– Зачем? Есть иные варианты. Почему бы вам, к примеру, не стать хозяином земли Русской? Чтобы законно овладеть всей совокупностью имущества, так сказать. А Дживе можно тогда голову отрубить. Указ подпишете, и вся недолга.
Бубенцов опустился на скамейку.
Шлягер, посвистывая, перешёл на другую сторону больничного прудика. Нагнулся, подобрал несколько обломков кирпича. Бубенцов рассеянно глядел на воду, на отражения белой беседки, деревьев, неба, жаркого заката. Думал над словами Адольфа. Закат полыхал на зеркальной глади. Показалось вдруг, что отражение тёмной фигуры Шлягера горит в адском огне. Но только на один миг, друзья мои! Всего лишь на один краткий миг. Шлягер швырнул кирпич, вода взметнулась, заволновалась, пошла кругами. Всё перепуталось, перемешалось. Мир распался на фрагменты. Исчезла и сама фигура того, кто бросил камень.
Глава 16. Радости человеческие
Предписывалось прибыть на совещание в семь часов пополудни. Но это по древнему ассирийскому исчислению. Полубес, имея всего лишь среднее техническое образование, путался в проклятых временах, как в логарифмах. Зная свою слабость, проверял себя по нескольку раз. Поднял глаза на привокзальные часы, удостоверился, что часовая стрелка стоит вблизи цифры «три». Стало быть, три часа пополудни. Добавил к означенной цифре – «шесть». По библейскому счёту времени вышло около девятого часа. Отминусовал два часа и вычислил окончательно, что по ассирийскому исчислению у него в запасе ещё шестнадцать минут.
Полубес направился к главному входу в Казанский вокзал. Охранник в чёрной форме покосился на громадного размера яловые сапоги, двинулся было к нему. Но, поглядев в маленькие глаза, глубоко упрятанные под надбровными дугами, передумал, малодушно отступил. Савёл Прокопович купил эскимо в привокзальном буфете. Сел на лавочку и, отхватывая большими кусками, принялся есть. Подвижный его рот шевелился, причмокивал, крепкие зубы постукивали от наслаждения.
Ровно в положенное время подошёл к сапожному киоску, склонился и спросил:
– Свободно?
Получив утвердительный кивок, пролез вовнутрь, грузно опустился на невысокий табурет. Поставил сапог на подставочку. Тщедушный ассириец-сапожник бархоткой смахнул пыль.
– Либертэ? – всунул волчье лицо ещё один участник совещания. Получил такой же одобрительный кивок. Встал в дверях, оперся на эбонитовую трость. Одет был нарочито неброско – в тёмный наглухо застёгнутый макинтош. Из-под капюшона посверкивали внимательные тёмные очки.
Сапожник щёточкой счищал с сапога Полубеса присохшую глину. Там, где щёточка не помогала, подковыривал жёлтым когтем. Судя по этому когтю, хозяином киоска был сам Амадей Скокс.
– Получая корону и титлы, раб должен пасть пред тем, кто даёт ему власть, – серьёзно и печально говорил он. – А этот упирается.
– Нажимать опасно, – всунулось в киоск волчье лицо Шлягера. – Узнает, кому поклонился, начнёт исследовать! Хоть и дурак, а ум у него, надо признать, смекалистый.
– Я бы не цацкался, – сказал Полубес. – Взял за шкирку да и поклонил! Человек – существо ломкое.
– Нельзя! Должно быть собственное произволение. – Скокс горбился над сапогом Полубеса. – А для этого профану необходимо пояснить хотя бы символику происходящего.
– Чревато, – снова влез Адольф. – Может догадаться о реальном существовании дьявола. Откроет сами знаете какую книгу. Профессор уж совал ему. А затем перейдёт к зловредной писанине так называемых святых отцов. И всё! Сколько душ мы уже обронили на этом пути, страшно вспомнить! Нельзя позволить ему изучать предмет.
– Зачем что-то изучать? – возразил Полубес. – Вот меня взять, к примеру. Мне что за дело, есть этот дьявол или нет его?
– Вы совсем иное дело, – пояснил Скокс. – Вы твёрдо стоите на реалиях. То, чего не пощупаешь, для вас лишено интереса. Наследник же престола – натура эмоциональная. Пил много, психика истончилась. На собственном опыте ощутил присутствие в мире духовных сущностей.
– Всю его мистику можно и на нервы списать, – подсказал Шлягер. – Мало ли чего с похмелья почудится. Важно убедить его, что всё понарошку. Я уж, ваша серость, разыгрываю перед ним дьявола. Генеральские штаны, лампасы и прочее. Юмор применяю. Хромота, трость эбонитовая, чёрный пудель. Огромных денег, кстати, пудель этот мне стоил! А кормление во что обходится! Страшно вслух-то произнесть! Я там отчётец о расходовании средств приготовил. Одним словом, играю роль. И мне кажется, блестяще! Савёл Прокопыч подтвердит.
– Да, – кивнул Полубес. – С большим-большим юмором, знаете ли…
– Бубенцов-то наш и посмеивается. Дескать, вот какой он, дьявол-то. Один юмор. Но, ваша серость!.. – голос Шлягера стал серьёзным. – Осмелюсь ли спросить вас о существенном и главном?
– Соотнесите вопрос ваш со ступенью посвящения, – строго сказал Скокс.
– Иммер берайт! Итак, в России восстанавливается монархия. Пусть даже, как вы выражаетесь, нам нужен «царь на час». Можем ли мы предполагать, – спросил Шлягер, – что мировая тысячелетняя работа близится к завершению?
– Можете предполагать. Риски, конечно, есть. Я не так давно наблюдаю за Россией. Чуть более трёх столетий. Мы не однажды подводили её к последней черте, а она странным образом выскальзывала из рук.
– Упрямый и глупый народ, – посетовал Шлягер.
– Истинно так, – перебил Скокс. – Я порою прихожу к выводу, что есть нечто фундаментальное в их существе, чего мы не видим, не умеем рассмотреть. Какое-то «добро»? Что это за категория? Как это пощупать? Но я знаю, что даже и в вашем сердце остаются какие-то обрывки этого самого добра. Ибо жалость и сострадание – это тот сорняк, который весьма трудно поддаётся искоренению.
– Это значит приблизно вот что, – начал Полубес и глубоко задумался, пытаясь упаковать в слова всё то, что знал о добре. – Ну вот что касается жалости. Допустим, я любого придушить могу. Без колебания. Ибо человек подонок и скот. Старушонке какой-нибудь голову раскроить. Не вопрос. А вот, положим, собачку… Тут извините. Книжка даже такая есть про Муму.
– Я поясню вам в образах, – пришёл на помощь Шлягер. – Вы, по крайней мере, поймёте хотя бы механику.
– Слушаю вас. – Скокс шевельнул острыми ушами.
– Видите ли, – начал Адольф издалека, – мы все служители зла. Свободные, мыслящие создания.
Скокс кашлянул предупреждающе.
– Хорошо, хорошо. Прошу прощения. Разумеется, никакие не создания. Оговорился, – поправился Шлягер. – Скажем так: свободные, мыслящие существа!
– Да, – кивнул Скокс. – Так. Дас ист.
– Мы свободно и сознательно служим злу и презираем любовь. Ибо идеалы Свободы противоречат доктрине о любви к ближнему. Свобода превыше любви! Но давно замечено, что, причиняя людям зло, мы в итоге, парадоксальным образом…
– Ближе к теме, пожалуйста, – попросил Скокс. – Образнее.
– Образнее говоря… – Шлягер немного обозлился оттого, что собеседник перебил течение мысли. – Вот вам образнее. Откуда берутся святые? Мы всеми силами и средствами разрушаем их жизнь, ввергаем в разорения, беды, страдания. Как там написано на скрижалях ваших? «Dum spiro – in agonia». Пока живу – мучаюсь. Но вот в чём парадокс – мы в конце концов убиваем их, мучительно, изощрённо, мы сдираем с них кожу, отпиливаем руки и ноги, они орут, извиваются от боли и умирают в конце концов…
Говоря это, мельком взглянул на Скокса и поразился тому, как переменился весь облик этого серого, заморённого мыслящего существа. Вострая мордочка Скокса оживилась, глаза горели страстным блеском, всё в нём шевелилось, играло – от колен, локтей до кончиков пальцев. Весь озарился мрачной радостью, рот кривила усмешка, похожая на трещину…
Адольф даже примолк на секунду, жалея лишать столь непосредственной радости своего собеседника.
– Жертва умирает в муках и кровавых слезах, оставляя в ваших лапах всего лишь сморщенную свою шкурку, пустую оболочку. Вы вдруг замечаете, что держите в руках сломанную куклу. Да и та на ваших глазах рассыпается в прах.
Скокс глянул на свои ладони, беспомощно оглянулся, точно ища пропавшую куклу, которую только что держал в руках.
– А то главное, ради чего всё это и затевалось, от вас ускользнуло. Более того, именно благодаря тем страданиям, которые вы нанесли этому существу, оно теперь блаженствует вечно. Душа его спаслась! Так, по крайней мере, говорит запретная Книга.
Шлягер замолчал, взволнованно и часто дыша. Боялся, что наговорил слишком много непочтительных вещей.
– Врёт ваша Книга, – скептически ухмыльнулся Скокс. – Как может блаженствовать то, у чего отнята материальная основа? Что такое истинное наслаждение? Вы, может быть, недопонимаете. Разъясняю вам на пальцах.
Скокс растопырил короткие пальцы, стал перечислять наслаждения:
– Радости человеческие совершенно очевидны. Иметь много денег. Вкусно поесть. Выиграть в карты. Напиться вином. Овладеть самкой. А ещё лучше – утроить свальный грех. Это, так сказать, самые распространённые блага.
Шлягер, прислонившись к косяку, одобрительно кивал.
– Затем следует более высокая градация. – Скокс продолжал топырить пальцы. – Искупаться в лучах славы – раз. Возыметь власть над ближним – два. Казнить всякого по своему произволению – три. Разве есть хоть малейший изъян в моих рассуждениях? Разве не в этом состоит смысл жизни?
– Плюнуть сзади красивой женщине на воротник, – подсказал Шлягер.
Но Скокс, по-видимому, не расслышал реплику, весь погружён был в приятные мысли. Полубес, пользуясь паузой, сказал:
– И это правильно! Ибо естественно! А у них что проповедуют? «Возлюби ближнего»! Чушь какая! Средневековое мракобесие! Вы оглянитесь на этих ближних. – Полубес обернулся на Шлягера. – Такую гадину возлюбить! Просто уму непостижимо!
– Я вам более того скажу, – вклинился Скокс. – «Люби врагов своих»!
– Врагов! Какая прелесть! Ох-ха-ха-ха-ха… – немного принуждённо рассмеялся Шлягер и в свою очередь поглядел на Полубеса. – То есть такую же гадину, как ближний, но которая ещё и пакостит, вредит тебе.