуана. Тяжело же, оказывается, игуане пятиться, слишком мешает хвост. Послышался короткий всхрап, замерла чуткая игуана.
Женщина пошевелилась в сонной неге. Перевернулась на спину. Да, это была та самая, увидеть которую сейчас он и опасался, и надеялся. Та самая весёлая, остроумная, распутная Роза Чмель, которая появилась вчера и, разбив все запоры, ворвалась в его жизнь.
Теперь, без алой розы в волосах, с закинутой рукою, Роза показалась ему ещё привлекательней. Карминные, жаркие губы сухо пылали на бледном, страстном лице. Чёрные волосы с бронзовым отливом, которые он вчера трогал своей пьяной лапой, доказывая ей, что это театральный парик из конской вороной гривы, рассыпались по белой наволочке. Она лежала на спине, нагие раздвоивши груди. И тихо, как вода в сосуде, стояла жизнь её во сне.
Стала подниматься внутри Ерофея тёмная муть. Бубенцов почуял, как снова наливается, вскипает силой… и поспешил поскорее вырваться из западни, полной уже света наступающего дня. Свет страшил его. Недаром он чувствовал себя мерзкой игуаной. Босиком, на цыпочках, опираясь на хвост, пробежала бесшумная игуана до приоткрытой створки двери, прошмыгнула в щель.
Далее Бубенцов, не совсем твёрдо держась на задних лапах, двинулся незнакомым коридором. Старался не стучать когтями по паркету. Едва не задел торчащий из стены сувенир в виде рогатой коровьей головы с подвешенными на шее жестяными колокольчиками. Изделие чешских мастеров, ширпотреб. Точно такое же висело и у него дома. Только не слева, а на правом простенке.
На кухне было то, ради чего он, собственно, и предпринял это трудное, долгое, полное невероятных опасностей и приключений путешествие по чужой квартире. На подоконнике стояла большая бутылка красного вина, отпитая не более чем на четверть.
По своему детдомовскому опыту он знал, что некоторые вещи следует делать сразу. Получил шоколадную конфету – не откладывай, ешь немедленно. Иногда верная, казалось бы, добыча, если промешкать, зазеваться, может исчезнуть. Бубенцов не стал тратить время на поиски стакана, схватил заветную бутылку, поднёс к губам, как пионерский горн, запрокинул голову. Пил, заливая тревогу, заминая маету, заглушая беспокойство… словом, всё то, что зовётся у порядочных, благочестивых людей словом «совесть».
И тут его озарило! Бубенцов пил, скосив глаза, и вдруг понял, что находится-то не где-нибудь, а на собственной своей кухне. Да, на своей собственной кухне!
Поперхнулся, закашлялся. Сквозь выступившие слёзы озирал озарившееся озорное пространство. Кухня была его! Правда, с несколько иным набором мебели. С немного иной расстановкой предметов, с иным рисунком обоев. Какой-то шутник, вероятно, всю ночь… И ещё он понял, что и спальня, где ночевал, и коридор, по которому прошмыгнул, и расположение сортира с ванной – словом, всё-всё-всё устроено здесь точно так же, как в собственной его квартире. Только вместо родной жены злой шутник ночью незаметно подложил ему чужую женщину. И поэтому всё в жизни перевернулось, поменялось местами! Бубенцов проснулся в зазеркалье! Всё, что в родном доме было у него справа, в этой квартире располагалось слева.