Враг был здесь. Враг сидел за столом. Одет поверх обычного своего белого халата ещё и в овечью тужурку мехом кверху. Бубенцов глядел на лицо с толстыми губами, несколько вытянутое вперёд, ставшее уже почти родным. Плешь, прикрытая слипшимися завитками волос, большие оттопыренные уши. О, волчья морда!..
Адольф Шлягер мельком глянул на вошедшего. Ни единой эмоции не отразилось на сером лице. Как будто не узнал. Перебирал бумаги, ненужные отбрасывал. Зябко шмыгал простуженным носом. Бубенцов некоторое время стоял, ожидая, когда хоть кто-нибудь обратит на него внимание. Среди разора из угла в угол слонялся чёрный кот, подрагивая кончиком хвоста, глядя кругом с тоской и ненавистью. Мельком взглянул на Бубенцова, скрылся за штабелем отчётов, сваленных рядом с батареей отопления.
Адольф снова поднял голову, сощурил глаза.
– А-а, это вы. Ну, входите, входите, – пробормотал гнусаво и шмыгнул носом.
Ерошка переступил с ноги на ногу.
– Отрекаюсь! – выкрикнул хрипло, решительно. – Всё кончено!
Постоял, подождал ответа. Снова переступил с ноги на ногу. Ничего не произошло. Он-то, честно говоря, предполагал совсем иную реакцию. Решимость стала немного ослабевать. Вероятно, его просто не поняли.
– Отрекаюсь тебе, сатана! Тьфу…
Шлягер поднял глаза. Сощурился. Поглядел на Бубенцова с каким-то новым интересом.
– Плевать полагается в западную сторону, – строго сказал Шлягер.
– А я куда?
– Юг.
Хотя в тоне и в лице Шлягера не было никакой насмешки, Бубенцов увял. Высокая трагедия оборачивалась фарсом.
– Отрекаюсь от царства! – сказал Бубенцов. – Что теперь будете делать?
Шлягер передёрнул плечами, ссутулился, зарылся в бумаги, ещё сосредоточенней сдвинул брови. Где-то близко тикали невидимые часы. В углу перешёптывались Аграфена с Настей. В коридоре уборщица шваркала шваброй, звякало ведро.
– Что делать, я спрашиваю! – раздражённо повторил Бубенцов, подождав с полминуты.
– А ничего, – ответил Шлягер безучастно. – Ничего не делать. Проект закрыт, финансирование прекращено. Учреждение ликвидируется. Можете ступать на все четыре стороны.
– Как это проект закрыт? – не поверил Бубенцов. – В каком смысле ликвидируется? В какие стороны?..
– А вот так! Не будет покамест в России монархии. Отменяется! И не потому, что вы взбрыкнули. Не обольщайтесь на свой счёт. Отрекается он! Вас-то мы в момент бы обломали.
Шлягер снова склонился над столом и как будто напрочь позабыл про Бубенцова. Сидел, сбычась над бумагами, перелистывал историю болезни. Ерошка терпеливо ждал продолжения, перетаптывался, наконец не выдержал:
– Нет, ты всё-таки объяснись, гад!
– А! Вы всё ещё здесь? – удивился Шлягер. – Закрыт проект, я повторяю. Народ не созрел. Так что будьте любезны. Заявление. Я продиктую. В конце подпишетесь: «Император Бубенцов».
Шлягер окончательно почужел лицом, говорил скандированным голосом, официально, холодно.
– А меня куда же? – в горле Ерошки запершило от обиды.
– А никуда. На вольные хлеба. Вот вам обходной лист. Подпишете у сестры-хозяйки.
– Вольные хлеба, значит. – Бубенцов постарался вложить в слова как можно больше яду и горькой иронии, но получилось жалобно. Сглотнул слюну.
– Реквизит вернёте, – равнодушно продолжал Шлягер. – Всё по списку. Квартиру у Трёх вокзалов, поместье на Угре, автомобили. Конюшню с лошадьми и понями. Ну и прочее рухлишко.
– Драгоценности жены, – с той же угрюмой иронией продолжил Бубенцов. – Помнишь, ты для Веры в Веймаре приобрёл алмазное колье за полмиллиона евро? Хвастался, что из коллекции Каролингов. Что ж… Всё забирайте. Крохоборы. Пони, между прочим, не склоняются.
– Драгоценности жены себе оставьте. На память. Цена четыреста рублей. Стекло. Вы что же, серьёзно верили, что колье брильянтовое? О, недалёкий человек! И такой в правители нам набивался! Империей управлять!
– А сам не может отличить добра от зла! – усмехнулась Аграфена. – Я и то сразу допёрла, когда у неё цепочка-то порвалась и посыпались все эти «бриллианты-изумруды». А она такая плачет, просит за него, за негодяя. Отпустите, мол, пусть дома будет. Другого, мол, возьмите вместо него… Тьфу!..
– Пускай она шубу вернёт! – крикнула Настя. – Белая шуба была, песцовая. Я сама видела на ней. И шапочку меховую, боярскую. Ей и не идёт, толстозадой!
– Вот хрен тебе, а не шуба! – обозлился Бубенцов.
Но, обернувшись к Шлягеру, снизил тон, попросил:
– Мебель хотя бы оставьте. В старой-то квартире. Холодильник хотя бы. Стиральную машину. Мы же всю прежнюю обстановку на помойку выкинули. Как богатство-то попёрло. Сгоряча-то.
Шлягер взглянул на Бубенцова и тотчас отвёл глаза. Что-то хотел сказать, но поперхнулся. Долго прокашливался, клонясь вперёд, прикрывая рот платком. Когда распрямился, было видно, что тень смущения и как будто даже вины пала на его небритые щёки.
– Нельзя-с, – глухо, несколько вбок произнёс он. – Мёбель казённая. Реквизит. На всей обстановке проставлены инвентарные номера. С изнанки. Казённая мёбель, никак не можно. Прейскурант.
– Я за свои деньги, между прочим, мебель приобретал. Никакая эта мебель не казённая, – возразил Бубенцов. – «Мёбель», выражаясь вашим слогом.
– Это иллюзия. Своих денег у вас не было. И быть не могло. Вы что же, серьёзно думаете, что все ваши скандалы – это высокоценный предмет актёрского искусства? Заблуждаетесь, милейший! Ваши выходки никакой цены не имели и не имеют. И не могли иметь! Заурядный перфоман-с.
– Вы хотите сказать, что меня разыгрывали? Что все эти заказчики, наш офис, корпоративы, вечеринки с моими скандалами, с битьём зеркал и посуды – всего лишь чьи-то режиссёрские постановки?
– А как же? Вас использовали для дела. Так что звёздные гонорары, которые вы якобы получали, всего лишь единички с колёсиками на ваших счетах. За ними пустота.
– Холодильник всё-таки оставьте. Я же свой старый «ЗИЛ» выкинул. Как жить без холодильника?
И опять закашлялся Шлягер, долго сморкался, вытирал чёрные свои губы клетчатым платком.
– Хорошо. Холодильник ваш. Так и быть. Спишем. Дрянь современная, скоро навернётся. А то, что сталинский «ЗИЛ» выкинули, так это ваша собственная дурь. Вечная вещь была! Далее. Вот эту бумагу подпишите. О том, что деньги с ваших счетов изымаются.
– Ну хоть ЖКХ оплатить! – взмолился Бубенцов. – У меня же больше года там не плочено! С мая месяца! Ну, Адольф!
– Кто мешал? – холодно и зло спросил Шлягер. – Надо было вовремя. Когда деньги формально принадлежали вам.
– Крохоборы.
– Скажите спасибо, что живы! – огрызнулся Шлягер. – Я и сам удивляюсь, зачем вас оставили. Ничтожный вы человек! Да и то сказать, пожировали за чужой счёт. Такую дыру выгрызли в бюджете организации. На одни рестораны сколько ушло да на чаевые.
– Я не виноват! Это цены такие! – попытался оправдаться Бубенцов. – Чашка кофе пятьсот рублей. Чай – четыреста! Я это придумал?
– Да хотя бы и так, – сказал Шлягер. – А кто заставлял по пять тысяч чаевых раздавать? Кто цыган нанимал? Тщеславие тешили? Социальный лифт вознёс вас на самый верх. Вас отметили. Вам даже Пригласительный билет выдали! В самое высшее общество, в избранный круг! Обратно полетите в лестничный пролёт.
– Из князи, значит, в грязи?
– Радуйтесь ещё! Убивать вас не соблаговолили. Почему-то приказано держать в оперативном резерве. На всякий случай.
– Да что вы с ним разговариваете? – взвилась вдруг Роза Чмель, которая всё это время сидела тихо, неприметно, спрятавшись в углу за абажуром, сделанным из «Ромы». – Что вы миндальничаете с негодяем? Глядеть жалко на вас, как вы душевно страдаете из-за этого ничтожества. Какую скорбь терпите!.. Вошёл, шапки даже не снял, невёжа!
Бубенцов машинально сорвал с головы пыжиковую шапку, тут же застыдился рабского жеста. Несмотря на отречение, кое-какая царская гордость всё-таки ещё жила в нём.
– Жакет мне подарил, любовник хренов! – Роза вскочила, размахнулась, с силою ударила папкой об стол. – Жеребцовой шубку лисью, а мне пакость эту. Ширпотреб этот, тьфу!..
– Молчи, дрянь! Я же спал с тобой! Видел голую! – Бубенцов обозлился, надел шапку. И, оглядев всех, сказал, как бы в пояснение: – Как смеет она грубить мне? Голая… Я видел её.
– Ах, вот как! – задохнулась Роза. – Стучать пришёл? Голую он меня видел! Так вот же тебе! Ответишь за слова! Я скажу ему, Адольф! Вот, жри же. Не нужен тебе никакой холодильник! Вообще не нужен! Некуда ставить! И никакого ЖКХ тебе платить не надо. Нет теперь у тебя никакой квартиры! Ушла!
– Как так… ушла? – не поверил Ерофей.
– Банк вступил в права, продал. За проценты. С молотка ушла. Теперь там иные люди будут проживать. Совсем иные люди. Порядочные, законопослушные. Которые по пять тысяч на чай лакеям не швыряют, с цыганами не пляшут.
Бубенцов стоял в полнейшем остолбенении, расставив руки, только часто-часто моргал, беспомощно глядел на Шлягера. Пытался определить по лицу Адольфа степень правдивости прозвучавших слов. Шлягер, по всей видимости, застыдился. Кутался в овечью шкуру, выставляя вперёд лысеющее темя. Снова делал вид, что роется в бумагах, прятал нос в самых нижних ящиках письменного стола. Бубенцов понял, что всё правда, однако нашёл в себе силы переспросить:
– Это правда? Адольф!..
Шлягер тяжко сопел, возясь с завязками папки.
– Адольф! – позвал Бубенцов. – Правда ли всё то, что я услышал? Неужели?
– Ступайте же прочь! – с визгливым страданием в голосе выкрикнул Шлягер, отмахиваясь обеими руками. – У меня уже язва двенадцатиперстной из-за вас! Прочь ступайте! Видеть не могу!
Когда Шлягер волновался, голос его приобретал неожиданную тонкость, дребезжал, пресекался.
– Прочь, гад! – крикнула Роза ещё более высоким голосом. – Не делай вид, что не знал. Чаевыми швырялся, а нас премии лишали здесь! Чтоб финансовые дыры в бюджете залатать! Мы тут все без премий сидели из-за тебя! Я планировала в Греции отдохнуть… Подлец!