– Автор есть! – повторил Адольф. – И он всем тут управляет.
Все стали оглядываться с недоумением, страхом, тревогой. Что имел в виду Адольф, никто не понял. Но почему-то устремили взгляды вверх, точно надеясь увидеть там грозный лик Автора.
– Никакого Автора нет, – неуверенно возразил Полубес. – Никто ж не видел его. И потом, вот же я! Кто скажет, что я придуманный персонаж, когда вот я весь перед вами? От обезьяны произошёл. Можете даже меня пощупать.
– Вот именно! – поддержал седовласый нищий по кличке Боцман.
После этих слов Боцман демонстративно подошёл к Полубесу и пощупал того за лицо.
– Напрасно вы отрицаете очевидное! – неожиданно вмешался голос откуда-то снаружи. Голос звучал приятно, задушевно. Все замолкли, подняли головы.
– Кто-то же вас создал! Не сами же вы возникли! – продолжал убеждать ласковый голос. – Кто-то же трудился, двигал пером, сочиняя это всё. Кто-то же закрутил этот дикий сюжет. Развёл конспирологию.
Слово «конспирологию» голос произнёс, как и полагается, с иронией.
– Кто это говорит? – огрызнулся Адольф Шлягер. – Нельзя! Посторонних прошу покинуть!..
– А вдруг это твой… Автор? – предположил Полубес.
И снова взоры собравшихся обратились ввысь. Среди персонажей установилось тревожное ожидание.
– Впрочем, думаю, это не Автор, – продолжил проницательный Савёл Прокопович. – Автору полагается разглядывать всех нас как бы изнутри. А голос явно наружный. Да вот же он, глядит сверху! Это не звёзды, уверяю вас! Это чьи-то глаза проблескивают сквозь листву! Полагаю – это глаза читателя!
– Чушь! – отозвался Джива, отмахиваясь, презрительно кривя чёрный рот.
– Эх вы, дурни! Вас всех сочинили, придумали, заставили двигаться! – сказал разумный голос сверху. – Всех вас создали, а вы не верите в очевидное! Твари вы неблагодарные!
На эту справедливую и в высшей степени мудрую реплику незамедлительно огрызнулась вздорная, но прекрасная Роза Чмель:
– Если бы кто-то придумал нас и сочинил этот мир, то он мог бы сочинить всё гораздо, гораздо гармоничнее и правильнее! Зачем Автор допустил торжество зла? Зачем страдания? Зачем поругана добродетель? Зачем, в конце концов, эта нелепая сумка с миллионами, за которым все тут гоняются, разбивая друг дружке носы? Не лучше ли было бы сразу разделить деньги поровну?
– Допускаю, что такой мир был бы гораздо правильнее, – согласился ласковый голос. – Однако если сразу всё разделить, то, увы – пропадает драматический сюжет. Игра закончится, даже и не начавшись. Кому интересно читать такую историю? Акт же творения предполагает завязку, развитие, кульминацию…
– Какой ещё акт творения? – прервала Роза. – Перестаньте повторять глупости! Начитаются, понимаешь, Аристотеля… Всё возникло само. Сперва ничего не было, а потом хоп! – появилась материя, возникли атомы. Из атомов слепились буквы. Из букв возник микроб, а из микроба выросла обезьяна. И так далее. Господин Джива совершенно прав, утверждая, что в соответствии с дарвиновской доктриной о происхождении видов…
– То есть вы полагаете, прекрасная Роза, что никакого создателя этой книги нет? – подкатился старичок в буклях. – Что весь этот сюжет и все мы возникли сами собой?
Пользуясь ситуацией, мерзкий старичок… дрожащей рукой своей… по великолепному атласному крупу…
– Да, мы возникли случайно! – к небывалому счастью старичка, Роза Чмель слишком увлечена была полемикой. – Мы всего лишь случайная, бессмысленная комбинация букв. И после нас… Лопух, как говорится, вырастет.
– О, как убедительны ваши аргументы, сиятельная! – восхищался старичок, теснясь плотнее. – О, как упруго…
Пережал.
– Уберите свои мерзкие щупальца, проклятый старикашка!
Откатился в угол, лязгнув искусственными зубами.
– Ну ладно, случайное сочетание букв и так далее… – задумчиво произнёс Полубес. – Положим, это так. Но кто-то же должен был тыкать пальцами в клавиатуру, печатать эти самые буквы!
Некоторое замешательство произошло в рядах… Затем всё стихло.
Ерошка открыл глаза. Ни малейшей тени, ни отголоска, ни обрывка от чудесного видения не осталось. Всё свернулось, утонуло в подсознании. Кануло. Как будто ничего не было. Но ведь всем известно, явлено с самого рождения, что в подсознании живёт то, что ни в каких доказательствах не нуждается.
И было утро. Потолок и стены освещены тем особым мягким светом, который бывает от выпавшего ночью снега. Отрада не ушла. Уже крепко засела, укоренилась в сердце, нельзя вырвать. Не вставая с постели, Ерошка протянул руку к тумбочке. Ему оставалось прочесть всего несколько заключительных страниц.
За ночь радостная сумятица мыслей и чувств улеглась, успокоилась. Теперь ещё яснее видел и понимал, что в Книге записаны живые свидетельства очевидцев, участников событий. Это передавалось не логикой, не убеждением, не аргументами – а самим духом. Все главные вопросы разрешались, он видел цельную, связную картину мира.
Ещё вчера Бубенцов верил, что вместе с неизбежной смертью тела уничтожится навсегда его самость, угаснет сознание, а вместе с этим пропадёт и образ мира. Наступит тьма, которую он не сможет ощутить. Потому что его уже нигде не будет. Оставалось признать со вздохом, что жизнь всякого человека – ничтожный миг, искорка, вылетающая из костра и гаснущая в тёмной бездне.
Теперь же всё обретало смысл. Земная жизнь – время формирования того существа внутри тебя, которое призвано вступить в бескрайнее, бесконечное будущее. В то будущее, которого пока нет. Его нет, кто спорит? Но ведь оно тем не менее – есть. Ибо будущее наступит непреложно. И это тоже бесспорно.
Иногда отрывался от чтения. Беспокойно оглядывался, привставал… Нужно было срочно передать сокровенное знание Вере. Нельзя оставлять в неведении любимого человека, нельзя! Ведь это самое главное! Но как убедить? Сложнее всего доказать то, что очевидно! Нужно было подготовиться к разговору, отрепетировать. Предвидеть возражения, чтобы опровергнуть их.
– Ты утверждаешь, что Бог – это Любовь, – говорила Вера. – Как могла Любовь задумать муки для созданных людей, пусть и грешников?
– Нет никакого ада! – находчиво отвечал Ерофей. – Смерть – это переход в иную стихию, в свет. Нет никаких котлов, кипящей смолы, крючьев. Не придумывал Бог специального концлагеря для грешников!
– А как же вечные муки? – ехидно возражала Вера.
– А никак! За порогом смерти – иная стихия, огненная. Нужно загодя, ещё в земной жизни, готовить себя к ней. Потому что пламя Божественной Любви нещадно выжигает в душах всё тёмное, злое. Это больно. Грешным душам больно в раю. Так что если и есть ад, то устроен он лишь для того, чтобы там могли укрыться грешники, передохнуть от слишком опаляющего, слишком страшного для них огня Любви…
Новое мироощущение утверждалось, возрастало в нём, он слышал рост, чуял спокойное властное движение, которое нельзя остановить.
– Адам и Ева съели плод познания добра и зла. Нарушили запрет и были изгнаны из рая. Всеведущий Бог знал про это наперёд? Зачем же твой Бог позволил им согрешить?
– Затем, Вера, чтобы человек узнал, каково это – жить без Бога! И не теоретически познал, а на собственном горьком опыте! На своей шкуре! Вот для чего!
– А зачем войны, болезни? Зачем страдают невинные? Зачем дети умирают?
– Ровно затем же…
Всё таинственно совершалось само собою. Бубенцов читал финальную часть книги. Конец мировой истории оказался не очень радостным и входил в противоречие с ярким, морозным, солнечным утром. Всё заканчивалось Апокалипсисом. Мир перед концом подпадал под власть царя-антихриста. Но даже и это страшное предупреждение, это сбывающееся на глазах пророчество ничуть не огорчило Ерофея Бубенцова. Потому что ветхий мир должен был сгореть, уступить место новому.
Он закрыл книгу, резво встал, прошёл в умывальную. Откровение, прочитанное им только что, не шло из головы. Как ни удивительно, знание того, что весь этот всемирный балаган должен в скором времени закончиться, не угнетало, а, наоборот, приносило успокоение и отраду.
Принимал холодный душ, отфыркивался, приплясывал, принимался напевать. Улыбка сама собою растягивала щёки. Дух пребывал в бодрости, веселии, плоть ликовала! Теперь ему совершенно ясна была подлая цель тысячелетнего ордена без мечей. Наконец-то осознал в полной и ясной мере, что означало избрание его на царство. Всего лишь генеральная репетиция прихода иного, страшного, царя. Сперва история происходит в виде фарса, а затем осуществляется в виде трагедии! Царь нужен был им всего лишь как предтеча всемирного царя – антихриста.
Теперь, когда открылся перед ним подлинный смысл происходящих событий, Ерофей Бубенцов не спешил. Решение было принято твёрдое, окончательное, неколебимое!
Несколько молчаливых слуг сноровисто обрядили его в казённые одежды. Бубенцов покорно поворачивался, поднимая руки, давал себя препоясывать. Впервые без всякого сопротивления и протеста отправился на положенные ему по ранжиру и этикету дежурные процедуры. Теперь в его шагах ощущалась необходимая сила, решимость, воля. Свет всё время оставался за спиной, длинная косая тень падала перед ним, когда проходил бесконечной анфиладой комнат.
Вся дворцовая челядь: официанты, сторожа, горничные, посыльные, курьеры, егеря, слуги, независимо от ранга – была одета в одинаковые светлые одежды. Встречные люди, завидев его, отступали к стене, отодвигали тележки с никелированным инструментом, замирали, клонили головы, пока он церемониальным шагом проходил мимо. Так в церкви отступают и клонят головы прихожане, когда мимо проходит дьякон с кадилом.
Только не ладаном пахло в этих коридорах, а тонким эфиром, спиртом, йодом, валерьянкой. Дворец, надо отдать должное, содержался безупречно. Воздух, очищенный, обогащённый озоном кварцевых ламп, веял стерильной чистотой. Не сказать, чтобы полагающиеся знаки почтения были неприятны Бубенцову. Он, конечно, понимал, что ничем не заслужил такого куртуазного отношения к себе. Но трудно пребывать человеку в должном смиренномудрии. Остановился напротив высокого зеркала. Да, так и есть. Всё-таки в фигуре его, в осанке проступало нечто неординарное. Высокая, благородная простота. Он с удовольствием глядел на себя. Всё ему нравилось, всё было оригинально – полосатая пижама, сократовские шлёпанцы, пыжиковая шапка на голове. Следовало изречь приличествующий афоризм.