Но даже и не в этих разочарованиях заключалась главная печаль. А в том, что нечто гораздо более важное внутри его разладилось, сбилось, поломалось. Это что-то следовало поскорее поправить, изменить. Но пока что он блуждал, путался в частностях. Никак не мог докопаться до духовного центра своей жизни. Инстинкт подсказывал ему, что разбираться с поломкой нужно именно в центре механизма. Тогда внешние проявления поломки сами исправятся. И часы пойдут. А что такое центр? Это сердце человека.
Всякий раз, прислушавшись к сердцу, Ерофей с удивлением обнаруживал, что есть внутри человека нечто большее человека. Нечто, способное подняться над ним, поглядеть сверху, оценить даже сам ум его. Живое одухотворённое присутствие он и теперь ощутил в себе вполне определённо. С такой поддержкой исправить поломку внутри себя – возможно. Возможно!..
– От-ставить!.. – гаркнул вдруг совсем рядом прапорщик. – Р-руки!..
Мундир на прапорщике был расстёгнут, висел на левом плече, вдетый в один рукав, как на хмельном гусаре. Оттолкнул в сторону официанта, пошёл к Бубенцову. Шевельнулась охрана, но Ерофей движением ладони остановил. Гусар усмехнулся и, подкрутив ус, сказал:
– Позвольте, любезный, пару слов. Только откровенно!
Такой ласковый, вежливый зачин не сулил ничего хорошего.
– Ну-у… отчего же… – ответил Ерошка, внутренне подобравшись.
Прапорщик, выставив крутой лоб в мелких жёстких завитках волос, внимательно рассматривал Бубенцова немного выпученными красными глазами. Глядел ответно и Ерошка, стараясь, чтобы взгляд его выражал доброту, грусть и ласку. Ах, как было бы хорошо сейчас расслабиться, действительно накатить стакан, как это бывало в прежние вольные времена, да поговорить по душам с этим славным прапорщиком! Поругать начальство, посетовать на дураков во власти. Да мало ли тем для задушевной беседы? А затем разругаться, подраться, в конце концов. А потом снова помириться. Но должность сдерживала, сковывала, обременяла. Необходимость соответствовать своему положению вязала по рукам и ногам.
– Жеранём? – прапорщик кивнул на полный штоф.
– Увы, – кротко сказал Ерофей Тимофеевич.
– Понятно, – огорчился прапорщик. – Но. Допустим так. Вот вы там. Законы разные принимаете. То-сё. Мир, безопасность… А я от имени народа. Откровенно. Спросить.
– Законы принимаем не мы, – сказал Бубенцов и отступил на полшага. – Не наша епархия. К сожалению. Это на федеральном уровне.
Бубенцов заметил, что невольно заговорил отрывистыми военными фразами.
– Система виновата? – не отставал прапорщик. – А поменять? Недостаёт соображалки?
– Нет таких планов.
– Нет таких планов? – удивился прапорщик. – Вернуть народу власть. Русскому я имею в виду. Сто лет уж прошло. Не пора ли? Берись наконец-то за рычаги. Ты же хозяин земли Русской!
Ерошка понял, что его провоцируют. Разговор принимал самое опасное направление. Но при этом толстое лицо военного, чуть выпученные, водянистые глаза не выражали ничего, кроме наивного простодушия.
– Что ж вы предлагаете, любезный? – усмехнулся Бубенцов. – Монархию восстановить?
– Ты гляди! Кумекает! – похвалил прапорщик. – Молодчага! Добро! Откровенность за откровенность. Первый шаг сделать. Гвардия поддержит!
Бубенцов покосился на большие красные кулаки прапорщика.
– Русская гвардия поддержит! – значительно повторил прапорщик. – Давно ждали. Чтобы кандидат подходящий. Чтобы, так сказать, размах рук соответствовал!
Прапорщик широко развёл руки. Мундир свалился с плеча. Ерошка машинально двинулся, склонился поднять. Столкнулись лбами.
– Охотно верю, – немного смутившись, с досадою сказал Бубенцов. – Но, полагаю, народ не готов.
– Народ не готов? А внутри себя? Не пробовал? Покопаться… – взяв Бубенцова за пуговицу, домогался прапорщик.
– Но позвольте, – возразил Бубенцов, чуть поднимая руки, чтобы мгновенно блокировать возможную атаку, перехватить удар. – Я не отвечаю за Россию.
– А кто ответит? – удивился прапорщик и высоко поднял светлые брови. – Если не ты, то кто же?
Прапорщик выдохнул, и оба оказались как бы внутри густого облака алкоголя.
– С вами совершенно невозможно разговаривать! Во-первых, вы пьяны. Во-вторых, мне очень не нравится, что вы всё время тычете мне пальцем в лицо.
– Чтэ-э?.. Не любо? Эк тебя козявит!
– Без паники, – проговорил рядом женский голос, немного заплетаясь. – Будем сохранять спокойствие.
Давешняя милая дамочка взяла Ерошку за руку. Бубенцов попытался вызволиться, однако та держала мягко, но крепко. Вязала.
– Значит, ты. За Россию. Не в ответе? – наступал прапорщик, всё более хмурясь, багровея лицом. – Откровенно. Отрекаешься?
– Если угодно… Отрекаюсь.
И Бубенцов, как ни готовился, всё-таки пропустил увесистую плюху.
Спустя всего лишь десять минут, когда крики утихли, когда выволокли рявкающее тело прапорщика, когда всё замяли, замели, замыли, Бубенцов стоял у стены в умывальнике и, приблизив лицо к зеркалу, прикладывал платок к ссадине.
– Дело прочно, когда под ним струится кровь, – весело заметил стоявший за спиною Шлягер. – Народная примета. Что за пьянка без драки!
– Надо же так нажраться в самом начале банкета, – сказал Бубенцов без всякого осуждения. – Это ты подослал гада?
– Актёр наш, – признался Шлягер. – Мишка Барашин. Стажируется. Обычно свадьбы сопровождает. Ещё не получил окончательного лоска. Талантлив, как сам дьявол. Этот и не хочет, а наскандалит. У него волосы дыбом поднимаются, если дать ему водки. И вам хороший урок. Закон бумеранга.
– Сценарий ты писал? – сказал Бубенцов. – Узнаю стиль.
– У нас сценарий самый общий, без всех этих деталей, – возразил Шлягер. – Нам важен корень и ствол. Ну а ветви, листья сами собою нарастают. Мы не указываем. Тут полная воля.
– Но оплеуху мне ты лично вписал, гнида, – сказал Бубенцов. – И специально нанял этого скандалиста?
– А вы вспомните свой дебют! – ухмыльнулся Шлягер. – Вас что, тоже наняли?
– Вы тогда просчитали меня! – огрызнулся Ерошка. – Предвидели мои реакции!
– То-то же, – с удовлетворением сказал Шлягер. – Нам не нужно никого нанимать. Мы берём готовый характер, который органично вписывается в сюжет. А дальше человек действует уже сам, по собственному вдохновению. Всё живо, всё естественно.
– А если человек не захочет вписываться в вашу механику?
– Человек действует совершенно свободно. Но вариантов выбора всего два. В любой ситуации. Да – нет. Вот весь свободный выбор.
– Это отвлечённая философия, – сказал Бубенцов. – Какого рожна домогался от меня твой Барашин? Не просто так подослали его. Умысел был. Цель-то в чём?
– Вы сказали «отрекаюсь» и получили по морде. Вот и весь смысл. Когда серьёзным людям нужно получить от вас согласие, вам не стоит употреблять слово «нет».
– Серьёзным людям? Кто организовал провокацию?
– Джива, разумеется, – сказал Шлягер. – Козлом вас обозвал давеча. Инородец.
– Козлом? Убить мало.
– Мало! Мало! – закивал Шлягер, проворно выхватил из-за пазухи записную книжку из чёрной замши, затрёпанную донельзя, быстро-быстро что-то записал. Захлопнул, сунул обратно под мышку.
– Что это ты там записываешь? – спросил Бубенцов подозрительно.
– Да так. Пустяки. Ни дня, как говорится, без строчки.
– Давно хотел спросить, Адольф! Зачем вам нужен этот Джива? Системе вашей.
– А не очень-то и нужен! – весело сказал Шлягер, как будто обрадовавшись. – Функция. Всего лишь элементарная функция.
– Функция?
– Видите ли, такие люди, как Джива, выполняют низовую практическую работу по сбору средств, концентрации денег в одном месте. Никакой чиновник не сделает эту работу столь качественно, как подобные добровольцы, действующие по влечению сердца. Копейка не пропадёт у них втуне! Им кажется, что они копят богатства для себя. Но приходит время, и мы отнимаем у них кубышку. Очень практично и удобно!
– Забиваете кабанчика?
– Убить-то не хитро.
В руках у Шлягера снова оказалась записная книжка. Адольф поплевал на палец, перетасовал страницы, отыскал нужную запись:
– Эге. Сто семь миллионов на счетах. Да сколько же ещё по сумкам рассовано. Плюс недвижимость. А ведь вы правы, Ерофей Тимофеевич! Как это мы проглядели! Кабанчик-то наш нагулял вес.
– Ты не подумай что-нибудь, – спохватился Бубенцов. – И не надо фиксировать каждое моё слово. Я просто так сказал. В сердцах. Я не прошу отнять у него жизнь!
– Вопросы жизни и смерти пока ещё, к сожалению, вне вашей прямой компетенции, – мягко проговорил Шлягер. – Казнить, а равно и миловать может только монарх. Самодержец.
Глава 3. Тихие недруги
Первое, что увидел наутро Бубенцов, был прислонённый к дверям Дживы роскошный похоронный венок. В коридоре пахло смолой. Ерошка глядел на страшное сооружение, опоясанное траурными лентами и еловыми лапами. Такое уже бывало в его жизни. Ещё не так давно, выходя из собственной квартиры, регулярно обнаруживал у дверей похоронные венки. Но то были венки ветхие, краденные с чужих могил. На тех венках висели не ядовито-чёрные, а бледно-серые выгоревшие ленты. И украшены они были не такими яркими, бьющими в глаза восковыми цветами, а уже стёршимися, блёклыми. Венки те были столь низкого качества, что Ерошке неловко было показываться с ними во дворе. Потому вносил их с лестницы в квартиру, прятал в прихожей. Только глубокой ночью, когда дом уже спал, крадучись, прижимаясь к стене, нёс их к помойным контейнерам.
Нынешний же венок был просто великолепен. Два тяжёлых снопа, как будто кованных из червонного золота, сходились колосьями. Меж ними горел рубиновый треугольник, роняющий лучи на земной шар. В самом низу, там, где прежде писали на ленте: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», теперь мерцала серебряная надпись: «Коло ока его вокруг да около да недалёко!» Другой конец ленты немного подвернулся, скомкался: «Яну Кзмчу от дрзей лживцев».