етели напутали, насочиняли. Кивали друг на дружку, повторяли чужие слова. Не было никогда никакого Амадея Скокса, таинственного кочегара, повелителя адского огня.
Поздно вечером, почти в самую уже полночь, Виталий Петрович Муха вернулся в отделение полиции. Кивнул сонному дежурному, поднялся в кабинет. Дело о таинственной секте и фальшивых купюрах лежало на столе. Дознаватель открыл папку. На титульной странице фиолетовым фломастером выведено было: «Дело № 87-ж».
Не успел следователь подивиться этой неведомо кем приписанной букве «ж», как произошло нечто ещё более удивительное. Мёртвая буква ожила, зажужжала, поползла по странице. Дознаватель от неожиданности вскочил со стула, отпрянул от бумаг. Но тотчас опомнился, усмехнулся.
Что-то необычное происходило сегодня с его психикой. Слишком готовно воспринимала она мелкие мистические розыгрыши, слишком остро и чутко реагировала!..
То была очнувшаяся от зимней спячки обыкновенная муха. Безвредная, бесполезная. Муха легко может проникнуть в комнату тайных совещаний, увидеть лежащий на столе план захвата мира. Муха может свободно ползать по нему, разглядывать этот дьявольский план во всех ужасающих подробностях. Она увидит истинную подоплёку мировой истории, математическую запись всех ходов. Что толку-то? Эх, муха-муха…
Однако как же напряжены нервы! Виталий Петрович подошёл к окну. Светили фонари, тёмные деревья покачивали голыми ветвями, резкие тени шевелились на снегу. Ползла, струилась по земле позёмка.
Муха видел смутное отражение своего лица в тёмном стекле. Вздрогнул, пронзённый ощущением, что не он разглядывает своё отражение, а это за ним наблюдают извне! Это призрак приник снаружи к стеклу, вперился блестящими глазами, вглядывается в самый мозжечок. Виталию Петровичу стало страшно. Тревога овладела всем его существом. Дознаватель вернулся к столу, опустился в кресло. Платком вытер вспотевшие ладони. Несколько раз глубоко вдохнул, выдохнул, успокаиваясь.
Кто же ты, таинственный, неуловимый Амадей Скокс, которого нет? Загадочный колченогий кочегар. Во всём деле имелось единственное вещественное доказательство бытия этого Скокса – любительская чёрно-белая фотография пять на шесть. Впрочем, назвать это доказательством можно было только с большой натяжкой. Виталий Петрович поправил очки, ещё раз взял фотоснимок, отпечатанный на старинной бумаге «унибром», с фигурным обрезом. Лицо, снятое в три четверти, мало походило на лицо человека. С фотографии оглядывалось на зрителя человекообразное существо с широкими скулами, треугольно сходящимися к острому подбородку. Озиралось испуганными выпученными глазками, настороженно подняв уши с кисточками на концах. Как будто кто-то окликнул, а оно обернулось. От уха до уха ухмылялся длинный узкогубый рот. Крючковатый нос, выступающий вперёд, напоминал немного клюв курицы.
Поколебавшись, Виталий Петрович решил шаткое это доказательство на всякий случай из дела изъять. Ни к чему. Отложил фотографию на самый край стола.
А затем, склонившись над папкой, осторожными касаниями передвинул оцепеневшую муху в безопасное место, в пазуху возле корешка. Та, посучив немного задней лапой, снова заснула. Муха завязал тесёмочки, чёрным маркером написал на обложке: «В архив». Подумал и добавил: «Хранить вечно!» Поставил дату, расписался в правом нижнем углу. Всё это делал он с большим, большим, большим сожалением.
Снял очки, отложил в сторону. Некоторое время сидел в рассеянном созерцании, положив ладонь на папку, поглаживая бесценный труд свой. Смерть как не хотелось прощаться, списывать дело в архив, ставить последнюю точку. Беспокоило невесть откуда возникшее сомнение.
«А что, если ещё чуток покопаться… Что, если всё-таки…»
Но мысль эта не успела окрепнуть и укорениться. Под самой дверью скрипнула половица, послышалось короткое печальное воздыхание. Тихое, но явственное. В дверь осторожно поскреблись. Виталий Петрович вздрогнул, мысль оборвалась.
– Открыто! – крикнул Виталий Петрович, холодея сердцем. – Войдите!..
Вошёл маленький серый человек. Лицо его, очень широкое в скулах, суживалось книзу, оканчиваясь острым детским подбородком.
Длинный ночной коридор за спиною пришельца был пуст, тих и совершенно безлюден.
– Виталий Петрович? – скрипуче проговорил вошедший.
– Да, это я. – Голос Виталия Петровича дрогнул. – Государственный юрист высшей категории. К вашим услугам.
– К нашим услугам? Простите, но мы не нуждаемся в ваших услугах!
На дознавателя смотрели холодные, светлые, как будто фаянсовые, глаза.
– Простите и вы! – обозлился Виталий Петрович. – Кто вы такой? Что вам нужно? Как вас сюда пропустили? Вы вообще не представились…
Не отрывая взгляда от пришельца, шарил ладонью по столу, искал очки.
– Не представился. Да. Думал, ни к чему лишние формальности. Моя фамилия Скокс, – проскрипел странный гость. – Амадей Скокс. Вы, кажется, поминали меня? К вашим услугам.
– Я тоже скажу вам. Что не нуждаюсь в ваших… – Виталий Петрович привстал и, прищурившись, стал сквозь стёкла вглядываться в лицо посетителя. – Не нуждаюсь в ваших…
Затем перевёл взгляд на фотографический снимок, отложенный им на край стола. Снова поднял глаза. Догадливый посетитель тотчас понял, чего от него хотят. Повернулся лицом в три четверти, растянул бледные узкие губы до самых ушей.
– Так вы что же?.. Тот самый Амадей Скокс? А из материалов дела следует, что никакого же Скокса не существует. Нет его!
– Нет так нет, – кротко согласился гость и смахнул фотографию со стола.
Фотография взлетела, вильнула, рассыпалась в воздухе чёрным пеплом.
– Вижу! – произнёс Виталий Петрович. В горле внезапно пересохло. Голос стал осевшим, осипшим. – Вижу, что нет. Но при чём же тогда «всадники на лосях»?
Нелепый этот вопрос вырвался сам собою, ибо мысли дознавателя путались. Он уже почти не сознавал, что делает, что говорит. Чёрные хлопья всё ещё плавали в воздухе, кружили перед глазами, мешали сосредоточиться. Мозг цепенел от ледяного ужаса.
– Ни при чём, – ответил Амадей Скокс. – Юмор такой. Фигура речи.
– А-а-а… Кгрм-кхе-кхе… Фигура речи? Я-то подумал, что, возможно, имелось в виду – черти. А это у вас юмор, значит, такой? Так, что ли?.. – следователь поднял руки над головою, растопырил пальцы, изображая рога. – Так?..
Виталий Петрович чуял смертную тоску и совершенно ясно понимал причину своего ужаса. Он видел, что в ночном посетителе человеческое перемешано было с неизвестным.
«Козя! – ударило в висках, больно стало пульсировать, прорываться изнутри. – Совсем… один там… Кот… Останется… Один в мире… В доме… пустом…»
– Так. Теперь хорошо, – сказал Скокс. – Замри!
Следователь повалился ничком. Голова глухо упала, угодив пробитым лбом прямо на середину папки. С небольшим запозданием упали и поднятые руки, горестно плеснули мёртвыми ладонями по столу.
Душегуб, ухмыльнувшись, пошутил:
– Позвольте и вам преставиться.
Затем Амадей Скокс, которого нет, осторожно приподнял мёртвую голову, стал вытаскивать заветную папку с материалами дела. На столешнице под делом струилась, растекалась свежая кровь. Скокс взял папку за самые уголки, брезгливо отставив кривые мизинцы в сторону, чтобы не запятнать лап. Напрасные усилия! В одну секунду не только картонная обложка, но и вся исписанная бумага, что находилась внутри, все эти стрелки, кружки, цифры, весь подробный план захвата мира – вся эта ничтожная дребедень успела насквозь пропитаться горячей и ещё живой человечьей кровью.
Глава 19. Венец
Что известно нам о дальнейшей судьбе Виталия Петровича Мухи, дознавателя? В сущности, доброго, хотя не очень здорового, не очень счастливого человека. Утвердительно сказать нельзя ничего. Но, согласно с христианскими представлениями о посмертной участи людей, душа оставляет тело и уходит на небеса. На суд Божий. Унося с собой чувства, мысли, память и все впечатления земной своей жизни. Однако перед дальней дорогой скитается по земле ещё три дня и три ночи, прощаясь с привычными местами.
Было уже далеко за полночь. Два санитара в белых халатах, надетых поверх стёганых курток, возились около платформы на отлогом откосе. Оба были слегка навеселе. Скрипя снежком, топтались вокруг небольшого сугроба. Ветерок румянил санитарам щёки и носы. Третий, водитель, наблюдал за ними из машины, что стояла внизу. В иные дни он помогал санитарам, но сегодня по случаю крепкого мороза предпочёл остаться в натопленной кабине. Только включил фары.
Пожилой санитар наклонился, смахнул рукавицей иней с лица лежащего навзничь человека.
– Плакал мёртвый, – заметил он. – Что у них ногти растут и щетина, сам убеждался. А этот плакал.
– Да ну? – Молодой дышал на красные, озябшие пальцы.
– Меняемся! – приказал пожилой. – Бери за плечи.
– С лёгкого конца норовишь, – проворчал молодой, уступая. – Ты вот, Михалыч, всегда так.
Молодой санитар поменялся местами с пожилым, взялся было за плечи покойника, но замешкался. Сунул руку под обшлаг мёрзлого бушлата, пошарил на груди у мертвеца.
– Хоп-па!
Вытащил подстаканник. Потёр рукавом тусклый металл.
– Серебряный, кажись.
– Откуда у бомжа серебряный? – сказал пожилой, досадуя на то, что сам не догадался обыскать бомжа.
– Серебряный! – звонко крикнул Бубенцов. – Вера подарила!..
Но санитары не услышали и не обернулись на его голос.
Всё это время Ерофей Бубенцов находился чуть повыше, над откосом, с любопытством наблюдая за вознёю санитаров. Какое-то небывалое, необычное одушевление смущало его. Но что именно томило сердце, не давало покоя, понять пока не мог. Видел, как стелется под ногами позёмка, как ветер покачивает ветки, обросшие мохнатым инеем. Но при этом кожа не чувствовала ни ветра, ни снега, ни мороза. Как будто он видел всё это из-за стекла, или из завтрашнего дня, или вообще из какого-то иного измерения.
Послышался нарастающий гул, содрогнулась земля. Пролетела с грохотом электричка с уютно освещёнными окнами, и долго ещё вихрилась, летела вслед за ней радостная сумятица позёмки.