– Да, вы овладели мною, – сокрушённо сказал Ерофей Бубенцов. – Опутали по рукам и ногам.
– Хорошо сказано. Негромко, но ёмко! По рукам и… рогам.
– Одно меня утешает, – не обращая внимания на кривляния Шлягера, печально говорил Ерошка. – Когда-нибудь выйду я из этого тела. Кончится мука! А у вас останется пустой кокон.
Адольф Шлягер глянул сочувственно, кивнул согласно:
– Древний сказал: «Дум спиро – сперо!» Пока живу – надеюсь. У нас не так! У нас говорят: «Dum spiro – in agonia». Пока живу – мучаюсь.
– Стало быть, до смерти?
– Так.
– А если и после смерти есть жизнь? Если самость остаётся! Не уничтожается. Что тогда? – Ерофей Бубенцов направился к дверям. Взялся за ручку, остановился. – Знаешь что, Адольф! Спалил бы ты эту чёртову резину!
– Решили замести следы? – ухмыльнулся Шлягер. – Напрасно. Это ведь не избавит. Что сделано, то сделано. А во-вторых, резина горит едко, дымно. Зажжёшь – не потушишь.
– Спали! – сказал Бубенцов.
– Не жаль красоты? Ведь сжигая эту прекрасную оболочку… В некотором роде получится сожжение ведьмы. Можно растревожить дух Средневековья. Чревато. Весь театр спалить можно!
– Всё сожги!
– Вы имеете в виду здание театра? Или шире? – Шлягер обвёл рукою вокруг. – Вам хотелось бы весь мир поджечь? А? Узнаю русский характер!
– О, как бы хотел я, чтобы это уже совершилось!
– Нельзя-с. – Тёмное лицо Шлягера стало печально и серьёзно. – Не настало время.
– А если я прикажу? Ты сам твердил про силу слова?
Шлягер метнул быстрый взгляд.
– Царское слово, конечно-с… Крепче рожна! Против не попрёшь. Но вы же отреклись? Не так ли? Вот в чём проблема! Вы же отреклись! Покинули царскую палату. Али… передумали?
Шлягер говорил с тем нарочитым равнодушием в голосе, с каким опытный шулер предлагает попутчику развеять дорожную скуку. Попутчик же колеблется, глядит на длинные пальцы, которые слишком ловко тасуют колоду карт. Подозрительно велик и перстень на мизинце… «Разве что по маленькой… Где наша не пропадала… Один кон…»
– Ради такого дела… – Бубенцов колебался. – Почему бы нет? Я возвращаюсь. Временно. Ненадолго.
– Молодчага! – обрадовался Шлягер. – Снова с нами! Иммер берайт!
Глава 12. Заветная Книга
Только здравая посредственность способна не чувствовать метафизической глубины бытия. Невероятные явления реальны, конкретны – как хлеб, вода, как ночь и день, как жизнь и смерть. Как вечность и бесконечность.
Вьётся во поле дорога, поля растекаются за горизонт. А что, если свернуть с дороги, сойти с ума, перепрыгнуть канаву, перейти поле, взойти вон на тот освещённый закатным солнцем пригорочек, оглядеться оттуда? Что там, за горизонтом? Немногим счастливцам удаётся побывать за пределами, совершить головокружительный трюк. Забрести в такие места, откуда ум если и возвращается, то уже совсем иным. С разорванными нейронными сетями. Кое-как починенными, заштопанными на скорую руку, связанными по-новому.
Облака манили, сверкали на горизонте, как снеговые горы. Ерошка отважно перепрыгнул канаву, двинулся через поле, долго шёл, растворяясь в мареве, и белый туман плыл сквозь него, свободно протекал сквозь глазницы.
Всякого нагляделся в долгих странствованиях Ерофей Бубенцов! Сам шумерский царь Гильгамеш, повидавший всё, гонимый неуёмной жаждой славы и бессмертия, не забирался столь далеко! Вот он стоит на пересечении вечности и бесконечности, как будто в самой сердцевине великого креста. Оглядываясь во все стороны, дивясь присутствию в мире невозможных явлений. Просто и тихо обретаются эти невероятные, непостижимые явления – вечность и бесконечность! Существуют рядом с нами, внутри нас и вокруг нас, не нуждаясь ни в каких доказательствах.
Вера, жена его, даже и она не подозревает! Как об этом рассказать ей? Как объяснить? Тут бы выразиться одним словом, единым образом, чтобы картина высветилась во всём великолепном объёме. Чтобы всё встало пред очами, за очами, вокруг очей… Вот как у него сейчас! Но, увы, нельзя!.. Такая досада! Для того чтобы выразить очевидную, ясную, лёгкую реальность, приходится управляться косными словами. Пытаешься подобрать нужные слова, но все усилия тщетны. Слова звучат во времени. А главное свойство времени – последовательность. В этом-то весь изъян. Слово должно умереть, чтобы на его место могло встать новое слово. И речь, и даже мысль человека подчиняется закону последовательности. Слова и смыслы не могут звучать одновременно.
Слова и смыслы могут звучать одновременно только в твоей голове, Ерофей Тимофеевич! Только в твоей голове, император Бубенцов.
Наконец-то Ерофей взялся читать загадочную Книгу, рассказывающую о невероятных, немыслимых событиях. О том, чего не могло быть, но было! О вещах таких же невозможных, не влезающих в разум, как вечность и бесконечность. Было понятно, почему у многих людей слова эти вызывают скуку и досаду. Потому что слова простые, прямые, чистые. Без «художества».
Почему же теперь эти бесхитростные слова так легко овладевали сердцем, точно зёрна ложились в мягкую почву? Может быть, потому, что все последние недели, готовясь править страной и народом, проникая в тысячелетние тайны, в механику управления миром, Бубенцов занимался и своим личным устроением, проникал в собственные вечные тайны. Годится ли он на такую роль? Пытался докопаться до того главного ядра, что составляет сущность, самость человека. Снимал лишнее, раздевал себя, как кочан капусты. Сознательно упрощал внутренний мир. Выбрасывал ненужное! О, сколько же ненужного хлама накопилось в его душе, в его бедном сердце!
Как некогда профессор распродавал свои книги, раскормленные страстями, так и Ерошка отрекался от громоздкого душевного скарба, состоявшего из таких же точно страстей. Усилием воли прекращал движение завистливого чувства к чужому успеху. Пресекал мечтания о том, как отомстит обидчикам. Просил избавления от помышлений суетных, от лукавых похотей. Отгонял тленные пакости. Освобождался от лютых воспоминаний. Оставлял в себе одну только простую, неделимую самость.
И с удивлением обнаруживал, что ничего от него не убыло! Не обеднел внутренний мир! Наоборот, прибавилось в душе простора, воли, объёма. Оказывается, все эти злободневные переживания, фантазии, все эти привычные движения ума, весь поток обыденного сора, мелких страстей, помыслов – ничтожная, неглубокая часть души. Пятна на поверхности. И эта ничтожная, никчёмная часть отнимает у человека столько сил и времени! Более того – владеет его душой! И страшнее всего – не даёт взору проникнуть в глубину.
Ерофей Бубенцов всё читал, читал, оторваться не мог. Только к вечеру следующего дня опомнился, поднял голову, с изумлением огляделся. Мир, хотя и выглядел по-прежнему невзрачным, глухим и тусклым, на самом деле был уже совершенно иным. Пока читал, душа нечувствительно вышла из сени смертной. Очнулся, огляделся в радостном волнении. Внутри и вокруг ослепительно сияло абсолютное неопровержимое бессмертие.
Каблучки Веры застучали в коридоре, распахнулась дверь. Ерошка с бьющимся сердцем поднялся навстречу. Вера снимала шубку, с пушистого ворса, звеня, сыпались иголки инея. Меховая маленькая шапочка блестела снежинками. Пахнуло зимней свежестью, крепким уличным морозом. Вера обернулась к нему, ярко сверкнули карие, с золотыми искрами глаза. Лицо Веры горело тёмным румянцем. Ему показалось в этот миг, что вся убогая комната заполнилась предощущением небывалого счастья, чистоты. Вера подняла руки, вешая шубку на крючок. Ерошка не удержался, шагнул к ней, прижался пылающей щекой к её лицу, холодному, свежему, как яблоко. Оглаживал трепетными ладонями мягкую, нежную шерсть свитера, нагретую её телом.
– Вера, – сказал он. – Оказывается, есть вечная жизнь! И в этом самая главная реальность!
Вера улыбнулась, сняла пушистую боярскую шапочку, нахлобучила на голову Бубенцова. Опустила руки на его плечи, коснулась прохладными губами щеки и ласково, легко оттолкнула, высвобождаясь.
– Значит, мы всегда будем вместе! – докончил он.
Слова переполняли, нужно было высказать так много, и высказать сразу. Сердце млело, растворялось, как кусок сахара в горячей воде, и он не знал, с чего начать.
– Мы и так вместе, – сказала Вера.
– Всегда будем вместе! – Голос его задрожал. – Чувствуешь разницу? Всегда! Даже после смерти!
Укладывался спать Ерошка Бубенцов с большим волнением, тревогой. Хмельная радость бродила внутри, мешала заснуть. А ну, как утром, на трезвую, выспавшуюся голову, всё станет прозаичным, обыденным? Выяснится, что нет никакой вечной жизни! Окажется вдруг при внимательном рассмотрении, что найденный им бриллиант на самом деле обыкновенная стекляшка. Случайно сверкнувшая ослепительной гранью и озарившая сумрак… Сумрак…
Сумрак в гулких переулках, а во сне, на глубине, – тени в чёрных треуголках совещаются в окне.
– Почему вы упустили его? Имея опыт тысячелетий!
– Как смог слабый червь одолеть столь могучие силы?
– Как смог вырваться из цепких лап вздорный маленький человечек? Как?
Шлягер, мохнатый и пучеглазый паук, на каждый упрёк вздрагивал, втягивал голову в плечи, оглядывался с испугом, пытался отбиться.
– Он не даёт! – тыча щупальцем вверх, жаловался Адольф. – Мы бы враз сломали ничтожного человека. Но он не даёт. Тот, который всем управляет! Имя которого тут не называют! – И ещё раз ткнул пальцем вверх, безнадёжно махнул рукою.
– Кто такой «он»? – не понял Джива. – Создатель мира сего, что ли? Как он может не давать? Его же нет! Ведь, исходя из теории происхождения видов, совершенно понятно, что…
– А действительно, кто такой «он»? – поддержали голоса. – И чем он управляет? Объяснитесь яснее!
– Автор, – сказал Адольф. – Тот, кто всё это придумал. И нас в том числе.
Этот ясный, искренний ответ вогнал всех слушателей в полнейший ступор. Примолкло собрание. Тяжело дышал персонаж с жабьими глазами. Испуганно прикладывал ладошку к губам человек с хохолком. Печально вздыхала басовитая толстуха. Отступил за шкаф толстяк, похожий на варана. Старый Жиж тоскливо усмехался из угла. И только Аграфена Габун и Настя Жеребцова, сплетясь, как пара змей…