Наконец процессия закончила свой путь и остановилась перед воротами, в которые вошла. Двое стражей сняли Ортайяса с седла и бросили на землю перед Туризином Гаврасом. Несчастный тут же простерся ниц перед Императором.
Гаврас поднялся.
– Мы видим твою покорность, – сказал он. Акустика Амфитеатра была столь хороша, что слова его были услышаны на самой дальней скамье. – Отказываешься ли ты раз и навсегда от всех прав на престол нашей Империи, охраняемой Фосом?
– Да, конечно. Я отдаю тебе престол по доброй воле. Я…
Время, отпущенное Ортайясу для ответа, истекло, и Туризин остановил его нетерпеливым жестом.
Гай Филипп еле слышно хмыкнул:
– Некоторые вещи не меняются никогда. Держу пари, этот дохлый ублюдок сочинил двухчасовую речь об отречении от престола. Она наверняка лежит у него в кармане, составленная по всем правилам.
– Теперь награда за предательство, – снова заговорил Туризин.
Стражи подняли Ортайяса за ноги и быстро сдернули с него плащ, задрав его Сфранцезу на голову. Толпа заулюлюкала.
– До чего же щуплый пацан, – пробормотал Гай Филипп.
Один из стражей, более крепкий и мускулистый, чем другие, отступил на шаг от несчастного Сфранцеза и дал ему хорошего пинка. Ортайяс взвизгнул и упал на колени.
– Гаврас слишком добр к нему, – разочарованно фыркнул Виридовикс. – Нужно было собрать большую вязанку хвороста, бросить на нее этого дурня и всех его приспешников и сжечь их. Такое зрелище народ запомнил бы надолго, вот уж точно.
– Ты слово в слово повторяешь Комитту Рангаве, – заметил Марк, раздраженный его варварской жестокостью.
– Так поступают друиды, – истово сказал Виридовикс.
Подобным образом кельтские жрецы ублажали своих богов, принося им в жертву воров и убийц… или невинных людей, когда преступников не оказывалось под рукой.
Едва Ортайяс Сфранцез, потирая ушибленную часть тела, поднялся на ноги, один из жрецов Фоса встал со своего места и приблизился к нему, держа в руках ножницы и длинную сверкающую бритву. Толпа, замерла: жрецы всегда были окружены в Видессосе почетом и уважением. Но Марк знал, что никаких жертвоприношений не будет. Еще один жрец поднялся, держа в руках простой голубой плащ и священную книгу – великолепный фолиант в покрытом эмалью бронзовом переплете.
Ортайяс опустил голову и склонился перед первым жрецом. Ножницы сверкнули в лучах осеннего солнца. Локон светло-каштановых волос упал на землю у ног Императора, затем еще один и еще, пока на голове Сфранцеза не осталось несколько жалких клочков. После этого настал черед бритвы, и вскоре голова юноши блистала подобно золотим шарам, венчающим храмы Фоса. Второй жрец подошел к Ортайясу, протянул книгу и сказал:
– Повинуйся закону, который отныне станет законом твоей жизни, если ты захочешь последовать ему. Если же в глубине души ты чувствуешь, что не сможешь вести монашескую жизнь, то скажи об этом сейчас.
Но Ортайяс, как и все вокруг, прекрасно знал, что его ожидает, если он откажется, и ответил не колеблясь:
– Я буду вести жизнь монаха.
Сильным голосом герольд повторил его слова. Толпа ответила громким вздохом. Посвящение в монахи было серьезным делом, даже если и вызвали его такие явно политические причины. В Империи политика часто переплеталась с религией. Скаурус вспомнил Земаркоса из Амориона и непроизвольно стиснул зубы. Жрец повторил предложение еще два раза, получив тот же самый положительный ответ. Передав второму жрецу книгу, он одел новичка-монаха в голубую одежду служителя Фоса и произнес:
– Как голубой плащ Фоса защищает твое нагое тело от холода, так пусть его святость защитит твою душу от зла.
И снова герольд громким голосом повторил его слова.
– Да будет так, – ответил Ортайяс, но голос его потонул в тысяче других голосов, повторяющих эхом слова посвящения. Несмотря на свое равнодушие к религии, Марк был невольно тронут этой молитвой и восхищен силой веры видессиан. Иногда ему почти хотелось разделить ее, но, как и Горгидас, он был слишком привязан к материальному миру, чтобы слиться с миром духовным.
Ортайяс Сфранцез прошел через те же ворота, в которые входил в амфитеатр, рука об руку с двумя жрецами, посвятившими его в монахи.
Вполне удовлетворенный увиденным, народ стал расходиться. Лоточники громко расхваливали свой товар:
– Вино! Сладкое вино!
– Булочки с корицей!
– Талисманы защитят ваших близких от дурного глаза!
– И-изюм! Сладкий изюм!
Все еще недовольный, Гай Филипп пробурчал:
– Дешево отделался! Теперь он проведет остаток своей жизни, наслаждаясь прелестями и роскошью столицы, и единственное, что будет отличать его от других, – это лысая голова и голубой плащ.
– Не совсем так, – хмыкнул Марк. Туризин мог быть прост, но он вряд ли был наивен. Геннадиосу будет не так одиноко в монастыре на далекой границе. И несомненно, он найдет о чем поговорить с братом Ортайясом.
10
– То есть как это – нет денег? – спросил Туризин устрашающе спокойным голосом и устремил на логофета суровый взор, как будто чиновник был врагом, которого лучше всего немедленно проткнуть мечом.
Палата Девятнадцати Диванов замерла. Марк слышал, как трещат смолистые факелы и воет снаружи ветер. Если бы он повернул голову, то увидел бы, как медленно падают снежинки за широкими окнами. Зима в столице была не такой суровой, как на плато в западных провинциях, но достаточно холодной. Трибун поплотнее закутался в шерстяной плащ.
Логофет, всхлипнув, втянул в себя воздух. Ему было около тридцати лет, и выглядел он худым и бледным. Адайос Ворцез – Скаурус с трудом вспомнил его имя – был дальним родственником губернатора города Имброса, расположенного на северо-востоке Империи. Ему пришлось собраться с духом, чтобы продолжить доклад перед лицом разгневанного владыки, и начал он запинаясь, но потом постепенно оживился, ободренный тем, что Император слушает его не прерывая.
– Ваше величество слишком многого ожидает от сборщиков налогов. То, что сейчас вообще могут быть собраны хоть какие-то налоги, уже является одним из чудес Фоса. Недавние неприятности… – Ага, подумал трибун, это смягченное бюрократами определение гражданской войны. -…и, что хуже всего, присутствие большого количества незваных пришельцев на наших землях… – Это он, похоже, о войсках каздов. -…Все это вместе взятое сделало сбор налогов практически невозможным на западных территориях.
О чем это он говорит? – раздраженно подумал трибун. Его видессианский язык был уже довольно беглым, но этот бюрократический жаргон совершенно затуманил ему голову.
«Перевод», сделанный Баанесом Ономагулосом, был грубым, но понятным и пришелся очень кстати:
– То есть, ты хочешь сказать, что твои драгоценные сборщики налогов испачкали штаны, завидев кочевников, и удрали, даже не убедившись, враги перед ними или друзья? – И Баанес хрипло рассмеялся.
– Похоже на то. – Барон Дракс внимательно посмотрел На Ворцеза. – Вы, я вижу, пускаете в ход любую уловку, любое оправдание, лишь бы не сдавать налоги в казну. Клянусь Игроком, вам, наверное, кажется, что деньги текут из ваших личных кошельков, а не из крестьянских карманов.
– Хорошо сказано! – воскликнул Туризин. Недоверие Императора к островитянам притуплялось, когда их мнения совпадали с его собственным.
Ворцез развернул длинный пергаментный свиток.
– Цифры, приведенные здесь, подтверждают мою правоту…
Но для солдат цифры ничего не значили, а он разговаривал с солдатами. Туризин смял свиток и отбросил его в сторону, зарычав:
– К дьяволу всю эту чушь! Мне нужно золото, а не ваши оправдания!
– Эти вшивые чернильницы думают, что бумага может залатать все прорехи, – заметил Элизайос Бурафос. – Я уже давно говорил Вашему величеству, что вместо денег и рабочих получал от них одни доклады и устал от этого.
Ворцез в отчаянии произнес:
– Проверив документы, которые я вам принес, вы придете к безусловному выводу, что…
– …бюрократы обирают честных людей, – закончил за Ворцеза Ономагулос. – Это известно еще со времен моего деда. Все, чего вы хотите, – это удержать власть в своих скользких лапах. А когда на троне, несмотря на ваши фокусы, оказался солдат, вы морите его голодом и устраиваете всякие пакости, как вот сейчас.
Марк не испытывал сострадания к несчастному логофету, но в тоне чиновника чувствовалась убежденность в своей правоте, и трибун понял это.
– Мне кажется, в том, что говорит этот человек, есть доля правды.
Туризин и его генералы в изумлении уставились на Марка.
– Это как же надо понимать? Уж не перешел ли ты на сторону этих чернильниц? – грозно нахмурился Император.
В благодарном взгляде, брошенном Адайосом Ворцезом на трибуна, сквозила нерешительность Чиновник, казалось, предчувствовал ловушку, сулящую ему в будущем большие неприятности. Лицо Алипии Гавры, внимательно наблюдавшей за трибуном, было, как обычно, невозмутимо, но в глазах ее Скаурус не прочел неодобрения. В отличие от большинства присутствующих здесь видессиан, трибун обладал опытом ведения не только военных, но и гражданских дел и прекрасно понимал, как легко потратить и как трудно собрать деньги.
Не обращая внимания на полуобвинение Туризина, Скаурус настойчиво продолжал:
– Сборщики налогов и чиновники Ортайяса соскребли все, что могли, с западных провинций, но не получили необходимых денег. Это и не удивительно – когда вокруг рыщут орды каздов, большая часть Империи становится недоступной. Кроме того, земли, сожженные и выпотрошенные каздами, вряд ли смогут помочь Империи деньгами – нельзя получить шерсть с остриженной овцы.
– Наемник, разбирающийся в проблемах финансов, – это просто невероятно, – пробормотал Ворцез. И чуть громче добавил: – Благодарю вас.
Император задумался, а Баанес Ономагулос помрачнел. Увидев, как побагровела лысина генерала, Скаурус пожалел о сорвавшемся с его языка сравнении, в котором упоминалась остриженная овца.