о возраста, одинакового ума, одинакового телосложения, сразу сама собою, без предварительного приготовления и репетиций, установилась необходимая гармония человеческих отношений. Это происходило без всякого их осознанного участия, без размышления. Но обоим было приятно соблюдать ясную, чёткую иерархию, и оба при этом прекрасно себя чувствовали.
Муха, проходя коридором, поворачивая вслед за Филиппычем, старался дышать неглубоко, чтобы не впитывать больничный воздух, насыщенный сложными запахами валерьянки, эфира, карболки, искусственного озона, к которым примешивались запахи кухонные – жареного лука и ещё каких-то неопределённых объедков. Сытому дознавателю запах кухни был особенно неприятен. От влажного, только что протёртого пола отдавало немного болотной тиной и хлоркой. Где-то убирали со столов посуду, слышался перезвяк мисок.
Попался навстречу длинноволосый горбун в сером халате. Горбун отступил к стенке, блеснул оттуда стёклами круглых железных очков. Выставил вперёд руку, обмотанную окровавленным, грязным платком, пожаловался:
– Ва-ва!.. Ав-ав!..
– А не трожь собаку! – огрызнулся Матвей Филиппович, отпихнул горбуна к стене и, догнав следователя, пояснил. – Не всех ещё психов выперли. Заведение закрыли, а некоторые же круглые сироты. Куда их денешь?
Стоны, бормотания доносились из-за приоткрытых двустворчатых дверей, стёкла на которых закрашены были белой краской. Дошли почти до самого конца коридора.
– Здесь! – Филиппыч указал на обитую зелёным дерматином дверь.
Перед дверью стояли аккуратные резиновые калоши с алой выстилкой.
Доктор в первый момент никак не отреагировал на появление гостей. Весь погружён был в чтение. Шевеля толстыми губами, водил золотым пером над журналом. Очевидно, изучал историю болезни, что-то подправлял.
Муха заранее постановил себе не удивляться ничему. Отделение называлось психиатрическим, а значит, любые странности были возможны здесь, органичны и даже неизбежны.
Доктор изловчился, резким движением пальца притиснул живую, извивающуюся строку, приколол пером к листу, поднял глаза. С полминуты поверх очков глядел на вошедшего. Изучал. Строка потрепетала, дёрнулась раз, два и замерла. Взгляд доктора потеплел. Он затворил обложку, отодвинул журнал, встал, степенно обошёл стол, протянул навстречу дознавателю пухлую руку:
– Шлягер!..
Помолчал, удерживая сопротивляющиеся пальцы Виталия Петровича в ласковой, тёплой ладони. Порывшись опытным взором в самой глубине головы дознавателя, важно повторил:
– Доктор Шлягер.
Баритон очень естественно подходил к его толстым мясным губам. Что-то давнее, очень знакомое почудилось дознавателю в розовом, гладко выбритом лице.
Доктор между тем, пододвинув кресло и усадив Виталия Петровича, успел возвратиться на своё место и теперь набивал трубочку. К тонкому аромату дорогих духов присоединился мятный запах душистого табака. Набив трубку, стал раскуривать с большим усилием, втягивая щёки. Что-то булькало, клокотало, хрипело, мучилось внутри трубки. Наконец вывалилось наружу густое облако дыма, окутало всё лицо доктора, так что оно напомнило дознавателю борт линейного корабля «Меркурий» после пушечного залпа.
– Не желаете? – любезно спросил доктор, выставляя из дыма большие, крепкие зубы.
– Благодарю вас, – вежливо отклонил приглашение Виталий Петрович, отвёл от лица рукою облако дыма и тоже выставил в ответ зубы, крепкие и острые.
Кабинет доктора, как успел отметить дознаватель Муха, был обставлен со вкусом и уютом. На стене прямо напротив входной двери висела картина «Чёрный квадрат». Ещё около дюжины репродукций, начиная от «Вечного покоя» Левитана и завершая «Гибелью Содома» Семирадского, развешано было по стенам кабинета. Гитара с голубым бантом на грифе стояла в углу, добавляла задушевности. Вероятно, всё тут рассчитано было на то, чтобы располагать пациентов к длительным сердечным беседам.
Доктор Шлягер, попыхивая трубкой, чрезвычайно охотно и подробно отвечал на все вопросы дознавателя. Кажется, беседа с человеком умной гуманитарной профессии доставляла ему подлинное удовольствие. Сам подошёл к шкафам, чтобы свериться с записями в дежурной книге. И вот какая удача! На первой же странице… Был здесь такой! Пациент с фамилией Бубенцов.
– Ну как же, припоминаю! Ерофей Тимофеевич. Нервное потрясение на почве полной утраты материального имущества! – доктор радостно оскалился всеми своими большими зубами.
– В чём выражалось…
– Сверхидеи! Навязчивый бред! – не дав завершить вопроса, сообщил Шлягер. – Мысли о пагубном влиянии богатства на личность человека.
– Про фальшивые деньги было?
– Сверхидеи, орхидеи, прохиндеи… – бормотал доктор, а затем встряхнул головою, отгоняя… – Разумеется было! Про фальшивые деньги. Мошенники вынудили заложить квартиру, а расплатились поддельными купюрами. Поэтому от реальности с неразрешимыми проблемами пациент убежал в собственные фантазии. Выстроил свой мир, где подобных проблем не было. Кроме разве что – нравственных. Меня, к примеру, считал посланником неких тёмных сил.
– Понятно.
– Мы пытались ролевыми играми вывести его из круга болезненных представлений. Пациента мучил вопрос денег. Мы предложили взамен нечто более ценное. Власть! Специально изготовили корону, скипетр, мантию.
– То есть имеющееся нервное расстройство пытались вытеснить более сильной манией? Это ведь опасно?
Умный Виталий Петрович ударил в самую сердцевину.
– Игра! – тотчас нашёлся доктор. – Всего лишь игра! Реалити-шоу. Ерофей же Тимофеевич вывернул по-своему. Мол, мы миру антихриста готовим. Упёрся! Начитался мистической литературы, да тут ещё и профессор влез… Был у нас один персонаж.
– Это не тот ли профессор, чью квартиру у Трёх вокзалов…
– Представьте себе, Бубенцов пришёл к выводу, что человек способен противостоять мировому злу! – весело продолжал доктор, не расслышав вопроса. – Причём только в одиночку! Это якобы единственный эффективный метод борьбы со злом! Между тем понятно, что зло и несправедливость можно преодолеть только коллективными усилиями…
Дознаватель сухо кивал, а затем неожиданно задал ещё один неделикатный вопрос:
– Вы, насколько мне известно, в настоящее время являетесь юридическим владельцем квартиры Бубенцовых?
– Не совсем так. Юридическим владельцем является мой брат. Не хотелось бы углубляться. Поверьте, всё вполне законно.
– Долго Бубенцов у вас… лечился?
– Три раза гостил у нас. Жена привозила, друзья. Лечение не дешёвое. Держать социальных больных долго нельзя. Чуть подлечился – и до свидания. Жена, к слову, здесь же работала медсестрой, но в другом корпусе. Очень сдружился с соседом по палате. Который выдавал себя за профессора богословия. У «профессора» тоже была идея. Считал себя отцом знаменитого писателя…
– Из материалов дела следует, что больной уверовал в христианскую доктрину и уже безвозвратно, окончательно сошёл с ума, – тщательно подбирая слова, проговорил Муха.
– Именно профессор ему и подсунул Евангелие! – озарился Шлягер. – И безумец наш всё написанное в Евангелии воспринял буквально! Поверил в грядущий конец света, в царство антихриста! Вообразил, что некие силы, готовящие апокалипсического антихриста, хотят поставить его, Ерофея Бубенцова, русским царём. Дабы народ принял саму идею монархии, привык к ней и легче принял приход всемирного царя.
– Логично. А позвольте вас спросить, некто Полубес…
– Этот охранник уволен за грубость! Вместо него иной теперь у нас! Сию секунду!
Шлягер вскочил, подбежал к двери:
– Ян Кузьмич!
Вошёл невысокий человек с выправкой военного пенсионера. В красном плаще, с позлащённой короной на лысой голове. Дознаватель с одного взгляда определил, что корона вырезана из жестяной пятилитровой банки из-под греческих оливок. В левой руке санитар держал деревянный скипетр.
– У нас своя метода, – пояснил доктор Шлягер. – Входим в образную систему, в какой существуют пациенты. Целые мистерии разыгрываем. Сублимация, освобождение от психологических грузов. Вот последняя мистерия была… «Семь страстей»! В ней Бубенцову отводилась роль царя. Знаете, у него было высочайшее мнение о себе, о своей якобы силе, о могуществе своего слова. Вон там, за окном, был у нас дом из красного кирпича. Терапевтический корпус.
– Да, – оживился дознаватель. – Я когда-то давно лежал там. Язва двенадцатиперстной.
– Мои утешения. Так вот, представьте себе… Как-то Бубенцов пожаловался, что корпус мешает виду из окна. На следующее же утро начались работы по сносу. По графику совпало. Строение давно предназначено было городскими властями к сносу. Естественно, Ерофей Тимофеевич принял это на свой счёт. Дескать, «вот какова сила моего слова»! Сказал слово – и пожалуйста: тотчас приехали бульдозеры, разрушили дом! Настоящим царём себя почувствовал. Буквально самодержцем российским. И настолько убедительна была его вера, что и все окружающие поверили. Покровский тоже…
– При таком совпадении и здоровому трудно было бы устоять, – усмехнулся дознаватель. – Нельзя ли для полноты, так сказать, картины посмотреть медицинскую карту? – спросил Муха.
– К сожалению, он умер, – сказал доктор.
– Бубенцов умер?
– Нет, я имею в виду Покровского. Преклонных лет старик.
– Примите соболезнования, – вежливо склонил голову Муха.
– Благодарю вас, – ответно склонил голову и доктор Шлягер. – В последний только год множество перемёрло душ! Джива Рудольф Меджидович. Тишайшей воды пациент. Кротости необыкновенной! Задохнулся от грудной жабы. Завальнюк… Это навскидку, кого помним. Одних Янов Кузьмичей троих или четверых похоронили.
– У нас то же самое, – вздохнув, поспешил заверить Виталий Петрович. – Текучесть кадров. Значит, насколько я могу судить о Ерофее Бубенцове, человек оказался перед неразрешимой проблемой. И сознание его, не имея никаких способов разрешить проблему, придумало иную реальность, более уютную?