Ерошка откинул штору, выглянул во двор. За окном зеленел привычный двор, но видный с иной точки, искажённый высотою. Он-то жил на пятом этаже, а здесь был, кажется, десятый или одиннадцатый. Он был в соседнем подъезде.
Ерошка ещё раз приложился к бутылке, допил остатки. Хмель постепенно заглушал неврастению. Осмелев, окрепнув душевно, Ерошка двинулся в обратный путь. Задел колокольцы на шее у деревянной коровы.
Роза Чмель сидела на краю постели, набросив на плечи шёлковый синий халат, расшитый золотыми звёздами. Алой атласной лентой перехвачены пышные волосы. О, она знала свою истинную силу! Померк пред этой силой древний Арль, что славился на весь мир необыкновенной красотою своих женщин! Раскладывала карточный пасьянс на прикроватном столике. Кажется, вчера тоже мелькали какие-то масти.
– Привет, Роза! – проговорил он по возможности естественно.
– Привет, суженый мой! – так же естественно ответила она.
Странное и неуместное слово – «суженый» – неприятно кольнуло Ерофея.
– Я там вино твоё выпил. Открытое стояло.
– Сам покупал вчера в буфете, – сказала Роза равнодушно. – На Курском вокзале. Забыл уже?
– Ну да, – сказал Бубенцов, оглядывая комнату, выискивая свою одежду.
На кресле. За креслом. И под торшером.
Как можно забыть такое? Про Курский вокзал не помнил ничего.
Роза не обращала внимания на его осторожные блуждания по комнате. Клонилась над столиком, внимательно что-то высматривая. Всплеснула руками. Приглушённый страстный стон вырвался из её груди. Бубенцов обернулся. Застёгивая пуговицы на рубахе, глядел на бледное, мраморное лицо Розы, не в силах оторвать глаз от столь совершенной, страшной красоты. Руки дрожали, пуговица никак не лезла в петельку.
Роза раздражённо смешала карты. Что-то её не устраивало в раскладе. Понадобилось ещё раз перемешать, перетасовать.
– Ты не поверишь! – воскликнула Роза, тыкая алым ногтем в грудь карточного короля. – Снова всё совпало!
Удивлённо вскинула персидские очи свои. Глядела на Бубенцова внимательно, чуть нахмурив соболиные брови. Что за женщина! Невозможно не влюбиться, не вспыхнуть хотя бы на краткий миг, не полыхнуть и не сгореть, даже если глубоко, кротко и верно любишь другую, милую…
– Что совпало? – встревожился Ерошка, приметивший с краю пасьянса туза пик. Его-то он опасался, этого чёрного туза.
– Ты когда-нибудь интересовался своим генеалогическим древом? – спросила Роза. – Великое будущее ждёт тебя, Ерофей Бубенцов!
– Знаем, знаем ваши цыганские уловки! – усмехнувшись, перебил Ерошка. – Это я вчера наболтал.
– Нет, драгоценный мой! Так говорят карты. Отчего же ты бледен, мой повелитель? Выплюнь проклятую горечь, оставь в устах медовую сладость измены. Ты должен быть выше совести и морали.
Ерошку передёрнуло.
– Скажи мне, – вглядываясь в лицо гадалки, спросил Бубенцов. – Ты это всё выведала у Горпины Габун? Та ведьма со сросшимися бровями тоже плела что-то подобное.
– Нет, – проговорила Роза равнодушно. – Никто не говорил. Карты показывают.
– Ну и что они показывают?
И тут, перебирая масти, Роза Чмель принялась ровным голосом выкладывать такие подробности из прошлой жизни Бубенцова, о которых он сам давным-давно даже и думать забыл.
– Когда умер твой прадед, тебя отдали в детский дом. Но очень скоро ты опять встретил прадеда…
Это тоже было правдой. Однажды их привезли в Третьяковскую галерею. На картине Васнецова «Баян» в старце с длинными седыми космами, развевающимися на ветру, Ерошка узнал своего прадеда. Ничего особенно не связывало Ерошку с прадедом, который не сказал ему за всё детство ни одного слова. То ли прадед забыл уже все человечьи слова. То ли давно уже сказал людям всё и больше не нуждался ни в каком общении. Целые долгие летние дни маленький Ерошка проводил с ним на Угре, сидя в рыбачьей лодке. Они кружили в тихих затонах, где у прадеда были расставлены сети.
Солнце пылало в самом зените, стрекоза неподвижно висела над струящейся водой. Звенящая тишина стояла в мире. Прадед, положив на колени весло, сидел на корме и сквозь Ерошку глядел в какую-то свою даль. Прадед был далеко-далеко, на том берегу, за горизонтом. Ему, как говорили люди, было сто три года.
Ерошка опускал руку в прохладную прозрачную воду, пытаясь поймать водяного жука. Но вода преломляла пространство, жук оказывался не там, где казался. Ерошка ладонью тревожил отражение стоячих облаков. Весь этот долгий-предолгий день они проводили в полнейшем молчании.
Когда на закате солнца возвращались домой, ветерок с реки шевелил невесомые пряди, отводил в сторону длинную белую бороду прадеда. Ничего с тех пор не видел Ерошка белее этой бороды, белее и легче этих развевающихся на ветру невесомых прядей.
Никто уже не помнил настоящее имя прадеда, а уж тем более отчество. Они как будто потерялись во времени, стёрлись, как стираются, покрываясь мхом, буквы на камне. Все люди в деревне называли прадеда странным для этих мест прозвищем – Рур, а ещё дразнили «варягом».
Пророчица, перебирая карты, прорицала прошлое… Громом рокотала даль за горизонтом, за рекою Угрою. В суровых древних горах и отрогах трубили трубы, сработанные из рогов тура. Струны славу ему рокотаху.
Но откуда, откуда знала всё это проклятая гадалка? Как будто сам чёрт делился с нею своими сведениями. Выкрикивала она, горя глазами, страстно, глухо:
– Потомок Рюрика Новгородского, он же – Ререк, или Рорег, или Рюрик Ютландский, маркграф Рустрингена, наследник ободритского княжества по линии своей матери из династии Гогенцоллернов!
Тут Роза приостановилась, вгляделась внимательно, поднеся карту к самым глазам, а затем торжествующе прокричала:
– Дан! Дан, а вовсе не швед, из династии Скьолдунгов. О, какое великолепное грядущее! Слухай, слухай…
Теперь они как будто мечтали вместе. Вернее, Роза озвучивала и рисовала перед его мысленным взором волшебные живые картины. Картины эти, от одной карточной сдачи до следующей, становились всё ярче, всё живее, всё красочнее и соблазнительней! Это был своего рода сеанс психотерапии, основанный на карточных гаданиях, который совершенно бескорыстно провела с ним прекрасная Роза Чмель. Она удивительно точно, в деталях рассказывала ему о его бедном прошлом. Но ещё точнее, ещё убедительнее рассказывала она о блестящем будущем. О грядущем, в котором наконец-то воплотятся в жизнь все его самые смелые заветные мечты. И в которое они войдут вместе, взявшись за руки.
– Вчера у нас состоялась официальная помолвка, – сказала Роза. – Это, конечно, формальность. Но мы обязаны соблюсти все пункты.
– Наша помолвка?
Бубенцов не любил затяжных отношений даже и с красивыми женщинами. Справедливо опасаясь тех тягот, что неизбежно при этом возникают.
– Так. Свадьба через полгода, – напомнила Роза. – Не забывай об этом, дорогой.
– Это обычай здесь у вас такой? – стараясь быть ироничным, произнёс Ерошка.
Он надеялся отшутиться.
– Свадьба назначена, – сказала Роза Чмель строго. – Стала бы я отдавать свою чистоту и невинность первому встречному? Как ты думаешь, дорогой?
– Думаю, не стала бы.
– А чему ты усмехаешься?
– Отпадает, – сухо сказал Бубенцов. – Женат уже. И даже, страшно тебе признаться, – венчан! В церкви в Сокольниках!
Роза прикрыла глаза, заговорила:
– Твоя нынешняя жена уверена в себе, спокойна, насмешлива. Тактична, снисходительна к твоим слабостям. Что говорит об её уме. Ей свойственна погруженность в собственные мысли и чувства, отсюда некоторая милая рассеянность. Но притягательная замкнутость её души заставляет тебя нервничать и переживать.
Бубенцов чувствовал, что чертовка говорит как по писаному, выражается чужими, казёнными, как будто заученными фразами. Но поразительно верны были её слова. Все попадали в точку.
– Венчание действует только на верующих, дорогой.
– Пусть так. Это неважно. Хотя в определённой степени я верующий человек. А важно вот что. – Бубенцов похлопал себя ладонью по левой груди. – Место занято.
– Ты любишь её! Зачем же ты спал со мною, дорогой?
«Зачем-зачем?.. А и вправду, зачем?..»
«Пьяный был!» – намеревался сказать он, но не сказал. Ибо такая правда нанесёт всякой женщине тяжкую обиду. Дурацкий, тяжёлый разговор становился всё более тягостным для Бубенцова. Роза Чмель при всей своей красоте, кажется, была порядочной дурой. К тому же навязчивой, назойливой дурой. Но напрасно она оплетает его своей золотой паутиной. Нужно поскорее покинуть место преступления. Пока паутина эта легко рвётся, пока не превратилась в крепкие узы.
Бубенцов накинул на плечи куртку, подхватил сумку. Роза Чмель провожала. Он слышал за спиной лёгкое постукивание каблучков. В прихожей Бубенцов сунул ноги в ботинки, повернул ключ в замке и, отворив наконец входную дверь, в последний раз обернулся с порога.
Тьфу ты!.. Кровь кинулась ему в виски, перехватило дыхание в горле. Роза стояла в прихожей перед тремя зеркалами трюмо совершенно голая и, подняв руки, возилась с волосами, подвязывая их белой лентой. Шёлковый синий халат упал к стройным ногам. Ажурный пояс, чёрные чулки, алые остроносые туфельки. Банально и пошло, да. Но ведь и бьёт наповал, не правда ли, Ерошка? Ну что ты будешь делать?! Сшибает с катушек. Бубенцов потянулся к ней, но, к его счастью, Роза повернулась лицом и оскалила зубы. Ледяной свет брызнул в глаза. И это отрезвило его. В каждом зубе сверкало по бриллианту. Мода эта на вставные зубные алмазы только-только зародилась на одном из показов, на подиуме в Лихтенштейне, и была не совсем привычной, ещё не вполне овладела миром…
– Это устранимо, – спокойно сказала Роза Чмель. – Тебя, как я вижу, не известили. Решение принято. Твой старый брак считается недействительным, подлежит аннуляции. На нашу свадьбу будут приглашены особы всех династий Европы.
– Всех династий?